Вязкий утренний свет пробрался через окно лишь до середины комнаты. Кровать осталась в полумраке, но сквозь смеженные веки Сима все же уловила наступление раннего утра. Коротко вздохнув, она открыла глаза и уставилась на деревянную балку, расположенную поперек потолка. Посередине нее висела люстра с плафонами из цветного стекла, щедро облепленная паутиной.
Пошевелив ступнями, Серафима стала аккуратно вытаскивать ноги из-под одеяла, стараясь не разбудить спящего щенка. Но он, уловив ее намерение, тут же завозился, и скоро наружу показался смешной черный нос с белым полукружьем, а следом – рыжие мохнатые скулы и пестрые висящие уши.
Сима приложила палец к губам, словно щенок мог понять ее жест. Склонив голову на бок, он внимательно следил за ней, и тонкое одеяло зашевелилось где-то на уровне его хвоста.
Пол был просто ледяным. Едва коснувшись половиц, Сима вздрогнула от пронзившей тело болезненной волны. Нашарив ботинки, она обулась и замерла, прислушиваясь к тому, что происходило вокруг. Но никаких лишних звуков не было – лишь поскрипывали заиндевевшие стены и гудел за окном промозглый декабрьский ветер. Среди этого тоскливого завывания Симе казалось, что она отчетливо слышит тревожный стук собственного сердца.
Пока Илюша спал, нужно было спуститься вниз и сварить кашу. Но что, если он проснется и испугается чужого места? Сима нахмурилась и взволнованно вгляделась в лицо сына. Заметила, как дрожат его ресницы и двигаются под тонкими розовыми веками глазные яблоки. "Что тебе снится, милый мой?"
Когда они приехали на железнодорожную станцию, он был уже квелый, уставший, ничего не понимающий. Симе повезло, ей не пришлось покупать билет в кассе. Они оказались на вокзале, когда поезд уже готов был тронуться. Ехать нужно было совсем недалеко, до старой станции, где поезд делал остановку на одну минуту. И проводница сжалилась над ними, впустив в вагон и взяв оплату наличными. Сима уже не помнила, что говорила. Что-то про то, что их ждут и обязательно встретят. Поезд уедет, проводница забудет о молодой женщине с ребенком и, возможно, ее даже не спросят о том, подсаживала ли она кого-нибудь в Добринске… Поезд ведь проходящий.
Илюша расхныкался в вагоне, требуя любимую игрушку, которую она оставила дома. Так быстро собиралась, что даже не вспомнила о ней. А ведь для четырехлетнего ребенка в любимых вещах сосредоточен целый мир! Каждая подаренная или купленная специально для него мелочь, становится его собственностью, с которой он еще долго не сможет расстаться… И надо же как получилось – плюшевый гном с пухлым носом картошкой, в красном колпаке и со свалявшейся бородой был когда-то и ее любимой игрушкой. Его подарила Симе мать вместе с книгой о Белоснежке. Симе, конечно, хотелось черноволосую героиню в синем платье, но гном оказался таким забавным, что она очень быстро позабыла о красивой кукле. Вот и Илюшка с полугода стал тянуться к нему, терзал набухшими деснами розовый гномий нос и дергал сильными ручками посеревшие за долгое время патлы.
Мама умерла, когда Симе было десять лет. Родила она ее поздно. Для себя… А в итоге оставила на бабулю, которая тоже когда-то стала единственным близким человеком для своей дочери. Кто-то скажет – судьба, а кто-то – неправильное отношение к жизни. Но какая разница, если по-другому не получается? Теперь у Серафимы есть сын, у которого, кроме нее, тоже никого нет. Но самое страшное не это, а то, что произошло. Сима совершенно не понимала, что ей делать и как защититься в этих обстоятельствах. А ведь Горецкая предупреждала ее, чтобы она была осторожной, предупреждала! Но Сима поначалу не верила, а потом было поздно.
На цыпочках Серафима прошлась до окна и, встав за пыльной льняной занавеской, посмотрела на пустынную улицу. Щенок тут же спрыгнул с кровати и последовал за ней. Присев на корточки, Сима положила ладонь поверх его теплой головы.
