Полина и Юля сидели в «Шоколаднице» и не знали, о чем им говорить, двум незнакомкам из разных миров. Роскошная женщина в декольтированном платье, на которую все оборачиваются, не веря, что такой выхоленной красоты можно достичь не только с помощью программы фотошоп. И субтильная дурнушка неопределенного возраста в не по погоде теплом пальто и старушачьей шали из козьего пуха – на нее тоже оборачиваются люди, но по другой причине, оскорбительной. Не верят, что этот полутруп с болезненной желтизной лица, тоненькими прозрачными ручками и черной тоской в равнодушных глазах способен самостоятельно передвигаться.

Юля осторожно заказала апельсиновый сок. От густых кулинарных ароматов ее мутило. Она чувствовала себя неловко, злилась, что на нее все смотрят, проклинала себя за то, что согласилась пойти с этой самоуверенной дамочкой в кафе, придумывала предлог, чтобы вежливо уйти. Полина все это понимала. Она и сама начала раздражаться, что в порыве жалости к себе ее угораздило уцепиться за дырявый спасательный круг. Искать утешение у человека, который сам давно надежду потерял.

Надо же, как странно. Люди смотрят на них и не понимают, что у них общего. Может быть, думают, что Юля – ее бедная родственница. Может быть, решили, что Поля – экстравагантная богачка, которая решила облагодетельствовать ужином первую встречную нищенку. Но вряд ли кто-то догадывается, что ответ скрыт в Полином wоnderbra цвета фуксии. И в Юлиной накладной груди – ей давно сделали операцию. На силикон денег не хватило, и она заказала в немецком интернет-магазине пристежную грудь, которая напоминала прорезиненный бюстгальтер. Сначала носила ее каждый день, даже спала в ней, а потом, когда муж ушел, расслабилась, перестала смотреться в зеркало, какая уж там грудь… Только вот к врачу и надевала, чтобы симпатичная участливая онколог видела, что не все у нее так паршиво, как может показаться.

Они оба плывут на одном дырявом плоту, отчаянно пытаясь грести против течения.

– Ну… За нас? – Полина подняла бокал. Она все никак не могла решиться, что заказать – вино или виски, в итоге попросила принести и то, и другое.

– За нас, – эхом повторила Юля. – Только на твоем месте я бы поменьше пила. Сейчас тебе надо делать все для укрепления иммунитета.

Москва – город хронических алкоголиков. Между утренним бокалом ледяного шабли и непременной вечерней виски-колой Полина жадными глотками пила впечатления, настроения, людей. Все то, что город, как услужливый официант пятизвездного ресторана, подносил ей, не требуя чаевых. Она была хроническим жизнеголиком, с самого детства.

На Востоке считают, что человеку отведено определенное количество вдохов, и можно немного продлить себе жизнь, если медленнее дышать. Может быть, то же самое касается впечатлений? И если да, то она, Полина Переведенцева, уже как минимум четыре среднестатистические жизни прожила.

– А смысл? – пожала плечами Поля. – Я всегда много пила… Как тебе удалось смириться? Ты такой спокойной выглядишь, даже завидно.

– Нашла кому позавидовать, – криво усмехнулась Юля. – Я не смирилась, я привыкла. Ко всему можно привыкнуть. К тому же… Надежда остается. Я пережила все отведенные мне сроки, может, еще и выкарабкаюсь… А мой бывший муж в этом году снова женился. И его новая жена похожа на меня. Представляешь: она его ко мне ревнует.

– Ты симпатичная, – великодушно соврала Полина, отводя взгляд.

– Да брось, – рассмеялась Юля. – Но раньше была как конфетка. Лучше ты мне скажи, почему ты, такая шикарная баба, и не замужем.

– Я была замужем… – Полина нервничала, когда кто-то начинал любопытствовать о ее личной жизни.

