Сдача анализов – эта такая вещь, которая откладывается в подсознании с раннего детства. Я, например, помню, как у меня в детстве брали кровь из пальца. То есть я помню грибок с ежиком, нарисованные на стене поликлиники. Длинная очередь, и мы с мамой за тетенькой в красном берете. Однажды мы пропустили очередь, и пришлось вставать заново – коварная тетенька, пока мы ходили в туалет, сняла берет, и мы ее не узнали. А она сделала вид, что не узнала нас, и не призналась, что мы – за ней. Еще помню, как мама вывернула наизнанку свой белый югославский плащ и прошла в кабинет. Как будто она врач. Положила на стол медсестры прихваченную из дома шоколадку, и меня вызвали без очереди. Я убежала из поликлиники, заливаясь слезами. Потому что было нечестно идти без очереди. Потому что это была моя шоколадка. Потому что очередь мою маму, несмотря на камуфляж, «вычислила» и обругала «спекулянткой».
Помню школьный позор, когда нужно было принести кал на яйцеглист в спичечном коробке, обернутом в бумажку, а на бумажке написать имя, фамилию и класс. Все это хозяйство перетянуть резинкой. У нас в доме то не было коробка, то резинки, то мама неразборчиво писала мою фамилию. Помню, как школьная медсестра поднимала меня перед всем классом и, потряхивая стеклянной двухлитровой банкой – единственной тарой, до которой додумалась моя мама, – вопрошала:
– Это твое?
Я молчала и не признавалась.
– Вот как надо приносить! – Медсестра совала мне в нос коробок моего одноклассника Женьки Сидорова. Красиво обернутый и перетянутый черной медицинской резинкой, а не нитками красного цвета, которыми моя мамуля примотала бумажку к двухлитровой банке.
Мочу я вообще никогда не могла сдать с первого раза. Опять же из-за мамы. Мама бежала в поликлинику уже с трехлитровой банкой – банки в отличие от спичечных коробков у нас водились в избытке благодаря бабушке, которая присылала из южного города, где она жила, компоты. Поскольку было раннее зимнее утро и мама спешила на работу, то под ноги она не смотрела. На подходе к поликлинике она поскользнулась и рухнула. Банка разбилась. На следующее утро с новой банкой мама опять побежала в поликлинику. Добралась благополучно. Но споткнулась о порожек и влетела в тележку, на которой стояли многочисленные баночки с чужими анализами. Она разбила не только нашу банку, но и перевернула тележку. Самое ужасное, что она скрылась с места преступления, оставив в залитом мочой кабинете пять рублей – компенсацию за нанесенный ущерб.
Сейчас другая жизнь. Можно вызвать на дом медсестру, которая приедет, возьмет у ребенка все анализы и уедет, сказав «спасибо». Можно приехать в ближайшую к дому лабораторию и без очереди сдать кровь и пописать в чистом туалете в стерильную баночку.
Я привезла мужа сдавать кровь. Молоденькая медсестра с пышным бюстом и в коротком халатике ласково предложила ему расслабиться и «поработать кулачком». Я думала, что она сейчас расскажет ему еще и про маленького комарика, который его укусит. Место укола было заботливо заклеено пластырем и перемотано бинтом, как будто у мужа там какая-то рана. Муж вышел из кабинета героем – его похвалили за смелость. Мне медсестра вручила его портфель, наказала мужа накормить, дать ему отдохнуть и не пускать в душное помещение. Я везла мужа на работу. Он рассказывал по телефону, что задерживается, потому что сдавал кровь. Его жалели. По результатам анализов ему прописали красное вино вместо виски и коньяка, чтобы снизить уровень холестерина, и активный отдых на природе. Я решила тоже сдать анализы, чтобы мне прописали что-нибудь вроде этого.
Когда Васе было почти шесть лет, он очень хотел поскорее лишиться зубов. Двух нижних он уже лишился, но ему мало – верхний шатался, но никак не выпадал. Вася расстраивался, потому что у Геры, друга по теннисной секции, было уже три коренных зуба, а у Васи только два.
– Как дела? – деловито спрашивал Гера Васю перед занятием.
– Шатается, – расстроенно докладывал Вася. Чтобы как-то сравнять положение, он «случайно» при ударе задевал Геру ракеткой. Гера давал сдачи. Оба зарабатывали по десять приседаний и по пять отжиманий. Зуб никак не выпадал, ребята на каждом занятии обменивались ударами и уже без крика тренера плюхались на пол отжиматься. Не знаю, как там с теннисом, но с ОФП у Васи все в порядке.
– Надо отвести Васю к дантисту, – сказал муж после того, как Вася ему улыбнулся. Зубик стоял уже перпендикулярно, и ребенок был похож на Бабу-ягу в детстве.
Я вспомнила свои детские походы к стоматологу. Тогда эти врачи назывались «стоматологи», что звучит страшнее, чем дантист.
В школу пришли две женщины в белых халатах и прямо в классе стали проверять прикус. Мы сначала закричали: «Ура, математики не будет!» Но когда врачихи стали лезть пальцами прямо в рот, больно растягивая губы, давя на подбородок и щеки, мы были согласны хоть на две математики подряд.