– Надо тебя как-то назвать… Вот Илюшка удивится, когда тебя увидит.
В голове возникла мысль, что теперь ей придется кормить сразу двух детей, но она тут же отогнала ее. Так получилось – не смогла пройти мимо щенка, который лежал на обочине, почти полностью засыпанный снегом. Илюша спал на ее плече, в руке была сумка с какими-то вещами, которые Сима наспех покидала перед тем, как бежать из своего дома. Путь от станции был недолгим, но идти пришлось сквозь начавшуюся пургу, ориентируясь только на тусклые огни фонарей. Она услышала еле слышный плач где-то на полпути, и сердце ее рухнуло, обливаясь кровью. «Ребенок?!» – подумала она, прижимая сына и всматриваясь в темное пятно в паре метров от себя. Пока стояла, не решаясь подойти ближе, думала, что это действительно оставленный кем-то младенец, ведь такое иногда случается… Это и был ребенок, только не человеческий, а собачий.
Амалия Яновна белела лицом, когда натыкалась на репортажи о брошенных детях. Тут же выключала телевизор и швыряла пульт в сторону, словно он горел у нее в руках. Настроение ее портилось, давление поднималось. А это значило, что, как бы Сима не старалась, угодить старой актрисе было уже невозможно.
Но она старалась… С того самого первого дня, когда оказалась зажатой в углу ее шикарной прихожей…
… – Кто тебя подослал? – спросила Горецкая.
«Господи, а если она сумасшедшая? Вдруг она убьет меня? Что же тогда будет с Илюшей?»
Взгляд Симы заметался по сторонам и замер на огромном, в полный рост, портрете Горецкой, висевшем на противоположной от двери стене. Холл в квартире Амалии Яновны был большим, квадратной формы, и скорее походил на гостиную. Свет, лившийся из другой комнаты, падал на масляную поверхность холста и бликовал, отчего Сима не могла разглядеть всю картину целиком. Но лицо Горецкой на портрете моментально завладело ее вниманием.
– Это вы? – восхищенно спросила Сима, вытягивая шею.
Горецкая нахмурилась.
– Да, это я. Только не надо заговаривать мне зубы! – сказала она жестко.
Сима кивнула и отлипла от стены, продолжая рассматривать пышную прическу и покатые, жемчужного оттенка, голые плечи, укутанные в какой-то диковинный, голубоватого цвета мех.
– Вы простите меня, Амалия Яновна, – торопливо пробормотала Сима. – Наверное, надо было как-то сначала предупредить по телефону… Но мне на бирже сказали, что вам нужен человек…
– Никакой человек мне не нужен! – отрезала Горецкая, продолжая сверлить ее пронзительным взглядом.
– Ладно, – кивнула Сима, вздохнув. – Я поняла. Еще раз прошу прощения за беспокойство… До свидания. То есть, наверное, прощайте…
Она взялась за ручку двери, но, не успев сделать и шагу, еще раз обернулась и посмотрела на портрет.
– Мне кажется, тот, кто рисовал его, был по-настоящему влюблен в вас…
Старуха вскинула брови и поджала губы. Затем, дернула шеей, отчего зашуршало кружево у горла, и хмыкнула:
– Минестроне?
– Что? – растерялась Сима.
– Сможете приготовить?
– Нет… А что это?
Горецкая тяжело вздохнула и, поправив камею, качнула головой.
– Господи, что с вас взять. Тогда хотя бы протрите пыль. Управитесь за полчаса?
– Конечно! Тем более, мне уже скоро бежать надо…
Ответом послужил полный презрения взгляд актрисы. Собственно, как еще она должна была смотреть? Назвался груздем, полезай в кузов. Только ведь Илюшку из сада нужно было забрать вовремя, поэтому ни о каких сантиментах речи уже не шло.
… Сима похлопала по колену ладонью, призывая щенка идти за собой.
– Минестроне я тебе не обещаю, но геркулесовую кашу сделаю… Лишь бы Илюшка не проснулся, пока я буду внизу.
