Когда я сползал на пол в этой телефонной будке на Московской площади, то чуть пониже моей груди, в самом солнечном сплетении снова набух тот кол, та язва, тот жалящий гвоздь, которые в течение всей жизни то и дело пробуждались, устраивали мне пытку на несколько дней, или лет, или месяцев, а потом снова впадали в спячку до следующего приступа. Мне никто не рассказал тогда, что всю жизнь я обречен снова и снова проживать смены периодов эйфории на черную, все затмевающую боль. Об этом я узнал намного позже – только спустя почти десять лет я научился понимать, что со мной происходит, что эта боль, это жало в самом центре всего меня