Неправильный прикус оказался у меня, у вредины Настьки и у Женьки Сидорова – моего одноклассника и соседа с шестого этажа. Женьке было все равно – у него не только прикус был неправильный, но и все остальное. С ним и так никто не дружил. А я страдала. Потому что со мной тоже перестали дружить. Меня даже не радовал тот факт, что Настька перестала быть самой красивой девочкой в классе и что она написала мне записку: «Давай теперь дружить вместе». Интересно, а Сидорову она предлагала дружбу?
Потом мы с мамой ездили в поликлинику. Автобусы ходили плохо, и я до последнего надеялась, что автобус не придет. Потом надеялась, что мама забудет бросить пять копеек в автомат, не отмотает билет и нас высадят.
В самой поликлинике карту нужно было бросить в специальную щель на двери кабинета. И сидеть ждать, когда вызовут. Я надеялась, что мою карту забудут в двери. В очереди всегда оказывались более опытные дети, которые рассказывали про то, что происходит «там». Если попадешь на кресло в углу – все, считай, конец. Будет очень больно. Но кричать нельзя и руками хватать врача тоже нельзя. Она возьмет и пристегнет руки ремнями. И все знали мальчика, которому руки пристегнули и он так и просидел в кабинете до вечера. Весь рот ему просверлили. А если попадешь в кресло справа – считай, повезло. Там врачица добрая.
Мне прописали пластинку – железку на пластмассовом нёбе, которую нужно было доставать, когда ешь, и класть в стакан с кипяченой водой. Выдали ключик для подкручивания пластинки. Его нельзя было терять. Я помню привкус пластмассы во рту и ощущения, когда языком трогаешь железный механизм скрепления. Еще нужно было ездить в поликлинику на «зарядку». Врач давала мне резиновое колечко, которое нужно было перекатывать во рту по часовой стрелке. Мало того что я от страха с трудом соображала, как ходит часовая стрелка, так еще боялась это колечко нечаянно проглотить.
По дороге в поликлинику я успокаивала себя тем, что бывает хуже. Как ни странно, успокоила Настька. Она сказала, что ей сказал мальчик, а тому сказал другой мальчик, что на другом этаже детям делают операции. Острыми ножами.
– А что им делают? – спросила я и из-за пластинки гулко застучала зубами.
– Уздечку подрезают, – прошамкала тоже из-за пластинки Настька.
Что такое уздечка и зачем нужно ее подрезать, я не знала.
– Слышишь? – опять прошамкала Настька.
– Нет, а что?
– Крики. Я тоже не слышу. Но тот мальчик сказал, что кричат.
Когда мне подкрутили пластинку и мы с мамой шли по дорожке к остановке, я увидела этих несчастных детей. В окне, на первом этаже. Точнее, я увидела только спины врачей, склонившихся над креслом. Спин было много. Они не двигались.
Помню, что из-за пластинки все время текли слюни и на словах с шипящими я присвистывала. В классе меня дразнили Вторчерметом и все время с кем-нибудь знакомили. «Тебя как зовут?» – спрашивал мальчик из класса «Б», к которому меня подводили мои одноклассники. «Маса», – говорила я.
Настьке сняли пластинку первой. Она опять стала самой красивой девочкой в классе и написала мне записку: «Больше я с тобой не дружу». После этого я потеряла все сразу – пластинку, ключ от пластинки и даже «мой» стакан с водой. Собрала все в носовой платок, хотела выбросить в мусоропровод, но не рискнула. Поэтому носовой платок я засунула на самую верхнюю полку шкафа, в самое страшное место – туда, где хранилась мамина лиса. Я быстро засунула платок и выдернула руку.
Лиса когда-то была бабушкина, а потом ее хранила мама. Лиса была воротником. Когда-то очень модным. Я видела фотографию – лиса лежала на бабушкиных плечах, свесив лапки, и сверкала искусственными глазами. Бабушка улыбалась и придерживала лису за хвост. Мама знала, что я боюсь воротника, но не могла от него избавиться. По-моему, из-за бабушкиной фотографии.
Сейчас я хожу лечить зубы к другу своего мужа – дантисту. Он работает в частном стоматологическом кабинете. Там стоят оранжевые кресла и звучит классическая музыка. Друга мужа я никогда не узнаю без маски. Он как-то вышел сам меня встретить вместо медсестры. Так я с ним даже не поздоровалась. Потом он вышел из кабинета и вернулся уже в маске. Я его узнала, заулыбалась и стала спрашивать про жену и детей. Он, наверное, решил, что я странная девушка. То есть он давно так думает. Потому что я, усаживаясь в кресло, сразу по детской привычке запихиваю руки под попу – чтобы его за халат не схватить. И глаза зажмуриваю сильно-сильно. Он и разговаривает со мной, как с ребенком: «Машенька, а сейчас мы будем плескаться-бултыхаться». Это значит, что нужно прополоскать рот. А как-то даже пытался развеселить меня крокодильчиком. Друг мужа сломал указательный палец, и ему гипс наложили. На гипсе он нарисовал маркером мордочку крокодильчика. «Машенька, открой глаза, смотри, какой крокодильчик», – говорил он мне. Я мотала головой и говорила «ы-ы-ы», потому что ничего другого сказать не могла. Во рту была вата. Вообще мне нравится эта привычка зубных врачей задавать вопросы, когда пациент может только ыкать и головой мотать.
Плакать меня отучила мама. «Есть два повода для слез – когда болеет ребенок и когда умирает мать», – говорила она мне.
О проекте
О подписке