Когда они с сестрой пошли в школу, Ольге было восемь, Наташе – семь. Наташа пошла, как все дети, Ольге же пришлось лишний год ходить в подготовительную группу детского сада. Это была идея матери – чтобы дочки учились вместе. Ольга страдала оттого что она старше всех и ее однолетки учатся уже во втором классе, а она с мелкотней – в первом.

Обе хорошо учились – но Наташа легко, а Ольга с надрывом. Обе занимались музыкой – настоял папа. У него в роду прабабка имела абсолютный слух и музицировала.

Сестер часто сажали играть ансамбли в четыре руки. Ольге всегда доставалась вторая партия – аккорды, педаль. А Наташа, как всегда, была «примой». Ольге советовали побольше заниматься, чтобы прилично отыграть экзамен по специальности, Наташе предлагали серьезно подумать по поводу музыкального училища. Наташа отмахивалась, а Ольга доводила соседей гаммами.

Когда Ольга поступила в училище – назло сестре и преподавателям, – Наташа вместо поздравлений скривила губы:

– Ну и зачем? Чтобы всю жизнь в музыкалке просидеть?

– У меня будет профессия. А у тебя что будет? – обиделась Ольга.

– У меня будет муж, – весело ответила Наташа.

Они сидели на кухне, и Ольга в этот момент посмотрела на мать. Та кивнула, соглашаясь со словами младшей дочери.

Когда Наташа училась в выпускном классе, а Ольга – в училище, умер отец. Ольга, уже взрослая, спрашивала сестру, что она помнит из того времени. Наташа ничего не помнила. У нее было счастливое свойство памяти – забывать напрочь все плохое и помнить только хорошее. Ольга же, наоборот, хранила в подкорке головного мозга все обиды и переживания детства. Могла сказать, когда и за что мать ее избила, за какую провинность поставила в угол.

Последние годы жизни отца она помнила отчетливо.

Он начал пить. Задерживаться после работы. Ольга помнила, как мать обыскивала его портфель и вытаскивала оттуда початую бутылку водки. Как она скандалила, кричала, уходила из дома… Ольга надеялась, что навсегда. Но мать возвращалась. Ольга помнила и странные звонки по телефону, после которых мать начинала истериковать. «Истериковать» – это отцовское слово. Это значило, что мать орала на весь дом, бросалась в отца всем, что под руку попадется. Ольга понимала, что у отца есть другая женщина – она и звонила по телефону.

Ольге почему-то нравилась та женщина. Она не могла объяснить почему. Наверное, потому что та нравилась папе. А значит, она не такая, как мама. Потому что такую, как мама, отец бы не полюбил. А если она не похожа на маму, то добрая и спокойная.

Повзрослев, Ольга пыталась разобраться в своих чувствах к матери. С сестрой было проще – зависть и ненависть. А с матерью – нелюбовь, обида… Скорее равнодушие. Самое ужасное из всех вариаций – искреннее равнодушие. Как к постороннему человеку, которого ты видишь первый и последний раз в жизни. Потому что он тебе никто.

В детстве Ольга терпела материнские «показательные выступления», в зрелом возрасте – оградила себя от них и от матери.

Когда приходили гости или они шли к кому-то, мать как будто подменяли. Менялось все – мимика, поведение. Но главное – голос. Это больше всего злило Ольгу. Мать при посторонних всегда улыбалась, чего дома, без зрителей, никогда не делала. На посторонних она всегда старалась произвести впечатление милой, заботливой жены и матери. Сюсюкалась с дочками, даже с Ольгой, смахивала пылинки с пиджака мужа. Спрашивала у гостей, кто как поживает, говорила, какие замечательные, талантливые и красивые у них дети. Отвернувшись, поливала всех грязью. Жены друзей мужа, которым секунду назад мать делала комплименты, оказывались идиотками, стервами и блядями. Дети – дебилами и уродами. Всю грязь она выливала на мужа. Он не реагировал, только подливал в рюмку водки.

– Мама, ты лицемерка, – как-то сказала Ольга.

Слово случайно услышала Наташа. На сестру Ольга злилась. Неужели та не видит, какая мать? Почему послушно улыбается, когда ее подводят знакомиться к чужим женщинам? Ольга никогда не улыбалась. «Она у нас такая бука», – ласково говорила мать, как бы извиняясь за дочь.

