Любе Елена Ивановна завидовала – ее невоздержанности в еде, плотским желаниям, полноте, перевалившей за центнер, которая внешне выглядела вполне привлекательной. Люба не стеснялась валиков на животе, протертости между ног и груди, которая выпирала по бокам из лифчика. Она считала себя красавицей, женщиной Рубенса, которого называла Рубеном, считая, видимо, армянином. Елена Ивановна закатывала глаза, удивляясь непроходимой необразованности сестры. И точно так же она гордилась собой – тем, что сохранила стройность, пусть и граничащую с сухостью, что не разожралась, не распустилась в отличие от сестры.

Елена Ивановна сглотнула горькую слюну и смиренно приготовилась… к чему угодно. Лишь бы Люба ничего не испортила. А если она сболтнет лишнего? Надо только чуть-чуть продержаться. До свадьбы. Может, сказаться больной? Ксюша не станет устраивать скандал, а Петя вроде бы добрый мальчик. Ох, как некстати приехала Люба. Или ее Бог послал? У нее же что в голове, то и на языке. Церемониться не будет. Но ведь Петя ей не нравится. Или уже нравится? Да, надо будет поехать к Матронушке – попросить терпения. Сестра тем временем вернулась к рассказу о малиновом варенье.

– Так вот я спрашиваю отца Василия, могу ли я ему варенье подарить на Пасху. В очереди подслушала, что все что-то дарят – кто икону, кто молитвослов. Я же не знала, что положено дарить. Грех это мой – все только беру, а ничего не отдаю. Иконы дорогие, у меня денег таких нет. Ну, что я могу ему подарить? Полотенце? А варенье я сама накрутила, душу вложила. У отца Василия, хоть он и молодой, уже трое детей, да четвертый на подходе. Вот я и подумала, что варенье в семье всегда сгодится, детям в чай или просто так. Да и нет у меня ничего, кроме этих банок, и взять неоткуда. Ну, ты представляешь, я пришла, варенье в сумке держу и спрашиваю, что можно дарить. А он мне отвечает, что ничего не надо. Нет такого правила. А у меня сумка руку оттягивает – варенье это не знаю куда деть. Ну, я так в лоб ему и говорю, что, мол, варенье принесла. Возьмете? И знаешь, что он мне ответил?

– Что? – У Елены Ивановны от запаха краковской колбасы началась мигрень, причем не та, которую она имитировала для Любы или для Ксюши, а настоящая. Есть хотелось нестерпимо. Даже голова начала кружиться. Так бы и вырвала из рук Любы бутерброд и засунула в рот, не жуя.

– Сказал, что подарок должен быть сделан без гордыни. Понимаешь?

– Понимаю. – Елена Ивановна с ненавистью и завистью рассматривала колбасный жир на подбородке сестры.

– А я не понимаю. Как это – без гордыни? Ты же знаешь, что мое варенье – пальчики оближешь. Конечно, я горжусь. А что в этом такого? Я ж каждую ягодку к ягодке собирала, варила, банки закрывала.

– И что? – Елена Ивановна, воспользовавшись задумчивостью сестры, стянула со стола колясик колбасы и быстро засунула его в рот.

– Да ничего. Отдала я ему эти банки, и вот до сих пор сердце не на месте – правильно ли поступила? Решила, приду к нему в следующий раз и спрошу. Так ведь? Еще собираюсь к тебе в мае приехать, надо благословение попросить.

– Раньше тебе не требовалось никакого благословения, – буркнула Елена Ивановна. Сжеванный кусок колбасы только усилил мигрень, а желудок по-прежнему требовал еды.

– Бесовщина, – заявила Люба. – Вот не понимаешь ты ничего! Где Ксюха-то?

– Они сейчас придут.

Люба чуть со стула не упала.

– Как – сейчас? А ужин? Это ж надо отметить! Одни или с родителями? А благословение ты им дала? Дата какая? Как не знаешь? Даже не посоветовались? Как же так можно? Вот вернусь, пойду к отцу Владимиру, посоветуюсь. Отец Василий молод еще, у него опыта нет в таких делах. Буду молиться за вас. – Люба начала осенять себя и сестру, а заодно квартиру крестом. Если бы у нее с собой была святая вода, она бы все комнаты окропила, защищая от бесовщины.

– Как решат, так и будет, – смиренно проговорила Елена Ивановна. – Лишь бы были счастливы.

