Он держал ей полотенце, когда она надевала трусы от купальника. Она мазала его спину солнцезащитным кремом, растирая маленький бугорок – отложение солей – на шее. Каждое движение, каждый жест был отработан даже не годами – десятилетиями. Они двигались, как на кинопленке – в какую сторону ни перемотай, кадры не изменятся ни на одно движение. Артем даже проверял – вот она повернулась, значит, сейчас достанет полотенце, будет мазать мужа кремом только после того, как повесит плавки на скалу, не раньше. И повесит именно на этот выступ, ни на какой другой, и именно за правую часть. И полотенце она всегда складывала особым образом: тоже своеобразный ритуал – пополам и потом, загибая к середине и никогда по-другому. А он всегда крепко держал ее за руку, как маленького ребенка или так, как держатся влюбленные подростки, словно боялся потерять.

Было еще рано – младенцы, которых привозили на море и, орущих, засовывали в еще холодную воду, в этот час доедали свою кашу. Дети постарше досматривали мультики, подростки медленно просыпались и медленно вставали. А матери лихорадочно собирали пляжные сумки, стараясь ничего не забыть – купальник, плавки, игрушки, ведерки, салфетки, памперсы, жвачку, полотенце, еще одно, панамки…

Они любили это время, поскольку мамаши, с их вечно озабоченными лицами, и дети, горланящие, лезущие, ноющие, их, говоря откровенно, раздражали. Им нравилась ровная гладь моря, еще не замутненная телами и поднятым со дна песком, вода, последние утренние минуты тишины. Они, на правах старожилов, чувствовали себя здесь хозяевами, а все эти люди – так, назойливые соседи, с которыми не имеет смысла ссориться, а проще сохранять дистанцию.

– Вы давно сюда приезжаете? – спросил Артем. Ему и вправду было интересно, к тому же он считал естественным поддержать разговор, раз уж они сидели рядом.

– Давно. Когда здесь еще было пусто, – ответила женщина. – Мы сами убирали пляж, пока не появилось это… – Она кивнула в сторону бара и домов.

– Здесь никого не было. Только мы и наше место, – вступил в разговор мужчина. – За неделю не встретишь ни одного человека. И про этот пляж никто не знал.

Им было жаль, что «их» место перестало принадлежать только им, и они были не в силах искать для себя новый «необитаемый островок».

Он всегда заходил в воду с лесенки – чтобы сразу на глубину, позволял себе прыгнуть со ступеньки. Она – с берега, чтобы не замочить голову. Он плыл до камня, а она опять думала, что надо бы пристегнуть к плавкам булавку на случай, если у него сведет ногу, – возраст все-таки.

Потом они садились рядышком на шезлонги, он открывал книгу и читал вслух – она всегда забывала очки, без которых не видела буквы, и всегда их искала, роясь в сумке. Каждое утро. Ему нравилось вот так сидеть, чтобы она держала его за руку чуть выше локтя, слегка сжимая. Потом она шла домой, а он «выходил в море» – молодежная бандана, рубашка, спасательный жилет. Его лодка была самой маленькой в этой бухте, но он ее обожал.

– Поаккуратнее там, – просила она.

– А можно мне с вами? – как-то, не выдержав, попросился Артем.

Мужчина кивнул.

Они плавали полчаса, и за это время мужчина не проронил ни слова. Женщина стояла на пирсе и смотрела на них, не двигаясь.

– Надо возвращаться, – сказал он, поворачивая руль. – Мне жену пора завтраком кормить.

Артем кивнул.

Даже это совместное плавание не разрушило стену, которую они, эти два старика, построили между собой и всем остальным миром.

– Устал? – кинулась к мужчине жена, когда они вместе с Артемом затащили лодку на берег.

– Немного, – ответил он, хотя плавал меньше обычного.

– Пойдем домой, – ласково сказала она и протянула ему ладонь.

Больше Артем не делал попыток нарушить их уединение и даже перестал приходить рано на пляж, замечая, что они невольно напрягаются, когда его видят.

Мужчина далеко не уплывал и возвращался с уловом – угрем, парой рыбешек, в особенные дни – осьминогом. Она всплескивала руками и восхищалась. И ему это нравилось. Он ощущал себя добытчиком, мужчиной, который принес пропитание.