Хотя от этой Юли было глупо ждать подвоха. Да и пресса в последнее время все меньше интересовалась Полиной Переведенцевой. Раньше она была почти звездой, ее называли первой светской дамой. Раньше – когда словосочетание «светская дама» не вызывало ироничной ухмылки и рублевско-бордельных ассоциаций. Она не просто работала любовницей, она умудрилась сделать из этой «профессии» культ, Полину воспринимали не как элитную давалку, которая получает «Порше» за минет, а как утонченную куртизанку, музу, символ престижа. Да и внешне она была похожа на женщину из прошлого. Многие сравнивали ее с французской актрисой Кароль Буке. Та же строгая сдержанная красота – никаких коллагеновых губ, похожих на липких гусениц, приклеенных к лицу, никаких вызывающе торчащих грудей, форма которых тотчас же выдает их неестественное происхождение, никакого гламурного инкубатора… Полину уважали. А потом… в светской хронике глянцевых журналов поселились проститутки, под нагло ухмыляющимися лицами которых тоже ставили подпись «светская львица». Полина перестала быть уникальной, она стала одной из тех, кто задорого продается. Над ней начали подтрунивать «желтые газеты», журналисты пробовали ее кровь на вкус. Деньги таяли. А мужчины, которые могли бы решить ее проблемы, обращали внимание на пятнадцатилетних клонов Натальи Водяновой. Наверное, маловероятно два раза подряд выдернуть из колоды козырного туза.

Два года назад Полина Переведенцева осветлила волосы, добавила немного силикона в губы, купила абонемент в солярий и решила играть по новым московским правилам. Но не получилось – ее подстерегла любовь. Любовь – самое худшее, что с нею когда-либо случалось. Если бы метастазы несчастной любви можно было бы вылечить химиотерапией…

Естественно, Полина не могла не вспомнить и о теории наказания и возмездия, все же она была рефлексирующей мазохисткой со стажем.

Что она делала не так, что?

Два аборта – давным-давно. Ей было слегка за двадцать. В первый раз что-то там не рассчитали с анестезией, и она проснулась, когда в операционной еще не успели убраться. Увидела кровавые ошметки в эмалированном тазу и вдруг поняла, что здесь произошло, и с тех порэто ей иногда снилось.

Она спала с нелюбимыми мужчинами из-за их денег, влиятельности, статуса и пять с половиной лет прожила с человеком, которого почти ненавидела и которой сделал ее тем, кем она считалась столько лет. Женщиной, которой завидуют. Его звали Петр Сергеевич. И он ее любил. А она брезговала садиться после него на стульчак унитаза.

Полина давно порвала со своей семьей – отцом, мамой, тетей. Только с младшей сестренкой иногда созванивалась и встречалась за ланчем. Полина привычно называла ее детским прозвищем Кнопка. Ей было одиннадцать, когда Надька родилась. Но сейчас Кнопка выглядела гораздо старше ее самой – после родов неприлично раздалась вширь, перестала выщипывать брови и будто бы нарочно пренебрегала чисткой лица. Кнопка тоже работала на телевидении. Только Полина находилась на высшей ступени пищевой пирамиды – ведущая, а Надя – где-то в самом низу, выдавала кассеты в архиве.

Полина не выбирала одиночество, ей его навязали. Ее родители были не то чтобы диссидентствующими интеллигентами, нет, они никогда не поднимали голос и не высовывали головы из своей уютной мещанской норки. Хронические беспартийные, которых сплотило тихое несогласие. Они мечтали о престижных гуманитарных профессиях для своих дочерей. А Полина стала манекенщицей, и это был первый удар. А потом и того хлеще… Когда она, двадцатидвухлетняя, переехала к Петру Сергеевичу, семья ее словно с цепи сорвалась. Мама, едва взглянув на его фотографию, завопила, что Полина проститутка, не уважает себя и готова спать с одышливым стариком за идиотское пальто. Кашемировое пальто было первым подарком практичного Петра Сергеевича, ему было больно смотреть на Полино оружие против московского января – замызганный китайский пуховик, из которого торчали свалявшиеся перья. А Полина-то, Полина пыталась смягчить удар, врала, что влюблена, что внешность не главное, и Петр Сергеевич – замечательный человек, глубокий, надежный. Ну а то, что у него вместо подбородка многослойное молочное желе, так что же, всегда можно сесть на диету… Родители, естественно, сразу раскусили ее вранье. И очень быстро из любимой старшей доченьки она превратилась в персону нон грата. Полина их так и не простила, усыпленная временем обида по-прежнему росла в ее сердце сладковатым могильным цветком.

