Байка о женщине-никто по имени Инна

Когда самолет уже набирал высоту, и поделенная на буро-зеленые прямоугольники земля растаяла в сахарной вате курчавых облаков, Инна не выдержала и дала волю слезам. Наверное, сказалось напряжение последних дней. Она готовилась к поездке в Египет как к свадьбе: худела, покупала новые шлепанцы и купальник, бегала по парикмахершам и маникюршам, пыталась впихнуть все содержимое шкафа в один-единственный чемодан.

Чуть не опоздала на самолет – чертов таксист никак не мог объехать пробку.

На паспортном контроле неожиданно поехал внутрь каблук.

Потом она облила юбку кофе.

И последний штрих неудачного дня – чужой ребенок, из-за которого ей не досталось места у окна. Когда Инна регистрировалась, она специально попросила место «А». Место А было для нее чем-то вроде талисмана. Ей нравилось смотреть на удаляющуюся землю; когда самолет взмывал над взлетной полосой, она испытывала почти детский восторг и все время полета проводила, расплющив нос о стекло иллюминатора. Ей никогда бы не наскучило смотреть на небо. Неважно, день был или ночь. Небо манило и завораживало. Алые блики на сизых облаках, прозрачная глазурь синеватой дымки, белые кучеряшки, похожие на волосы боттичеллевских ангелочков. Однажды она увидела радугу. Это было чудо – оказывается, если смотреть на радугу сверху, она имеет форму круга! Взмывая в небо, Инна словно становилась никем, и на землю спускалась обновленной – такой, какой сама хотела быть.

И вот досадное недоразумение. Гадкий мальчишка, которого посадили в серединку, устроил скандал. Было ему лет семь-восемь, то есть он давно вышел из возраста, когда в детках умиляют даже сопли и какашки. Капризный, избалованный дьяволенок. Рухнул в проход, громко вопя и чуть ли не головой начал об пол биться, и все потому, что хотел попасть к окошку. Тогда его мама, унылая тетка в безразмерных джинсах на резинке, поискала глазами по сторонам, определяя слабое звено. И вычислила – Инну.

– Вы не могли бы поменяться со мной местами? – елейная улыбка. А глаза настороженные, злые.

Сначала Инна пробовала сопротивляться, пыталась объяснить, что для нее самой важно сидеть именно у окна. Но мать монстра не желала сдавать позиций, она приводила все новые и новые аргументы: ее сын чуть ли не инвалид первой группы, а сама она копила на эту путевку, считай, с самого детства, а все остальные пассажиры в ряду «А» тоже маленькие дети, и только Инна одна взрослая, ну пусть она войдет в положение, ну он же все равно не успокоится, они будут так благодарны. В итоге Инна сдалась, на них уже с любопытством таращился весь самолет, а она терпеть не могла привлекать внимание.

Взлет она не увидела, только почувствовала под ногами не твердыню, а едва заметную вибрацию воздуха. И вот эти слезы – слезы стыда, неуместные, неприличные для самостоятельной женщины тридцати с лишним лет.

Кто-то протянул ей упаковку бумажных платков. Инна обернулась – соседка. Миловидная рыжая девушка лет двадцати пяти, с веснушками, хаотично разбросанными по милому свежему личику, с яркими синими глазами, ямочками на щеках, которые появлялись, когда она улыбалась.

– Вот маленький мерзавец, правда же? Ну не расстраивайтесь так. Если их поселят в том же отеле, что и меня, клянусь, я скормлю его скатам. Хотите вина, у меня есть с собой бутылка?

Инна благодарно улыбнулась и молча протянула пластиковый стаканчик. Попутчица представилась Маргаритой. Она летела в Египет замуж выходить.

– Его зовут Саид, – с просветленной улыбкой рассказала она. – Мы познакомились на прошлый Новый год. У меня было такое ужасное настроение. Рассталась с мужчиной одним, знаете, как это бывает. И подружки вытащили меня в Египет. Дешево и сердито. А там в первый же вечер я познакомилась с Саидом и поняла: то, что я испытывала раньше, не было любовью.

Инна скептически усмехнулась. Она знала не понаслышке, какие беззаботные сказочники эти турецкие и арабские мужики. Те, которые поигрывают мускулами на пляжах, высматривая очередную белобрысую Наташку, а потом, в сладком мороке южной ночи, шепчут, что она единственная, краса очей, звезда полей и так далее. Потом шлют двести эсэмэсок в час на ломаном английском и в один прекрасный день просят выслать двести долларов на мифическое лечение или какой-нибудь мнимый штраф.