Он «уходил в море», а она шла по ступенькам домой. К морю тянулись соседи – те самые мамы с детьми. Дети роняли ведерки, панамки и недоеденное печенье. Она подбирала, звала детей. Дети, как правило, не благодарили, принимали как должное, хватали и неслись вперед. Иногда она не выдерживала.

– Надо говорить «спасибо», – говорила она детям.

Те кивали и спешили сбежать.

– Ваши дети не говорят «спасибо», – сообщала она идущей следом замученной уже с утра матери.

– Я им скажу, спасибо, извините, – отвечала мать и уносилась следом за своими дурно воспитанными детьми. В тот момент ей совершенно было за них не совестно, а было страшно, что они на бегу свалятся с горы и расшибут себе голову.

Иногда эти дети просто выводили из себя женщину.

– Вы слишком громко говорите, это неприлично, вы мешаете остальным, – делала она замечание.

Дети замолкали, но уже в следующую минуту начинали визжать, увидев раковину или медузу.

Несколько лет назад у нее был инсульт. Обошлось. Все восстановилось, кроме правой части лица. Гримаса неудовольствия перекосила рот и щеку. От природы добродушное и мягкое лицо стало недовольным и брезгливым.

Они жили вместе очень много лет – всю жизнь. У них не было никого, кроме друг друга, и никто им был не нужен – ни дети, ни внуки, ни другие родственники. Все, кто был, уже давно умерли. А они жили.

– Эгоисты, – услышал Артем разговор двух мам, которым всегда доставалось от женщины. – Умрут и никого после себя не оставят. Какой смысл?

– А может, так и надо? – откликнулся неожиданно для себя Артем.

– Кому надо? – удивилась одна женщина. – Это чисто мужской взгляд на жизнь.

– Зато они любят друг друга… – сказал Артем.

– А ради кого они жили?

– Ради друг друга… – ответил Артем.

– Им повезло, что они вместе дожили до таких преклонных лет, – грустно сказала женщина. – Если бы один из них умер раньше другого, все было бы по-другому. Конечно, они на свежем воздухе, без забот и хлопот… А ты попробуй каждый день на износ жить. Когда рядом никого нет, ты одна и не можешь себе позволить лишний час в кровати поваляться, даже в туалет нет времени сходить… и денег нет… – Она неожиданно разозлилась и замолчала.

– Да, вы правы, – привычно, в своей манере, согласился Артем и улыбнулся.

– Это ведь здорово, когда мужчина тебя так любит до старости. То есть всегда, всю жизнь, – тут же оттаяла женщина. – Смотришь на них, и хочется верить в такую любовь.

– Не верьте. Так не бывает, – отмахнулся Артем.

– Бывает, – вздохнула женщина.

* * *

Этот дом появился тоже как бы сам по себе – Артем не прилагал к этому никаких усилий. Он уже и не помнил, кто из «старших товарищей» познакомил его с риелтором и кто из них дал в долг. Откровенно говоря, Артем даже представить себе не мог, что станет владельцем собственной виллы в другой стране, да еще на море.

Он отчетливо помнил, как впервые открыл дверь «своим» ключом – руки почему-то тряслись – и зашел в огромное гулкое помещение – в «свой собственный дом». «Идиот, зачем мне это надо?» – подумал он.

Именно о таком доме он мечтал – большом, холодном, с обжигающим ступни мрамором на полу, пахнущем сыростью и пылью, с пауком, болтающимся в углу на нитке паутины, и водой в кранах, никогда не бывающей теплой – только холодной или только горячей. Ему нравилась винтовая лестница и слишком низкий потолок над ней – он сразу же ударился о притолоку головой. Нравилась убогая штукатурка и потолок в желтых разводах после ливня. Нравилась огромная терраса-солярий – совершенно бестолковая, бессмысленная, с одиноким зонтом от солнца посередине. Конечно же, рваным.

Артем приехал не в сезон, специально чтобы насладиться, обустроиться и почувствовать себя «домовладельцем». Конечно, ему хотелось поразить соседей. Позвать их всех в гости. К себе. До этого он сам был гостем, пусть и желанным, но гостем, не полноправным членом анклава.