Так вот Наташа услышала слово «лицемерка». Они были в гостях. Детей временно посадили за взрослый стол – накормить, чтобы через пять минут отправить в детскую. Наташа тут же сообщила всему столу, что мама у нее лицемерка. Наташа думала, что это что-то хорошее. Она всегда так делала – противным детским голоском рассказывала домашние истории про то, какая мама замечательная. Все гости умилялись, мать улыбалась, отец подливал себе водки. Например, «Папа у нас умный, а мама – красивая» или «Папа не смог поменять лампочку, а мама поменяла, потому что мама не хочет, чтобы папа забивал свою умную голову всякими глупостями». За это Ольга после гостей, дома, особенно отчаянно била сестру по голове. Когда Наташа выдала про то, что мама – лицемерка, и все поперхнулись салатом, а папа – водкой, Ольга в душе торжествовала. Теперь накажут Наташу, а не ее. Но когда после гостей они дошли до остановки и отец ловил такси, мать била Ольгу с остервенением. На остановке был люк. Ольга упала на землю от ударов и ползла. Отползала не от ударов. Она боялась оказаться на люке и провалиться под землю. Ей казалось, что крышка обязательно перевернется. И мать ее не вытащит. Она однажды видела, как это произошло и как мать прошла мимо.

Они шли из магазина. В люк провалилась женщина. Мать прошла мимо, не обернувшись.

– Мама, тетя упала! – закричала Ольга.

– Пьянь. Там ей и место, – сказала мать.

* * *

Но настоящее потрясение Ольга пережила, когда увидела ту женщину – любовницу отца. Отец пошел с ними в музей. Наташа бегала по залам, Ольга медленно шла рядом с отцом. В зале, где были чучела зверей и пахло чем-то медицинским, к ним подошла женщина. Ольга даже вздрогнула. Женщина была похожа на мать. Тот же рост, тот же цвет волос, то же телосложение. Женщина поздоровалась официально: «Здравствуйте». Отец занервничал. Так уж получилось, что они стояли в зале, где за стеклом в огромных банках сидели заспиртованные человеческие зародыши. Ольга понимала, что нужно отойти. И отойти придется к этой витрине. Она стояла и не могла сдвинуться с места. Страшно остаться и слушать разговор женщины с отцом, страшно отойти и смотреть на это.

– Оль, иди посмотри, что там, потом расскажешь, – велел отец.

Ольга, волоча ноги, подошла к витрине.

В стеклянном отражении она видела, как отец пытается обнять женщину за плечи. Женщина что-то быстро говорит, дергая лямку своей сумки. Отец молчит и кивает. Женщина подошла к Ольге и сказала: «До свидания, Оля». Ольга вежливо ответила: «До свидания». Отец велел ей найти Наташу и идти к выходу – они едут домой. Ольга сразу поняла, что у той женщины что-то случилось. Они вернулись домой. То, что произошло потом, Ольга восстановила много позже. Со слов матери. Отца уже в живых не было. Из детства осталось воспоминание о большеголовых скрюченных младенцах в банках, ночных криках матери и звуках хлопающей двери. А утром – спешный ранний подъем, поездка на машине в другой район, коридор в чужой квартире.

В тот вечер любовница отца сообщила ему в музее, что беременна. Отец в тот же вечер собрал рабочий портфель и ушел – к ней, к той. Утром мать оставила Наташу на соседку, взяла Ольгу и поехала возвращать мужа. Знала, что он среагирует на Ольгу – из чувства вины и жалости к девочке. Дверь открыла пожилая женщина. Мать саданула дверь ногой, женщина вжалась в стену, мать влетела в квартиру и побежала по комнатам. Ольга вошла и села на маленькую табуретку в прихожей. Мать что-то орала из комнаты, пожилая женщина, пригнувшись, как будто на нее что-то сейчас должно упасть, пробиралась по коридору. Ольга с интересом смотрела, куда крадется женщина. Оказалось, что в крошечную кладовую, расположенную в конце коридора. Женщина повернула ручку и зашла. Ольга услышала звук задвигаемой щеколды и грохот чего-то тяжелого, придвигаемого к двери. Почему-то она была рада тому, что этой бабушке удалось добраться до кладовки и закрыться. Из комнаты вылетела мать.

– Где она? – спросила мать Ольгу.

– Ушла. – Ольга решила не выдавать местонахождение бабушки.

Мать застыла в коридоре, огляделась и дернула ручку двери кладовки. Дверь не поддалась.

– Дверь выломаю! – кричала мать. – Где они?

Из-за двери не доносилось ни звука. Мать еще несколько раз подергала ручку и успокоилась – устала. Зашла в другую комнату и победно вынесла отцовский портфель.

– Пошли, – велела она Ольге. Ольга встала и пошла за матерью. Мать вдруг остановилась и плюнула на пол. Ольга перепугалась. Мать сделала что-то совсем непозволительное. Что-то мерзкое, обидное, грязное…

Вечером отец вернулся. Наташа обрадовалась и повисла у отца на шее. Она провела целый день у соседки – как всегда, была ограждена от неприятных эмоций. Ольга смотрела на папу исподлобья. Отец поймал ее взгляд и развел руками: мол, что я могу сделать?