Полина залпом допила виски. Юля что-то монотонно рассказывала о своей жизни, о том, как в пятнадцать лет она чуть не стала королевой красоты районного масштаба, и о том, как познакомилась с мужем в Судаке, о том, как, распивая сладкое крымское вино из пластиковой бутылки, они дали друг другу клятву вечной верности. И о том, как он прятал глаза, уходя от нее навсегда.

Горячие солодовые глотки приятно грели пищевод, и постепенно Полина убаюкивала тоску в мягкой колыбели равнодушия. Даже если это ее будущее сидит сейчас перед нею, зябко кутаясь в немодный пуховый платок, даже если утром вторника хмурая лаборантка отдаст ей листок с приговором, она будет бороться и надеяться. Ей будет проще, чем этой несчастной Юле, ведь ей уже нечего терять. Она все и так растеряла, сожгла все мосты, а те, что не сожгла, не успела достроить. Ни друзей, ни любимого, ни денег, ни детей. Но она будет верить в доброго ангела, она не потеряет самообладания, она справится.

Полина Переведенцева не была ясновидящей и не могла знать, что на самом деле ее доброго ангела зовут Анютой, и что тем же утром он успел побывать на вокзале и купить билет до Москвы, и даже поставил будильник, чтобы ненароком не опоздать на поезд.

Впрочем, и сам добрый ангел ни о чем подобном не задумывался: суетливо паковал чемодан, ломая голову, стоит ли брать с собою шелковую ночнушку в цветочек, если у нее все равно нет мужчины, и на кого оставить герань – жалко, если она погибнет, не выставлять же в подъезд, чтобы алкаши с пятого этажа тушили в нее окурки; а может быть, забрать с собою. Вот удивится московская фифа, когда она появится на пороге со старомодным матерчатым чемоданом и раскидистой геранью в горшке! Господи, ну о чем она думает?

Дура.

Первая «Birkin» появилась у Полины восемнадцать лет назад, когда в России никто еще не знал историю об актрисе Джейн Биркин, которая однажды, в начале восьмидесятых, пожаловалась главе фирмы «Hermes», что никак не может подобрать себе удобную сумку, и тот пообещал нарисовать эскиз специально для нее.

В то время Москва едва распушила перышки после дефицита на еду и не могла в полной мере оценить искусственно созданный дефицит на роскошь.

Ее первая «Birkin» была строгой, шоколадно-коричневой. Любовник подарил. Полина еще подумала: фу, сумка. Ларе, с которой она в те времена вместе снимала квартиру, мужчины дарили золотые побрякушки, французские духи в громадных флаконах и даже меха. По сравнению с Ларой она, Поля, выглядела оборванкой.

Заметив тень черного разочарования на ее лице, любовник позволил себе неинтеллигентно намекнуть, что сумка стоит девять тысяч долларов и что вообще-то эту модель ждут не менее полутора лет. Просто ему повезло, одна знакомая отказалась.

Полина и Лара были начинающими манекенщицами. Молодые, безбашенные, жадные, смелые. Полину изгнали из семьи, но ей по сравнению с новой яркой жизнью этот факт казался сущим пустяком. Лара приехала в Москву из Волгограда. Они познакомились в агентстве и сняли одну квартиру на двоих – крошечную однокомнатную клетушку в Бибиреве. Одна спала на продавленной раскладушке, другая – на матрасе, брошенном на пол. Мебели в квартире не было – ели на коленках, а одежду горой сбрасывали на стул. Обе находились в том блаженном возрасте, когда неустроенность только веселит.

В то время модельный бизнес набирал обороты в Москве. Полина и Лара числились в крупнейшем агентстве – «Red Stars». Мотались по кастингам с утра до вечера, в переполненном метро, на высоченных каблуках, с увесистым портфолио под мышкой. Иногда покупали одну на двоих бутылку белого сухого вина и плитку черного шоколада; мерцание некрасивой хозяйственной свечи облагораживало их убогую кухоньку, они мечтали о том, как в один прекрасный день станут топ-моделями и переберутся в Париж или Нью-Йорк.