Четыре года назад Инна и сама впервые узнала, что такое курортная любовь. На своей шкуре почувствовала, почему бабы подсаживаются на нее, как на героин. Дело было в турецком Кемере, куда она отправилась по горящей путевке, в позднем ноябре за какие-то гроши. Море было относительно теплым, как в Прибалтике летом. Солнце не рисовало на щеках саднящий малиновый румянец, но было достаточно ласковым, чтобы расслабленно поваляться на пляже, с Чезарией Эворой в плеере и с блаженной пустотой в голове.

Именно на пляже она познакомилась с Себастианом.

Он сам к ней подошел.

Без разрешения присел на ее полотенце. А наткнувшись на возмущенный Иннин взгляд, улыбнулся так обезоруживающе, что ее губы сами собою растянулись в ответной улыбке.

Он сказал, что у Инны самые длинные ноги на всем побережье, и поскольку он профессиональный фотограф, то просто не мог не попросить ее позировать. Сам он из Италии, работает в итальянском офисе «Конде Наст», лично знаком с Наоми, Клаудией и Жизель, и, честно говоря, все они в подметки не годятся прекрасной русской блондинке по имени…

– Инна, – польщенно подсказала она.

Потом она узнает о странной манере турецких и арабских мужчин представляться итальянцами, испанцами, бразильцами, аргентинцами и даже – был у нее и такой персонаж! – шведами. Самиры становились Себастианами, Фариды – Фернандами, Рафаэли – Робертами. Они готовы были притвориться кем угодно, только не теми, кем они являлись на самом деле – турецкими аниматорами с деятельными пенисами, но без гроша в кармане.

Себастиан был чертовски хорош собой, просто демонический красавец. У нее никогда не было таких мужчин, Инна даже и представить не могла, что такой мужчина может заинтересоваться ею, обычной, земной.

Десять дней пролетели как один. Они почти не расставались, Себастиан перебрался в ее роскошный гостиничный номер. Целыми днями они валялись на пляже, заплывали в море наперегонки, мотались по окрестностям на его раздолбанном мотороллере, обедали в пляжных рыбных ресторанчиках. Платила всегда Инна, хотя Себастиан поначалу гордо отказывался, но она ведь видела, что он беден, и так хотела сделать ему приятное! Почему-то у нее не возникло мысли: как же так вышло, что фотограф, работающий в итальянском «Конде Наст», не может себе позволить ужин из креветок и пива? Она была влюблена и беспечна. И даже настолько глупа, что в последний день своего отпуска одолжила ему пятьсот долларов – ему нужно было срочно купить что-то для фотостудии на e-bay, а банк отказался принимать его кредитку. «Я тебе верну, – он целовал сгиб ее локтя. – Вот приеду на Новый год к тебе в Москву и верну!»

В аэропорту она в голос рыдала на его плече, а Себастиан гладил ее по голове, нашептывая в ее висок: «Amore… Bella!»

Естественно, он ей даже ни разу не позвонил. И ни разу не подошел к телефону, когда она часами, как загипнотизированная, набирала знакомые цифры. А его электронный адрес оказался недействительным. Но окончательно она убедилась, что Себастиан жиголо и пройдоха, когда увидела его фотографию на одном популярном сайте. Сайт назывался «Кунсткамера» и представлял собою галерею фотографий турецких и египетских пляжных мальчиков. У каждого находилось как минимум восемнадцать русских женщин, считавших обманщика чуть ли не законным мужем. Себастиан был самым популярным мужчиной сайта – вокруг него кипели такие страсти, что даже Шекспиру не снились. Некая Аня из Ростова утверждала, что они успели расписаться, и даже вывесила на сайт фотографию, где она стоит на берегу моря босиком и в длинном белом платье, а Себастиан в солидном костюме обнимает ее, и над ними летают белые свадебные голуби. На этих голубях девушку и подловили, кто-то рассмотрел, что это ловкий фотомонтаж.

Но это неважно, потому что нашлись еще Ира, Татьяна, четыре Наташи и даже одна Мария Ивановна пятидесяти с лишним лет, которые утверждали, что Себастиан – мужчина всей их жизни и они не собираются уступать его без боя.

Все эти истории ее немного успокоили. Она не одинока, не одну ее обманули. Среди возмущенных русских «невест» были и редкие красавицы, и жалкие дурнушки, и умницы с тремя высшими образованиями и собственным бизнесом, и трогательные дурочки, которые делали семь ошибок в словосочетании: «Убью подонка!»

У Инниных подруг тоже нашлись печальные истории.

– Ты просто ненормальная, – говорили они. – Это же всем известная ловушка. Ничего плохого в курортных романах нет, если ты играешь по правилам. Просто надо сразу настроиться на то, что, несмотря на романтический антураж, несмотря на все эти прогулки по лунному пляжу, жасмин в твоих волосах, запах соли на его коже и Вселенную в его приближающихся глазах, несмотря на все это, у вас ничего, ничего, ничего не получится. Вы расстанетесь, и у него появится новая Наташа, в волосы которой он будет вплетать жасмин.