Он с энтузиазмом начал покупать мебель и развешивать по стенам постеры с киноафишами. Посуду заказал в Италии, куда специально ради этого сплавал на пароме. Африканский ковер, кофейный столик с выгравированной на столешнице звездой Давида, обеденный стол из целиковой мраморной плиты, очень похожей на перевернутое надгробие. Работы соседа справа, художника-шизофреника, и каляки-маляки пятилетней дочери соседей слева в одинаковых рамках в гостевой комнате – Артем хохотал, когда развешивал картины, настолько они были похожи по манере. Одна рука.

Старая деревянная дверь с облупившейся краской, стоявшая просто так у стены в гостиной. Он выпросил ее в местной затерянной между ослиными тропами деревушке. Его туда занесло случайно – заблудился и ехал наобум, пока не наткнулся на домишки. Дверь одного из них была удивительная – с ручкой-петлей, потрескавшаяся, изумрудная. Артем буквально сам снял ее с петель, сунув в руки старику-хозяину сколько-то долларов. Уезжая с примотанной на крыше автомобиля дверью, Артем обернулся – старик стоял в голом проеме, не двигаясь. Артем крутанул руль, подняв пыль, и через минуту снова посмотрел в зеркало – уже не было видно ни старика, ни деревушки, как будто они осели вместе с дорожной пылью.

В каком-то истеричном дизайнерском приступе он заказал местному строителю-прорабу камин. Прораб посмотрел на Артема, как на чумного, и предложил купить обогреватель. «Нет, камин», – заупрямился он. В голове уже была картинка – придут гости и будут стоять рядом с камином с бокалами вина. Уже позже, когда камин был выдолблен и выложен, а рядом поставлена кадка для дров на львиных лапах, оказалось, что за дровами надо ехать. Далеко. А сначала достать разрешение на этот камин, поскольку здесь любой очаг, как объяснили Артему в местном управлении, мог привести к лесным пожарам на всем побережье, а вырубка даже одного дерева – к нарушению всего микроклимата на Земле, о чем чиновник говорил без тени улыбки.

Спустя полгода Артем, чертыхаясь и ломая спички, все-таки камин зажег. Конечно же, дым пошел в комнату, потому что вытяжку прораб не сделал.

Камин стоял для красоты, как и многое в этом доме.

* * *

Когда в его жизни появилась Анжела, Артем точно не помнил. Он возвращался в Москву и хотел просто закрыть дом. Но кто-то из соседей сказал, что так делать нельзя, и дал телефон Анжелы – домработницы, которая будет присматривать за домом в отсутствие хозяина. Следить за садом, бойлером и электричеством.

Артему Анжела не понравилась сразу и категорически. «Отрицательного обаяния человек», – подумал он. Крупная женщина в лосинах и мужской футболке. Слишком громкая, слишком наглая, слишком говорливая. Но Артем решил, что раз Анжелу «передали» соседи, значит, от нее неудобно отказываться. Неудобно было перед соседями, а не перед домработницей. К тому же хозяйственные дела начали его утомлять – нужно было еще ставить шкафы, вешать полки, общаться со слесарями.

– А ты чем занимаешься? – спросила, сразу переходя на «ты», Анжела.

– Работаю, – ответил Артем.

– Да все вы тут типа работаете, – сказала презрительно домработница. – Куда ни плюнь, в гения попадешь. Один картинки малюет, другой в компьютере буковки пишет. А как набухаются, так начинают хозяйством мериться. Кто из них больше гений? Слушать противно. А ты конкретно что делаешь?

Этот простой вопрос поставил Артема в тупик. Он не знал, как на него ответить. Не мог определить, чем занимается.

Он начинал в агентстве по организации вечеринок, дней рождений, свадеб и юбилеев. Артем ничего не придумывал, не писал сценариев, но самый банальный сценарий мог преподнести заказчику как конфетку. Артем умел рассказывать – «ездить по ушам», как говорила его коллега-любовница. Он умел «преподнести» товар так, что клиент был уверен – его праздник будет уникальным. Потом Артем перерос это агентство и ушел в другое – организовывать фестивали, конференции и прочие слеты творческой интеллигенции. Ему нравилась такая жизнь – с поездками, встречами, застольями.

Все это он зачем-то рассказал Анжеле.

– Хороша работенка – языком чесать, – отозвалась домработница.