– Так что ты сидишь? Такое событие! А у тебя в холодильнике только кефир протухший! Если Ксюха до загса его доведет, то до церкви я его лично дотащу, не сомневайся! Если Петр, то точно православный! Выпить-то есть в доме? – Люба подскочила как ошпаренная и кинулась грохотать дверцами ящиков и вытаскивать сковородки. Елена Ивановна с несказанным счастьем медленно отрезала себе черного хлеба, намазала щедро маслом и положила сверху колбасу. Даже шкурку не сняла. Потом подумала и водрузила сверху малосольный огурчик. Огурцы Любе удавались даже лучше малинового варенья. Остренькие, хрумкие, пахучие, с чесночком – язык проглотишь. Елена Ивановна откусила кусок от бутерброда и зашлась от счастья – мигрень отступила, как и не бывало, а в ноздри ударил запах жареных шампиньонов, картошки с луком, мяса. Люба колдовала над плитой, доставая из глубин сумки и грибы, и молодой чеснок, и зелень, и говяжью вырезку.

Елена Ивановна успела доесть бутерброд, и ее потянуло в сон. Столько бессонных ночей, столько переживаний. Хорошо, что сестра рядом. Можно расслабиться. Елена Ивановна дошла до дивана и рухнула как полено. Даже не помнила, как уснула.

* * *

– Ты где??? – Ксюша орала в трубку.

– Еду! – уже честно ответил Петя.

– Где ты был?

– Заезжал к отцу. Сообщил.

– Я тебя жду в кафе. – Ксюша вроде перестала кричать, удовлетворившись объяснением.

– Почему в кафе?

– Нужно, чтобы мы вместе домой зашли, – терпеливо и торжественно объяснила Ксюша. – Мы же теперь вместе по-настоящему.

Люба нажарила картошки с грибами, мяса, сварила свекольник из завалявшейся сморщенной свеклы и сварганила морс из малинового варенья. Она «упыхалась» и села передохнуть. В этот момент в дверь позвонили.

– Здрасьте, теть Люб, – быстро и по-деловому сказала Ксюша. – Подали. На девятнадцатое. Другие даты были заняты, только эта свободна.

Елена Ивановна, подскочив с дивана, еще не проснувшись до конца, заплакала от счастья и кинулась обниматься к Пете, который жался в прихожей.

– Пойдемте скорее, голодные, наверное, все готово, – запричитала Елена Ивановна, как будто это она простояла у плиты, готовя праздничный ужин.

Петя от еды никогда не отказывался и быстро пошел на кухню.

– Что? На какое? – Тетя Люба преградила всем дорогу. Она стояла в коридоре, разметав руки по стенам.

– Девятнадцатое, – ответила Ксюша, которая нырнула под рукой тети Любы, быстро расставила тарелки и засунула нос во все сковородки и кастрюли.

– Так нельзя же! Бесовщина! – заорала тетя Люба.

– Почему нельзя? – Ксюша успела цапнуть со сковородки картошину и говорила с открытым ртом, чтобы не обжечься.

– Перед Пасхой! – воскликнула тетя Люба.

– А когда можно? – спокойно спросила Ксюша.

– На Красную горку!

– Не, уже нельзя. Все даты заняты. – Ксюша прожевала картошину и цапнула новую.

– Не ешь со сковороды, – сделала замечание Елена Ивановна.

– Тогда только в мае, – ответила Ксюша.

– В мае нельзя – всю жизнь маяться, – заявила тетя Люба.

– Тогда девятнадцатого. – Ксюша накидала себе на тарелку картошки и плюнула половником немного супа в тарелку для Пети.

– Нельзя. Не разрешаю! – торжественно заявила тетя Люба. – Или я к вам на свадьбу не приду!

– Теть Люб, ну какая разница? Там ведь надо писать заявление, почему мы отказываемся от даты. Объясняться, столько волокиты…

– Вот и объяснитесь! Иначе я вам своего благословения не дам!

Ксюша хотела сказать что-то про благословение, но промолчала под умоляющим взглядом матери.

– Ладно, завтра сходим и перенесем, – согласилась она.

– А ты, жаних, чего молчишь? – гаркнула на притихшего Петю тетя Люба, проворно накладывая на тарелку побольше картошки, колбасы и отрезая ломоть хлеба. – Правильно, ешь давай! Венчаться-то будете?