Щенок зацокал следом за ней, а потом вдруг остановился. Вильнув пару раз хвостом, он направился к кровати и, запрыгнув на нее, улегся в ногах у мальчика. Сима закусила губу, чтобы не расплакаться, и кивнула.
– Следи за ним. Я быстро… – скрывшись за дверью, она направилась вниз, теребя в кармане ключ от дома.
"Простите меня, Амалия Яновна, за то, что все так случилось… Я не думала, что это настолько опасно. И спасибо вам за это убежище…"
Чердынцев помнил, что для того, чтобы попасть в Добринск, следовало ехать по окружной еще километра два. Но навигатор показывал иное, и вскоре Макар с изумлением узрел возвышающийся постамент с каменным лосем и припорошенные снегом красные буквы по нижнему краю, в которых угадывалось название города. Сворачивая, Макар успел рассмотреть вытянутую морду сохатого с донельзя удивленными выпученными глазами.
– Сам в шоке, брат, – пробормотал Чердынцев, сверяясь с картой. Музыку он давно выключил и теперь слушал новости, которые кое-как помогали избавиться от крутящихся в голове мыслей.
По плану Макар должен был связаться с представителем театра, затем с его помощью организовать достойные похороны и, собственно, отбыть восвояси. Разумеется, его ждала встреча с нотариусом, но Чердынцев не испытывал по этому поводу каких-то особых чувств. Все это выглядело странно, и он бы не удивился тому факту, что никакого наследства нет и в помине. В помине – ну надо же как порой однозначно трактуются вполне обыденные выражения. И главное, как раз в пику скорбному моменту.
"Так, а если наследство все-таки есть? Получается, его нужно принять, – думал он. – Иначе, куда оно там уходит? Государству?"
"Радар двести метров. Снижение скорости", – отвлек его собственный автомобиль.
Чердынцев усмехнулся, а в голове промелькнули слова Людовика четырнадцатого: «Государство – это я!»
– Геморроя иногда больше, чем пользы с тех наследств, – вздохнул Макар, поглядывая на спидометр. – Мучайся теперь. Не люблю сюрпризы. Тем более, от Амалии Яновны, упокой господи ее душу.
Въехав в город, Макар почесал затылок, пытаясь понять, где находится.
По обе стороны от дороги пестрели частные дома, и почти у каждого забора были навалены сугробы в половину человеческого роста.
Чердынцев поймал себя на том, что продолжает рассматривать заснеженные деревья, будто до этого никогда не видел ничего подобного. Вдруг захотелось взять телефон и сделать несколько кадров, чтобы отправить матери. Раздраконить в ней воспоминания о русской зиме, о морозце, о санках и лыжах… О безбашенных детях, которые сейчас катились с горки, не доезжая буквально нескольких метров до проезжей части. Макар даже сплюнул, когда увидел ребячью вереницу, карабкающуюся на обледенелую глыбу.
«Нет, когда у меня будут дети, я их на цепь посажу… – в сердцах подумал он. И тут же помотал головой, словно дворовый пес: – Вот ведь какая зараза, эта провинциальная жизнь! Прям сбивает с толку, будто заправский психотерапевт. Ну да мы посильнее будем, нас еще ломать и ломать…"
Набрав номер Альберта Венедиктовича и включив громкую связь, Макар сбавил скорость, заметив, как «ватрушка» с орущим во всю глотку пареньком, крутясь, понеслась вниз.
– Слушаю? – на весь салон прокричал худрук. – Але! Щербинин на связи!
– Макар Чердынцев беспокоит.
– Макар Дмитриевич, рад вас снова слышать! Как вы, где вы?
– Да, собственно, в Добринске, где… Не понимаю, куда дальше. Мне бы адрес, я выставлю его в навигаторе. По-другому, сами понимаете, заплутаю.
– Конечно-конечно! – засуетился собеседник. – Только у нас не потеряетесь! Все дороги ведут в центр. Замечательно, что вы уже здесь. Очень, очень рад!