Вечером Ольга решила объяснить все сестре. Они лежали в кроватях, нужно было говорить тихо, чтобы не услышала мать.

– Папа не любит маму, он любит другую женщину, – прошептала Ольга сестре.

– Ну и что? – Наташа всегда спокойно реагировала на те новости, которые Ольгу потрясали до ночных кошмаров.

Ольга часто кричала по ночам. Плакала во сне, не просыпаясь. И в этом она тоже была виновата перед матерью. Мать так и говорила: «Из-за тебя я не высыпаюсь, целый день хожу как рыба вареная. Наташа – подарок судьбы, а ты – наказание Господне». Ольга не понимала про судьбу и Господа, зато понимала про подарок и наказание.

– Как это что? Папа хотел уйти, а мама его вернула, – объяснила Ольга, злясь на равнодушие сестры.

– Ну и правильно.

– Нет, не правильно.

– А ты хочешь, чтобы у нас не было папы? Чтобы мы его не видели?

– Ты ничего не понимаешь, – сказала Ольга и заплакала – Наташа, сестра, ее не понимает. Ее никто не понимает.

Отец остался жить с ними, но Ольга чувствовала – его нет рядом. Как будто для них он уже умер, а живет где-то в другом месте. Этих мест, судя по регулярным скандалам, которые устраивала мать, было много.

Та женщина тоже не пропала, Ольга даже проследила закономерность – если отец в выходной брал в музей или в кино только ее, а Наташа оставалась дома, это означало, что они будут не одни. Ольге это нравилось и не нравилось. Нравилось, что отец выделяет ее, знает, что она ничего не расскажет матери. Не нравилось, что он будет разговаривать с женщиной. Перед тем как зайти в метро, отец должен был позвонить. Он звонил из телефона-автомата. Говорил долго. Точнее, не говорил, а только вставлял «да», «нет», «хорошо». На том конце провода шел нескончаемый монолог. Ольга успевала замерзнуть. Потом они ехали. Иногда не туда, куда собирались.

Так вот ту женщину Ольга увидела года через три. Она ее даже не узнала сначала – женщина постарела и была с ребенком. Мальчик Степа плакал и капризничал. Ольга делала ему бумажные самолетики. Мама Степы тоже все время плакала. Только Степа плакал громко, а его мама – тихо. Ольга еще удивлялась – как можно так плакать. Беззвучно. Только слезы льются.

Иногда Ольга совсем не понимала отца и эту женщину. Они шли по бульвару. Ольга следила, чтобы Степа не упал. Они шли впереди, оставив отца с женщиной сзади. Степа лопаткой ковырял талый снег, и Ольга обернулась. Отец что-то засовывал в карман пальто женщины. Женщина вытаскивала и пыталась засунуть в карман Ольгиного отца. Потом она вытащила это что-то – какую-то красную бумажку – и бросила на дорогу. Мимо проходил парень. Он поднял бумажку и бросился бежать. Отец побежал за ним. Женщина перестала плакать и засмеялась. Смеялась она так, как будто плакала. Ольга догадалась, что бумажкой были деньги.

Ольга начала догадываться, что Степа – сын ее отца. Но никак не могла получить подтверждения догадки. Вот если бы отец взял Степу на руки или поцеловал его – тогда да, точно сын. Но отец никогда так не делал. От Степы тоже толку было мало. Он мог бы назвать Ольгиного отца папой. Но Степа вообще плохо говорил. И даже маму мамой не называл. Обращался ко всем сразу – «хочу», «дай», «не буду»… Поэтому Ольга сомневалась. А у женщины спросить стеснялась. Еще она немножко боялась Степу. Вспоминала заспиртованных младенцев из музея и гадала: неужели и Степа был таким? Наверное, был. У него огромная голова, как у тех.

Отец перед встречами с этой женщиной всегда заводил Ольгу в детский отдел магазина. Пока Ольга выбирала что-нибудь себе и Наташе – так требовал отец, хотя у Ольги никакого желания выбирать игрушку сестре не было и она выбирала что-нибудь похуже, – отец стоял у витрины «для мальчиков». Мог полчаса выбирать между синей машинкой и красной. Ольга выбирала себе бабочку на веревочке, которая машет крыльями. В результате Степа реагировал на бабочку, оставаясь к машинке равнодушным. И Ольге приходилось отдавать ему свою бабочку. По справедливости она решала оставить себе то, что выбрала для Наташи. И радовалась тому, что Наташа осталась без подарка. Она, раскусив несостоятельность отца в выборе игрушек и вкусы Степы, стала выбирать «для Наташи» самое красивое – заводную куклу или набор для вышивания. Выбирала как себе. Машинки отец приносил домой – не выбрасывать же. Мать орала, что отец даже игрушку для девочки не может купить нормальную. Хотя Наташа как раз была рада новой машинке. Она устраивала гонки, пробки, аварии.