– Не знаем пока, – ответила Ксюша с набитым ртом.

– Прожуй, потом говори, – вмешалась Елена Ивановна.

– Как это – не знаете? – всплеснула руками тетя Люба. – Развели бесовщину! Надо венчаться!

– Я не против, – живо откликнулась Ксюша. – У подружки была на венчании, очень красиво! Только тогда другое платье нужно, закрытое. И фату длинную, а я короткую хотела.

– Вот это правильно, – благосклонно заметила тетя Люба и подложила жениху еще порцию картошки. – Ты-то готов? Венчание – это тебе не в загс сходить! – обратилась она к Пете.

– Готов, – в очередной раз, как пионер, кивнул Петя.

– Только он не знает, крещен или нет, – сказала Ксюша с вызовом.

– Как это – не знает? Почему не знает? – Тетя Люба чуть сковородку из рук не выронила.

Петя кивнул, понимая, что его участие в разговоре не требуется.

– Так – не знает, – повторила Ксюша.

– Надо узнать! – Тетя Люба была готова к боевым действиям.

– Он не хочет звонить своим, – объяснила Ксюша.

– Что значит – не хочет? Не понимаю. – Тетя Люба уже пожалела, что положила жениху добавку.

– Не знаю, – ответила Ксюша, – не хочет, и все.

– Я хочу, завтра, сейчас уже поздно, – промямлил Петя.

– А кто-нибудь из родных в церковь ходит? – строго спросила тетя Люба.

– Да, бабушка верующая, – ответил Петя, и тетя Люба просветлела лицом. – И мама вроде бы. Даже в монастырь ездила.

– А маму как зовут? – спросила тетя Люба ласково.

– Светлана Леонидовна, – ответил Петя.

– Бесовщина какая-то, – поникла тетя Люба и начала размашисто креститься.

Елена Ивановна из-за собственных переживаний сначала не поняла, в чем сестра опять углядела бесовщину, а потом догадалась. У Любы была особая страсть к именам. Есть люди, которые верят в гороскопы, а Люба верила в имена. Натальей Леонидовной звали ее недолгую свекровь, а Марией Леонидовной – бывшую жену бывшего недолгого мужа, которая звонила Любе с угрозами и проклятиями, да такими страшными, что та предпочла развестись и коротать жизнь с Толиком. Так что к Леонидовнам тетя Люба испытывала стойкую неприязнь. Ее даже охватывал панический страх. О чем ни Ксюша, ни, конечно, Петя не подозревали. У жениха своих страхов хватало.

* * *

– Дорогие друзья! Давайте наполним бокалы и выпьем за молодых. Пожелаем им, чтобы их семейная жизнь была такой же полной, как наши бокалы, хрустальной, как их звон, такой же яркой, как это вино. Пусть не погаснет никогда счастливой жизни зорька. Пусть будет счастье вам всегда, ну а сегодня – горько! Раз, два, три, четыре!

А теперь мы хотим узнать, кто же родится первым у наших молодых. Предлагаю устроить гадание. Я попрошу жениха подойти ко мне, невеста пусть завяжет ему глаза. Так… Перед нами два тазика с водой. В одном лежит апельсин, а в другом банан. Невеста раскрутит жениха, и посмотрим, в какой тазик он наступит! Нет, апельсин – это девочка, мальчик – банан! Ну, дорогие друзья, поддержим жениха! Давайте, кто громче. Женщины болеют за девочку, а мужчины за мальчика. Так, раскручиваем жениха, только несильно. И… Ура!!! Давайте же выпьем за это! И снова – горько!!!

Не в микрофон:

– Да, что случилось? Кто вы? Тетя невесты? Хорошо. Что я не так сделал? Я виноват? В чем? Жених мокрый? Туфли? Нет, я не знаю, сколько стоят его туфли. Кто покупал? Мама невесты? Что? Валокордин? Нет, у меня нет валокордина. Почему я не сказал, чтобы жених снял туфли и носки? Как он будет до конца вечера мокрый сидеть? Нет, думаю, не застудится. Да, я знаю, что ноги нужно держать в тепле. Ну не зима же сейчас. Да, я думал, он сам догадается. Нет, я не мог его остановить – вы же видели, что он в таз полез. И не только ногами. Нет, фена у меня нет. В туалете есть сушилка. Да, прямо по коридору и направо. Я не знаю, можно ли высушить там туфли. Согласен, конкурс дурацкий. Что, девушка? Вы не поняли, почему апельсин – девочка? Апельсин, да, мужского рода, я знаю. Просто это символ. Да, согласен, пошло. Что, тетя невесты? Надо было конкурс с капустой проводить? Хорошо, обязательно учту на будущее. Нет, молодые видели сценарий и согласились на тазики. Пол мокрый? Кто-нибудь поскользнется? Сейчас придет уборщица и все вытрет. Кто вытрет жениха? Нет, я не знаю, почему у него костюм мокрый. Что? Тазик на себя вылил? Зачем? Нет, в конкурсе этого не было. Что, девушка? Вы не поняли, кто родится? Жених в двух тазах стоял? Значит, двойня. Нет, я не верю в эти гадания. Вы верите? Это шутка, понимаете? Чтобы было весело. Почему вы плачете? Грустная песня? Про одиночество? Хорошо, сейчас поставлю веселую. Что, мама невесты? Какая банка? Трехлитровая? Немного пахнет огурцами? Ничего страшного. Деньги не пахнут. Да, горлышко достаточно широкое. Да, скоро будем собирать деньги. Нужно ли банку цветной бумагой обмотать? Если хотите – обмотайте. Нет, я сразу же отдам вам банку. Обещаю. Не жениху, а вам. Договорились. Да, конверты тоже пройдут. Не волнуйтесь. Нет, не надо говорить гостям, чтобы готовили деньги. Это же конкурс, сюрприз. Нет, я не запомню, кто сколько положил. Что? Хорошо, скажите, пусть подпишут конверты, если вам так будет спокойнее. Нет, пересчитывать не будем. Обычно молодые в первую брачную ночь этим занимаются. Пакетик? Какой пакетик? Чтобы деньги из банки потом переложить? Можно пакетик. Нет, сейфа здесь точно нет. Куда пакет деть? Ну, в сумку положите. Не переживайте. Никто не возьмет. Нет, я не могу проследить за вашей сумкой, мне вечер вести надо. Да, конкурсы еще будут. Обещаю, без воды. Тазики можете забирать. Что, не ваши тазики? Хорошо, не забирайте. Нет, я не знаю чьи. Тогда забирайте.

* * *

У Пети, как и положено, было две бабушки. Евдокия Степановна с маминой стороны и Роза Герасимовна, на самом деле Рэйзел Гершевна, с папиной. Евдокия Степановна родилась в Рязани и, вывезенная в Москву в детстве, в городе не прижилась. По ее собственным словам, жить по-настоящему она начала, только перебравшись в деревню, в двухстах километрах от города.

Говоря о верующей бабушке, Петя немного приврал. Да, Евдокия Степановна была крещеной, но в Бога не верила. Она верила в обычных людей, которые были причислены к лику святых. Житие их баба Дуся читала, как увлекательный роман. Некоторые ей нравились, другие не очень. Причины были известны только самой бабе Дусе. Вот Февронию, например, баба Дуся не любила. Не понимала как женщину. А заморского святого Спиридона Тримифунтского уважала за то, что исцелял от неизлечимых болезней, помогал обрести кров. Так она рассказывала маленькому Пете, который благодаря бабе Дусе неплохо ориентировался в святых, мучениках и творимых ими чудесах.

Правда, за достоверность сведений он бы не поручился – баба Дуся рассказывала ему жития, как сказки. Могла и прибавить что-нибудь, чего не было, для красочности. Петя любил слушать бабу Дусю, особенно, когда она рассказывала про «басурман», сражения и завоевания, в которых проявили себя святые. И ему тоже казалось, что он, обычный мальчик, может сделать ка кое-нибудь дело, чудо, о котором потом все будут рассказывать. На службы в церковь баба Дуся не ходила. Правда, иногда выбиралась в храмы, где хранились святыни – к вещам святых баба Дуся относилась с большим уважением и верила в их чудодейственную силу. Вот в пояс Богородицы верила, в частичку истлевшей ткани, снятой с мощей… И вставала в четыре утра, чтобы пораньше добраться, увидеть, приложиться, попросить. Просила она за картошку, которая опять выросла гнилая и мелкая. Просила за яблони, чтобы в этом году плодоносили. А то в прошлом даже ведра не набралось. Просила за неведомых ей людей, которых увидела по телевизору. За телеведущего, который ей нравился, тоже просила, чтобы все у него хорошо было. Еще просила, чтобы моль не донимала – вот вчера шкаф открыла, а корки апельсиновые не помогли. Моль шубу сожрала. А шуба хорошая была. Жалко. Но пришлось на помойку выбросить. За себя и родных не просила. Считала, что нельзя, некрасиво вроде как.