Макар закатил глаза, сдерживаясь от язвительной реплики. Восторженные экзерсисы раздражали и были, по его мнению, совершенно неуместны. С другой стороны, ведь его собеседник не знал, с какой неохотой Макар ехал в Добринск и как на самом деле относился к почившей Амалии Горецкой.
– Куда мне подъехать? – устало спросил он, прерывая словесный поток Альберта Венедиктовича. – В театр?
– Ах, да зачем же в театр? В полицию, голубчик, в полицию! А я вас там встречу. Не переживайте, порешаем все, порешаем… Вот ведь как получается…
– Где эта ваша полиция?
– В центре, дорогой мой! У нас все в центре. Не потеряетесь!
Отключив телефон, Макар огляделся. Частный сектор остался позади, на смену ему пришли неказистые пятиэтажки и построенные после войны бежево-розовые двухэтажные дома с высокими готическими окнами и эркерами. Чердынцев знал, что во многих российских городах еще стоят такие вот, казавшиеся вполне симпатичными и крепкими, эпохальные строения. Но постепенно жителей расселяли, а когда дома сносили, то оказывалось, что построены они из шлакоблоков и являются на поверку лишь продуваемыми и гнилыми конурами. В свое время города заново отстраивали пленные немцы и их союзники, на ходу превратившиеся в строителей. Именно они занимались тем, что на русском языке давно имело название «халтура». Последствия такого строительства могли сказаться только через несколько лет, но к тому времени немцы рассчитывали уже быть на родине, что у них и получилось.
Промелькнули торговый и офисный центры, небольшой парк с железным пионером и несколькими каруселями, и вот впереди показалась уже знакомая Макару площадь со старым фонтаном посередине.
Дыхание тут же сбилось, будто кто-то дал Чердынцеву под дых. Это добавило еще толику раздражения. Макар не мог объяснить перемен, творившихся в его душе, хоть и понимал, что происходило это из-за прошлого, которое вдруг проснулось и вцепилось в него мертвой хваткой.
Остановившись перед административным зданием из красного кирпича, Макар достал портмоне и еще раз проверил документы. Телефон молчал. Чердынцев стал рассматривать проходивших мимо людей в надежде не пропустить Альберта Венедиктовича.
В зеркале заднего вида отражались колонны старого театра. Когда по лестнице стал спускаться невысокий мужчина в темном пальто и огромной меховой шапке, Макар, заметив его, заглушил двигатель и взялся за ручку двери. Возможно, именно этот человек и был худруком Добринского театра. Это для простых людей выходные подразумевают счастливое ничегонеделанье, а для служителей Мельпомены уикенд – самая что ни на есть горячая пора. Особенно, учитывая предновогоднюю свистопляску.
Покинув салон, Макар направился ему навстречу, размашистым шагом пересекая главную площадь. Он обошел фонтан и вдруг поскользнулся на ровном месте. Устояв на ногах, зацепился взглядом за резную скамейку, стоявшую поодаль. Щеки его опалило, а затем и все тело обдало жаром. В ушах зазвенело, на миг приглушив городские звуки. Эффект дежавю не заставил себя долго ждать, но Чердынцев, до боли прикусив нижнюю губу, быстро стряхнул с себя оцепенение и отвел глаза.
– Простите, вы случайно не… – кинулся к нему мужчина в шапке, протягивая ладонь.
– Чердынцев, – кивнул Макар. – Как вы меня узнали?
– Даже не знаю, – худрук хитровато прищурился, потер покрасневшие руки, а потом подул на них. – Впрочем, вы же говорили, что не являетесь близким родственником Амалии Яновны. – Он склонил голову, разглядывая Макара. – Что ж, Амалия Яновна была прекрасным образцом красоты и…
Чердынцев скептически хмыкнул и вновь посмотрел на скамейку.
– М-да… – Альберт Венедиктович по-свойски прихватил Макара за локоть и указал на здание, у которого стояла машина Чердынцева. – Пойдемте. Я договорился, нас ждут.
– Это ведь не займет много времени? – спросил Чердынцев. – Вы мне сразу скажите, сколько нужно, и я…
– О чем это вы? – удивился Альберт Венедиктович.
О проекте
О подписке