Правила игры Инна приняла.

Но вот забыть космос, который привиделся ей во взгляде горячего Себастина, она так и не смогла. Нет, даже не в самом Себастиане дело, в конце концов, он подло с ней поступил, он прекрасно знал, что она небогата, но на пятьсот долларов развел. А в том чувстве свободы, моря внутри, сумасшествия, узаконенного безумия, эйфории.

Прошло полгода, и она снова отправилась в Турцию – на этот раз на Эгейское побережье, в небольшой городок Кушадаси. Весь день она золотила кожу на пляже, а в первый же вечер, подкрасив губы, сбрызнув волосы сладковатым парфюмом «Ангелы и Демоны» от «Живанши», выпив пару бокалов вина для блеска в глазах, Инна отправилась на набережную, чувствуя себя и ангелом, и демоном одновременно. И в первом же попавшемся кафе познакомилась с греческим богом, который притворялся Арнольдом из Квебека, хотя потом, она это выяснила все на том же сайте, был Ибрагимом из Измира.

Он был богом, и этим сказано все. Гладкая кофейная кожа, умные темные глаза с ресницами мультипликационного олененка Бемби, сильное мускулистое тело с длинными ногами атлета. Уже там, в кафе, в первый же вечер, их пальцы переплелись, и она поняла: на этот раз все будет иначе, она будет энергетическим вампиром, а не донором, она сама полакомится космосом, ничего не отдав взамен.

Она представилась Адрианой, программистом из Чехии. Пылкое воображение шулерски вынимало из рукава детали: Инна нафантазировала уютный домик в пригороде Праги, сад с жасминовыми кустами и крошечной голубой елью, на которой под Рождество она развешивает деревянных Щелкунчиков, деревенскую пивоварню, которая принадлежит ее бывшему мужу, жуткому тирану – она сбежала от него два года назад, а он до сих пор ее преследует, хочет вернуть. Инна все это рассказывала и все глубже погружалась в созданную ею же самой реальность. Арнольд-Ибрагим не заподозрил подвоха, за ничтожных девятнадцать лет своей жизни (как и все восточные мужчины, он выглядел старше и врал случайным любовницам, что ему двадцать семь) он привык к тому, что одинокие женщины готовы рассказать ему всю правду о себе, вывалить все самое сокровенное, самое интимное, пытаясь его заинтересовать и привязать к себе, жалкие дуры.

Инне понравилось быть смешливой Адрианой, к концу отпуска ей даже почудилось, что у нее появились новые жесты и какая-то другая, не свойственная ей улыбка. Она поверила в придуманную ею женщину, впустила ту в себя, и вместе с несуществующей Адрианой они пили жизненные соки юного Аполлона, доили его энергию, вбирали в себя. Она оставила вымышленный адрес, взяла его телефон и, чтобы окончательно закрепить победу, пообещала оплатить ему мотоцикл «Harley Davidson», о котором он с самого детства мечтал. В самолете на обратном пути Инна посмеивалась, представляя, как вытянется его красивое лицо, когда он обнаружит, что никакой Адрианы не существует.

Потом был Египет и араб по имени Мухаммед, похожий на Бенисио Дель Торо, породистый самец с большими амбициями и капризным эго. Он клюнул на Иннины серьги из дутого золота, на ее фальшивую сумочку «Louis Vuitton» и наигранную надменность ее манер, которую принял за чистую монету. На этот раз Инна играла Екатерину, Катеньку, жену нефтяника, пресыщенную фурию с Рублевки, приехавшую развеяться, понырять с аквалангом и посидеть в гордом блаженном одиночестве на морском берегу. Он не в первый раз обманывал курортниц, в глубине души презирал всех этих Наташ с подведенными глазами, в золотых русалочьих купальниках, которые гроздьями западали на его природную мужественность, шептали ему слова любви, клялись в верности, соглашались выйти замуж, а сами были такими порочными, наглыми, грязными. Он не в первый раз обманывал, но и в голове не держал, что и его тоже могут обмануть. Нефтяная леди Катенька показалась ему идеальной дойной коровой – такую можно вызывать к себе два-три раза в год, самозабвенно трахать под полной луной, иногда угощать местным сладким вином или кальяном с дурью и раскрутить на алименты долларов как минимум в пятьсот. Мелкие подарки даже не в счет.