– Бабуль, а то, что просишь, сбывается? – спрашивал ее Петя.

– Так кто ж знает? – пожимала плечами бабуля. – Как проверишь-то?

– Ты же помнишь, что попросила. Это же как желание, – удивлялся Петя, – сбылось или не сбылось.

– Ох, милый. Сегодня кажется, что сбылось, а завтра, глядишь, и вроде как нет. Это от человека зависит. Вот я думаю, что сбылось, и на душе легче. Яблоки-то в этом году точно будут. А просила я за них в прошлом. Так что, считай, сбылось. А про картошку – так я сама виновата. Не поливала. Ноги-то болели. А потопчись с утра со шлангом… Да и вскопали плохо. Вот и нет картохи. Тут только на себя пенять.

– А ты думаешь, святые тебя слышат? Как они понимают, что тебе нужно? Людей-то много.

– Думаю, слышат. Только выбирают те желания, что важнее. Ну и бог с ней, с картохой. У других-то беды поболе моих. Вот я думаю, что их и слышат в первую очередь.

– Тогда и ты попроси что-нибудь важное и серьезное. Так и проверим – сбудется или нет.

– Незачем их зря тревожить. Ты, главное, рядом, я еще хожу. Роза тоже нервы мне треплет. Так что все хорошо. Грех жаловаться.

Роза Герасимовна, вторая Петина бабушка, была еврейкой, привезенной в Москву в раннем детстве из Польши. Она считала себя атеисткой, но Петя ел у бабушки то треугольные пирожки – гоменташен, то мацу. Что, впрочем, не мешало Розе Герасимовне совместно с Евдокией Степановной красить яйца и печь куличи на Пасху. Эти две бабушки заключили негласное перемирие и соблюдали приличия. Поэтому Петя должен был держать в строжайшем секрете, что баба Дуся рассказывает ему про святых и показывает иконки – строгих мужчин и некрасивых женщин с недобрыми, вытянутыми лицами. Точно так же он ни за что на свете не мог рассказать бабе Дусе, что ходил с бабой Розой в магазинчик при синагоге, где она объясняла, что значит «кошерное» и к какому празднику она покупает вино.

В детстве Петя больше боялся бабу Розу, признавая за ней неформальное лидерство. Именно баба Роза теперь являлась ему в кошмарах, строго грозя пальцем. Наверное, потому, что она умерла, а баба Дуся жила, все так же возилась с картошкой, которая никак не урождалась, и к ней Петя должен был приезжать на выходные, чтобы «разобрать мебель».

Баба Дуся, устроившая на даче мебельный склад, никак не могла расстаться ни с одним предметом из старых гарнитуров. Даже табуретку выбросить у нее не поднималась рука. И задача Пети заключалась в том, чтобы перенести тумбочку или стул из одного угла комнаты в другой, с террасы в чулан, из чулана на террасу. После смерти Розы Герасимовны все ее нехитрое имущество в виде кухонного гарнитура из карельской березы, который был предметом многолетней зависти Евдокии Степановны, ей и отошло. Но гарнитур, так красиво смотревшийся на кухне Розы Герасимовны, оказался неудобным – стол слишком большой, стулья чересчур тяжелые. Массивный диван из гостиной, перетянутый незадолго до смерти хозяйки тканью оливкового цвета в рубчик, был неимоверными усилиями доставлен на дачу Евдокии Степановны. Диван не разбирался, не складывался и не помещался даже в грузовой лифт. Пока грузчики прилаживали диван, ставя его то на попа, то боком, то вдоль, то поперек, лифт замигал лампой, дернулся и сломался, не выдержав нагрузки. Евдокия Степановна, руководившая погрузкой, тогда перекрестилась, решив, что сватья не желает расставаться с имуществом. Но отступать Евдокия Степановна не привыкла. Диван спустили на руках, благо этаж был третий, и довезли до деревни за бешеные деньги, потому что далеко. Но и там вожделенный диван, на котором любила сиживать Роза Герасимовна и который придавал ей практически царственный и неприступный вид, отказался проходить в дверь.