Оставаясь лучшими подругами, они находились в постоянном состоянии жесткой конкуренции. Обеих кастинг-директора относили к одному типажу, у обеих была холодноватая северная красота, точеные лица с белой кожей и высокими скулами, красивый изгиб тонких губ, кошачий разрез глаз. У Полины – голубые глаза, а у Лары – зеленые. Однажды на каком-то показе они даже успешно изобразили близняшек.

Но вот парадокс: среди них двоих почему-то считалось, что Лара – стопроцентная красавица, а Полина – так себе, середнячок. На Ларису все мужики шею сворачивали, а у Поли уличные незнакомцы редко просили телефончик. Наверное, все дело было в поведении. Лариса держалась как коронованная особа, кинозвезда – плавный изгиб спины, всегда чуть вздернутый подбородок, низкий голос, завораживающий гипнотический взгляд. С мужчинами она расправлялась, как повар с картошкой. Да и работала больше Поли.

А Полина никак не могла отучить себя от детской привычки сутулиться, она почти не красилась, не умела кокетливо играть ресницами, носила брюки и самовязаные акриловые свитера.

Лариса возвращалась домой за полночь. О личной жизни не распространялась, Поля не спрашивала. И так было понятно, что с личной жизнью у подруги полный порядок. На ее лице прижилась та особенная улыбка сытой кошки, которая сразу выдает женщину, чьи ночи заполнены не только безмятежным сном. К тому же Ларисины вещи… среднестатистическая манекенщица не могла себе всего этого позволить: горжетка из соболя, пятнадцать пар вечерних туфель, французская дубленка, сапоги из змеиной кожи, эксклюзивная косметика, духи, золотые украшения.

Иногда Лара намекала, что ей покровительствуют такие мужчины, имен которых лучше не называть, потому что ей все равно никто не поверит.

Полина до сих пор помнит то смешанное чувство острой зависти и смутного восторга, которое она испытала, когда узнала, что Лару пригласили работать в Токио. Она и сама ходила на кастинг, но от нее отделались стандартной отговоркой о неподходящем типаже. А Лара подписала жирный контракт и уехала на полгода в Японию.

Наверное, она была для Полины неким энергетическим вампиром, черной воронкой, высасывающей всю ее возможную удачу. Потому что, как только Ларин самолет взмыл в серое небо над аэропортом Шереметьево, Полины дела пошли в гору.

Она познакомилась с Петром Сергеевичем.

Для него это была любовь с первого взгляда, лебединая песня, прорвавшаяся плотина нежности и страсти. Для Полины – шанс, джекпот, козырной туз.

Петру Сергеевичу было под шестьдесят, он давно пережил кризис среднего возраста. В свое время ушел от жены, оставив ей квартиру на Патриарших, обзавелся холостяцким гнездышком, оформленным в духе минимализма, которое больше подошло бы мачо из бразильского сериала. В этой квартирке побывали все заметные красавицы города. А потом Петр Сергеевич захандрил, вернулся к жене, увлекся снорклингом и коллекционированием антикварного оружия, растолстел, поскучнел, успокоился… И тут Полина. Русоволосый ангел. Концентрация невинности с обкусанными ногтями. Худые коленки и хрустальный смех. А когда она наклоняется, на спине ребрышки видны.

Петр Сергеевич сошел с ума, пропал.

Их отношения развивались в ритме геометрической прогрессии. На третьем свидании он буквально изнасиловал Полю на пороге ее квартиры. А потом рыдал от счастья, уткнувшись в ее измятый подол.

В общем, когда еще больше похорошевшая Лара вернулась из Токио, судьба Полины была уже решена. Она переехала из Бибирева на Тверскую, прописалась на страницах глянцевой светской хроники в качестве «московской принцессы», обзавелась личным водителем, домработницей и капризными манерами, оставила модельный бизнес и получила в подарок кольцо. Правда, в итоге у Петра Сергеевича хватило ума на ней не жениться, и пятикаратник так и поблескивал на Полином пальце немым вопросом.