Ласковая солнечная Катенька, домашняя кошка, дремавшая в солнечном пятне подоконника, давно прирученная, послушная и тихая, превращалась в тигрицу под теплом его умелых рук. А потом они лежали рядом и разговаривали, насколько Мухаммеду позволял его скудный английский. И Катенька рассказывала о своем муже, неповоротливом сибирском увальне, о золотой клетке белокаменного особняка, в которой она заточена вот уже как седьмой год, о служанках-филиппинках, гоночных кабриолетах, скачках в Аспене и распродажах в Риме. Она рассказывала, а у Мухаммеда горели глаза, и он говорил, что это от любви…

Потом был Тунис и пылкая страсть с Самиром; для него она стала Жанной, мрачноватой поэтессой, которая носила только черное, пила неразбавленный ром и курила крепкие сигары. Она читала ему Гумилева, а он слушал, ничего не понимал, но делал вид, что растроган. Инна видела, что он ей верит, верит на все сто, и это заводило ее еще больше.

Самолет пошел на снижение, и впервые за весь день Инна улыбнулась – самой себе, беспричинно. За полупрозрачной вуалью облаков проглядывалась растрескавшаяся земля пустыни и синее-синее море, перечеркнутое белыми линиями, тянувшимися за быстроходными катерами. Впереди ее ждало две недели счастья, две недели чужой жизни, куда более интересной, чем ее собственная. Жизни, о которой Инна пока не имела понятия, но которая совсем скоро заполнит все ее существо, вытеснив ее саму куда-то за пределы. Вместе со всеми ее страхами, морщинками, которые все глубже впиваются в кожу, ночными кошмарами, когда она представляет одинокую старость в прокуренной хрущобе, смутными мечтами и фантазиями, многолетней вялой влюбленностью в женатого шефа, пахнущего капустой и стряхивающего перхоть на вельветовый пиджак, серой Москвой, неприметным тихим существованием, которое она вела.

Эта женщина больше не была самой собой – скучной девицей тридцати четырех лет, менеджером в магазине сотовых телефонов, измученной обстоятельствами Инной, она была кем-то другим, кем-то, кто был умнее, красивее, удачливее, чем она сама.

Кем-то, кто смел рассчитывать на счастье.

Квартира производила впечатление оплеухи. Как будто бы роскошь была осязаемой и наотмашь ударила смущенную Анюту по лицу. Ступив на инкрустированный паркет и оставив у входной двери разношенные сапоги, она испуганно поджала пальцы ног. Как будто бы ее чистые, но латаные-перелатанные чулки могли одним своим прикосновением осквернить этот пол.

Как странно. Еще несколько минут назад она брела по улице, вертя в руках бумажку с адресом, и случайно наткнулась взглядом на свое отражение в магазинной витрине. Остановилась на секунду, критически прищурилась и – черт его знает, в чем там было дело, может быть, она приятно разрумянилась от долгой ходьбы, а может быть, просто на ее лицо как-то хитро падал свет – Анюта вдруг подумала: «Черт возьми, а я еще ничего!» Да, полная. Но окутывая ее тело коконом жира, невидимый шелкопряд пожелал сохранить пропорции, Нютина фигура по-прежнему напоминала гитару (только очень-очень большую гитару). Ее волосы были тусклыми, виски казались пегими из-за ранней седины, но ведь она просто всегда ленилась, не находила времени и не видела смысла в том, чтобы пользоваться хорошей краской! Под глазами собрались лучики тонких морщинок, зато подбородок не поплыл. А у Жанны Фриске и Мадонны тоже морщинки, что не мешает им слыть красавицами. И пальто – простенькое, но новое, шерстяное, красное – необычайно ей шло. Она даже приободрилась, приосанилась.

Но квартира Полины Переведенцевой тотчас же развеяла мираж. На фоне хрусталя, мрамора, витражей, цветного венецианского стекла, антикварных картин и атласной обивки диванов в стиле ампир Анютина наружность вдруг показалась убогой, трехкопеечной какой-то. И лицо будто бы побледнело, и седины словно стало в два раза больше, а пальто… Господи, да что уж там, смех один, а не пальто. Купила на привокзальном вещевом рынке за семьсот рублей. Вьетнамский ширпотреб, синтетическая подкладка неприятно елозит по колготкам, а из швов нитки торчат.

Под стать квартире была и хозяйка. Высокая, статная, с балетной осанкой и надменным поворотом головы, льдом в светлых, будто бы прозрачных глазах и недовольным выражением лица. Недоступная и прекрасная. На ней был шелковый халат с просторными рукавами и бисерной вышивкой, светлые волосы небрежно собраны в пучок, но во всей этой непринужденной расслабленности было столько шика, что у Анюты перехватило дыхание.

– Вы опоздали, – она постучала длинным пастельным ногтем по циферблату изящных наручных часов. – На семнадцать минут.