Такие же гонки, пробки и аварии уже на собственной машине она устраивала, став взрослой. Слава богу, что ни отец, ни мать не дожили до того момента, когда Наташа разбилась, влетев на полной скорости в столб. Авария была ее любимой игрой: новенькая машинка врезалась в столб – ножку стола. Переворачивалась несколько раз – Наташа даже изображала звук переворачиваемой машины: «вжиу, вжиу» – и с высоты падала на линолеум – «тыдыжь». Только в детской машинке не было водителя, а в машине настоящей сидела Наташа.

Ольга сама вспомнила про машинки, в которые в детстве играла сестра, не сразу. Много, много позже. Но Пете так про это и не рассказала.

Петя был самым больным пинком от сестры, который получала Ольга. Петя учился в их школе, только двумя классами старше. И был последним в очереди желающих проводить Наташу до дому. Он всегда шел сзади – жили они в соседних домах, так что по дороге. Петя влюбился в Наташину спину – натянутую и гибкую. Шел и сверлил ее взглядом. Наташу провожал очередной поклонник. Петя смотрел, как Наташа выгибает позвоночник, уворачиваясь от наглой или робкой, в зависимости от кавалера, руки.

Однажды Пете почти удалось ее проводить – в тот день, когда он ободрал на школьном дворе куст едва зацветшей сирени и подарил букет Наташе. Но Наташа его не дождалась. Петя стоял в кабинете завуча, куда его вызвали за порчу зеленых насаждений, и в окно видел, как она уходит с его букетом и с другим.

Петины родители – биологи – эмигрировали в Америку в те годы, когда уезжали, не зная куда, но зная, что навсегда. Петю оставили в Москве на перепуганную двоюродную сестру по отцовской линии – Генриетту Моисеевну. Обещали забрать, когда устроятся. Но прошел год, два. Родители Пети сгинули. Тетя Геня обращалась к племяннику всегда одинаково: «Бедный мальчик», – неважно, о чем шла речь в дальнейшем. «Бедный мальчик, иди есть», «Бедный мальчик, ты уроки выучил?», «Бедный мальчик, вынеси мусор». Петя не задумывался над смыслом – он был слишком мал, когда уехали родители, и факт «бросания» в его памяти не остался.

Тетя Геня была старой девой. Если бы не было Пети, тетя Геня точно вышла бы замуж и родила своих детей. За ней ухаживал юноша из приличной еврейской семьи – Илья. Водил ее в музеи и в консерваторию. За свиданиями следила мама юноши – Эсфирь Львовна. Делала это тактично, чтобы Геня не заметила. Для конспирации приходила на выставку с подружкой или брала билеты на концерт в амфитеатр, если Геня с Ильей сидели в партере. Но Геня замечала. Спиной чувствовала на себе ее взгляд и взгляд подружки.

С Эсфирь Львовной Геня познакомилась случайно – в синагоге «на горке», куда приехала за мацой. Не то чтобы Геня соблюдала обряды, просто с детства любила омлет с мацой. Эсфирь Львовна тоже приехала за мацой. Обменялись приветствиями, ничего больше. Гене нравились такие старушенции. Хотя почему старушенция? Эсфирь Львовна, если посчитать, еще вполне себе дама. Геня не понимала, как можно носить такое красивое библейское имя и так выглядеть? Лицо Эсфирь Львовны как будто было крепко сбрызнуто лаком для волос «Прелесть». Высокая прическа, волосок к волоску. Сдвинутые к переносице нещипаные брови. Губы, обведенные красным карандашом выше естественной границы. Куриной попкой. И грудь, обвисшая, как два ослиных уха. Эсфирь Львовна, видимо, не признавала бюстгальтеров – грудь лежала на животе.

Второй раз они столкнулись на кладбище – в колумбарии, где были похоронены бабушка Гени, тоже Генриетта, и родители Эсфирь Львовны. После этого она пригласила Геню в гости. Геня понимала – познакомить с сыном, о котором Эсфирь Львовна только и говорила: красавец, большая умница… Илья Гене не понравился. Никакой. И губы, как у мамы – куриной попкой. Но Эсфирь Львовна уже все решила. Гене было двадцать четыре, Илье – двадцать восемь. Чего тут решать? Илья позвонил Гене и пригласил на выставку. Геня Илье тоже не понравилась – просто не его тип женщины, – но с мамой он не спорил. Так что они оба встречались ради Эсфирь Львовны. И поженились бы, лишь бы ее не огорчать, если бы не свалившийся Гене на голову Петя.