– Ну не всем же вагоны разгружать, – попытался отшутиться Артем и уточнил: – Вы справитесь? Точно?

– Хуже не будет. – Домработница презрительно обвела взглядом дом.

Артем уехал, оставив ее на хозяйстве. Вернулся через месяц.

– Да что б тебя! – ругнулся он, больно ударившись головой о плафон на длинной цепи, который висел посередине между гостиной и кухней. Плафон был мутный, слабый и освещал маленький кружок под собой. Артем встал на носки и вытянул шею – внутри плафона лежали трупы комаров, мух и одна стрекоза.

– Красиво? – подбоченившись, спросила Анжела. – Как я его вешала – это отдельная история.

– А почему так низко?

– Нормально. Как раз. Это ты с непривычки бьешься. Еще раз долбанешься, научишься обходить.

– А почему в этом месте?

– Что ты к этому светильнику прицепился? Куда его еще вешать? – огрызнулась Анжела. – Не нравится – сам перевешивай.

– А зачем вы ковры скатали? – Артем стоял на голом мраморе босиком. Ноги начинали мерзнуть.

– А чего тут пылесборник устраивать? Тапки надень – и нормально будет, – ответила Анжела.

В тот же день Артем решил ее уволить.

Домработнице было глубоко наплевать на расставленные им лично в определенном порядке фигурки сфинксов. Анжела была патологической неряхой, у которой в одной коробке лежали губки для мытья посуды, перчатки и пакеты с рисом и макаронами. Итальянские тарелки – тяжелые, расписанные вручную синими цветами, которые Артем вез, перемотав пакетами и собственными рубашками, были «покоцаны». Анжела так и сказала:

– Я их тут немного покоцала. Уронила. Но нормально, только по краю, есть же можно.

У домработницы, как заметил Артем, была своя система порядка. Все вещи, с которыми она не знала, что делать, были свалены под стол. Стол она прикрыла скатертью до пола.

Из маленькой комнатки, которую Артем мечтал превратить в библиотеку, сделав узкие, на одну книгу, полки от пола до потолка, Анжела сделала кладовку, заставила ведрами, швабрами и завалила бесконечными пакетами. Переступая через какие-то пустые коробки, Артем опять ударился головой о плафон, такой же, на длинной цепи, как и на кухне.

«Уволю, блин, – подумал он. – Немедленно».

Только его комнату, спальню, Анжела не тронула. Во всяком случае, там ее рука не чувствовалась. Журнал валялся на полу рядом с кроватью, где он его оставил. На полке стояли вырезанные из дерева женские фигуры – пыль была вытерта строго между ними. Артем открыл шкаф и достал простыню – влажную и неглаженую. Открыл другой шкаф в поисках подушки и замер. Подушки и одеяла Анжела проложила еловыми ветками, цветками лаванды и кусочками мыла. Точно так же делала его бабушка. И от этого запаха – цветочного, ядреного запаха детства – у него закружилась голова.

Анжела в это время стояла под дверью и прислушивалась. Она прекрасно слышала, как Артем ругался в кладовке, как он морщился, глядя на ковры. Она слышала, как он грохнул дверью шкафа. Когда его шаги за дверью затихли, она улыбнулась, сама себе кивнула и ушла.

* * *

Все-таки это было странное место. Многие, особенно женщины, жаловались, что плохо спят по ночам – мучают кошмары. Дети во сне кричали и разговаривали. Никто не мог здесь работать. Даже читать пустую пляжную литературу было тяжело. Зато здоровье удивительным образом «поправлялось» само собой, несмотря на немыслимое количество сигарет и вино, которое пилось, как вода. Артем взял за правило ходить утром за водой, продававшейся в пятилитровых канистрах, – ту, что текла из крана, пить было нельзя. Он почти бежал до церкви, поднимался в гору, спускался к овощной палатке, покупал две канистры для баланса и шел, следя за дыханием, назад. Такая пробежка заменяла ему ежедневные двухчасовые тренировки в фитнес-клубе. Он заворачивал на пляж, ставил канистры на лежак и нырял с головой с камня. Плыл быстро, обжигаясь ледяной водой. Помимо пожилой супружеской пары в это время на пляже можно было встретить только художника-шизофреника.