Они были вместе пять лет. И тогда Поле казалось, что это худшие пять лет в ее жизни. Изображать оргазм, когда ноги сводит от отвращения, вдыхать аромат его кариеса, закрывать глаза и пытаться представить на его месте Антонио Бандераса… Потом она осознала, что худшее ждет впереди. За Петром Сергеевичем она была как за каменной стеной. Никаких проблем, все вопросы решает его секретарь, щедрый денежный дождь сыплется на ее платиновую кредитку, будущее беззаботно, как апрельское небо.

Полина бы никогда не решилась с ним расстаться. В один прекрасный день Петр Сергеевич пригласил ее в ресторан «Красная площадь», она грешным делом подумала, что наконец-то ей предложат статус законной жены. Но нет, пряча глаза, он заговорил о микроинсульте, и о том, как страдают его дети, и о том, что он прочел все тома Блаватской и понял, в чем заключается смысл его жизни, и он хочет остаток дней безмятежно провести на даче в Барвихе.

Он оставил Полине денег. Много. Очень много.

Роскошная квартира на Остоженке была арендована на пять лет вперед. Машина осталась за ней, водителю продолжал платить Петр Сергеевич. Абонемент в салон красоты, фитнес-клуб, кредитка с солидным золотым запасом. Он был не подлым, не жадным и по-настоящему ее любил.

Петр Сергеевич выдвинул единственное условие: Полина никогда не должна искать с ним встреч. Ему будет слишком больно ее увидеть.

Сказка закончилась так же быстро, как и началась.

Нет, она не страдала по его гайморитному храпу, запаху его пота на простынях, его бесконечным «Полинушка, ты не замерзла?», «Полинушка, ты не проголодалась?» Но впервые она осознала, что ее будущее – это нечто бесформенное и смутное, как море на рассвете, когда не можешь определить, где небо, а где вода.

А Лариса вскоре бросила модельный бизнес. Вернее, ее потихоньку слили – на пятки наступали четырнадцатилетние с тугими попками и не нуждающимися в отбеливании зубами. Она устроилась секретарем на reception, получала гроши, понемногу распродавала меха и украшения.

Иногда они с Полей покупали бутылочку белого сухого вина и плитку темного шоколада и вспоминали общее прошлое. В мерцании дорогой ароматической свечи обе казались такими же свежими и хорошенькими, как раньше, когда все у них было впереди.

А в исцарапанном пластиковом окошечке Анютиного бумажника – черно-белая фотография, с которой серьезно смотрит молодая девушка с простым русским лицом. Лиза, доченька, самая любимая на свете девочка, тварь, стерва, как она так могла с родной-то матерью. Нюта всю жизнь ей беззаветно посвятила, всю себя, по кусочку отрезая, отдала. Как только Лизонька родилась, Нюта перестала существовать как отдельное существо.

С самого первого дня, с того утра, когда мрачная гинекологиня грубо поинтересовалась: «Рожать будешь?» – уже тогда Анюта перестала быть самой собой. А ведь ей едва исполнилось восемнадцать.

Лизонька еще не превратилась в плавного андроида, пуповиной прикованного к космическому кораблю, а Нюта уже о ней заботилась: по утрам ходила на рынок за свежим творогом, а по вечерам ловила старым радиоприемником классику. Подруги говорили, что классическая музыка полезна для развития малыша.

В младенчестве Лизонька была слабенькой и нервной. Вокруг капризно сложенных губ цвел диатез. Плохо набирала вес, мало спала, все время болела – первая пневмония пришла, когда ей еще и двух месяцев не исполнилось. Нюта в ногах валялась у маститых докторов, последние деньги тратила на шикарные коробки конфет, которыми можно ублажить районного терапевта. Устроила Лизоньку в лучшую в городе школу – там и сын директора центрального универмага учился, и дочь олимпийской чемпионки, и племянница народного артиста. У Нюты начался новый виток борьбы – кровавая бойня за создание иллюзии, что у Лизоньки все не хуже, чем у других. Сама ела присыпанные сахарком макароны, а дочка несла в школу бутерброды с балыком, надувала розовые кислотные пузыри из польской жвачки и топтала землю белоснежными кроссовками. Анюта пахала на трех работах: по утрам мыла подъезды соседних домов, потом развозила почту на побрякивающем старом велосипеде, а вечерами посудомойничала в привокзальном ресторане – это было выгодно, там разрешали остатки продуктов с собою забирать.