– Не волнуйся, я сторожу, – приветствовал Артема художник, показывая на канистры.

– Спасибо, – отвечал Артем, – как жизнь?

Художник обычно не отвечал. Он вставал в полный рост, вытягивался, раскидывал руки в стороны и говорил: «Хорошо-то как, Господи!» Потом поворачивался в другую сторону, опять раскидывал руки и еще раз восклицал: «Хорошо-то как, Господи!»

– Ну да, неплохо, – отвечал Артем.

– Нет, мой хороший, – художник всегда называл его «мой хороший». – ХОРОШО! Ты посмотри, какая красота вокруг! Такое естество!

– Вы сейчас пишете? Работаете?

– Нет, мой хороший, я набираю. Набираю и набираю… вот это всё.

Художник смотрел на море и улыбался широкой детской улыбкой.

Артем забирал канистры и в последнем рывке – с нагрузкой – взбегал на гору и по ступенькам к дому. Сразу шел в душ, где под струями воды на него накатывало состояние абсолютного спокойствия. Покоя и равновесия. Ради этих секунд Артем и бегал за водой. Нигде в другом месте и при других обстоятельствах он не мог поймать, ощутить это состояние.

Анжела гремела на кухне посудой. Она всегда шумно, с бряцаньем складывала тарелки, бамцала кастрюлями и разговаривала сама с собой. Каждый день готовила Артему обед, хотя он просил ее не готовить, говорил, что не хочет, не может здесь, на жаре, есть суп и котлеты, мол, в Москве наелся. На самом деле он брезговал, один раз увидев процесс приготовления. Анжела плохо чистила морковку, картошку не промывала под водой, рядом с разделочной доской лежала старая вонючая губка, которой она чистила раковину. Домработница пробовала суп ложкой и ею же опять мешала в кастрюле, добавляя соль или перец.

Он так ее и не уволил. Сначала из-за того запаха мыла и лаванды, потом из-за вареников, которые она налепила.

– На, иди вишню собери, поспела уже, – сказала она Артему в один из дней, сунув ему в руки большую эмалированную кружку. – Я вареников налеплю.

Артем застыл с кружкой в руках – это тоже было воспоминанием о бабушке, у которой он провел одно-единственное лето, навсегда оставшееся в памяти как лучшее в его жизни. Он собирал вишню, ел прямо с дерева и понимал, что не может уволить домработницу. Позже она поставила перед ним тарелку с варениками, большими, толстыми, щедро посыпанными сахаром и залитыми сливочным маслом, такими, какие он ел в детстве.

* * *

Каждый сезон Артем приезжал с новой девушкой – не потому, что был ловеласом, просто так получалось. Точнее, не получалось сохранить отношения. Если в Москве все было хорошо, то здесь становилось все плохо. Сразу же. Артем не понимал, в чем дело. Почему его милая, добрая, легкая избранница в один день становилась истеричной, раздрызганной и злобной.

– Такое место, мой хороший, – шепнул ему однажды художник, – гиблое… пиратское… тут все рушится. Фокус меняется. Аура тут.

Одно время Артем считал, что во всем виновата Анжела, которая окончательно почувствовала себя в доме хозяйкой и каждую новую пассию Артема воспринимала в штыки.

– И чёй-то тут? – заходила она на кухню, когда девушка жарила Артему, например, омлет. – Не, он такое есть не будет, – засовывала она нос в кастрюлю.

– Почему? – пугалась девушка.

– По кочану, – отвечала Анжела.

– Почему ты ее не уволишь? – рыдала девушка, которой Анжела за короткий отрезок времени успевала рассказать о том, кто здесь был до нее и в каком количестве, перечисляя имена и рисуя словесные портреты предшественниц. В рассказах Анжелы Артем становился то законченным алкоголиком, то импотентом, то ловеласом, то всем сразу. А каждая предыдущая девушка была, несомненно, лучше нынешней.

– Ты его плохо знаешь, – подытоживала Анжела, глядя в широко распахнутые от ужаса и обиды глаза девушки. – Не то, что я. Все на моих глазах. Чего тут только не было…

Артем не мог объяснить барышням, почему он не увольняет домработницу-хамку. Пытался рассказывать про лаванду и вареники, но девушки, как одна, отказывались его понимать.