Два месяца в модельном агентстве – это целая жизнь в миниатюре. Алена больше не была той запуганной милашкой, над немодными туфлями и сдержанными манерами которой похохатывали прокуренные «вешалки». Она купила черное платье-футляр, научилась делать прическу bed-style и привносить в свою речь перчинку продуманного матерка. Она узнала, чем отличается Маргарита от Пинаколады и почему ни в коем случае нельзя покупать поддельные сумки Луи Виттон. Она носила затемненные очки даже в полумраке и слушала трип-хоп вперемешку с готикой. Она с блеском выдерживала московские экзамены – один за другим – и сама могла бы работать консультантом по выживанию в джунглях гламура.

Нет хорошей косметики? Очаруй продавщиц в «Л’Этуале», и они одарят тебя тестерами. Не хватает на продукты? Добывай приглашения на фуршет.

И – ври!

Ври направо и налево – с напором, снисходительно кривя губы. Даже если тебя не пускают в лучшие ночные клубы, непринужденно, как фокусник апельсинами, жонглируй их названиями. Зови Собчак Ксюхой, а Цейтлину – Улькой, и окружающие посмотрят на тебя как минимум с интересом.

Она, шестнадцатилетний сибирский воробушек, у которой и духов-то в собственности не было, с ленцой рассуждала о Куршавеле, а Монте-Карло свойски называла Монтиком.

И в конце концов, как в детской игре, Алене удалось расцепить ладони конкуренток и с разбегу прорваться в порочный круг.

Ее ангажировали на целую неделю для работы промо-girl на выставке «Меха России». В роскошной шубе до пят она будет улыбаться посетителям выставки, зазывать их на стенд и получать пятьдесят долларов в день. Плюс три процента, если вдруг кто-нибудь решится купить шубку с ее легкой руки.

Шуба Алене досталась белоснежная, норковая, в пол. В обрамлении этой роскоши она выглядела эффектнее и старше – даже менеджер меховой компании восхищенно прицокнул языком, когда она вертелась перед зеркалом. Шелковистый мех ласкал щеки, как ладони нежного любовника.

185 (природа) плюс 12 (каблуки).

Впервые Алена несла свои сантиметры с гордостью царственной амазонки.

Выставочный зал был поделен на сотни тесных каморок-стендов – из одного из них Алена ленно вынесла свою красоту. В ее руках была кипа рекламных листовок. Алена медленно брела по проходу, раздавая их посетителям.

– Заходите на наш стенд!.. Покупайте шубы, лучший мех на нашем стенде!.. Добро пожаловать на наш стенд!

И сначала ей казалось, что работать на выставке одно удовольствие – знай себе, носи меха да декламируй рекламный текст. Все ей улыбались, посетители мужского пола восхищенно на нее заглядывались, а непривычная к амплуа желанной женщины Алена трогательно смущалась. Какой-то иностранец долго ей что-то втолковывал на французском языке, а потом сунул в ее вспотевшую ладошку свою визитную карточку – кажется, он был фотографом и желал с ней работать.

Но прошел час, за ним другой. Кондиционера в помещении не было, и скоро Алена поняла, что обладание шубой – это не такой уж обетованный рай. Гости выставки сдали верхнюю одежду в гардероб, а она была вынуждена томиться в мехах. Под платьем нестерпимо чесалась спина, вдоль позвоночника струился щекочущий ручеек пота. Хотелось пить. Хотелось снять с себя всю одежду и кожу заодно, чтобы каждой клеточкой прочувствовать блаженный ветерок сквозняка.

Когда вечером ей вручили пятьдесят долларов – ее первые модельные деньги, на которые она так рассчитывала, о которых так мечтала, – она почти не испытала радости.

А за тысячу километров, в запорошенном первым снегом N-ске, над фотографиями из Алениного портфолио склонились три женщины – ее бабушка, ее мама и лучшая подруга Галина, как фанера над Парижем пролетевшая над мировыми подиумами со своими никому не нужными ста семидесятью двумя сантиметрами роста. Галина, горько переживавшая несправедливый выбор москвичей, немного остыла, почти простила Алене невольный успех, но в глубине души продолжала надеяться, что, помыкавшись в негостеприимной столице, подруга вернется. И все станет по-прежнему – она, Галочка, будет привычно королевствовать, Алена – вздыхать и слушать байки про ее амурные похождения.

По субботам Галочка забегала к Алениной маме на чай – жадно выслушивая новости из подружкиной новой жизни, она ждала – ну когда же? Когда?

– Она похудела, – сокрушенно причмокнула бабушка, монументально статная моложавая дама в бордовом халате, – посмотрите на ее колени. Бухенвальд.

– Да брось ты, – легкомысленно говорила Аленина мать, – посмотри, красавица какая. Всего два месяца прошло, а она словно распустилась, расцвела!

А Галочка молча констатировала: и правда расцвела. Такой макияж – даже разрез глаз стал другим, немножечко кошачьим. И волосы похожи на атласное покрывало – как у самодовольных дев из рекламных роликов шампуня. И брови выщипаны. А какое платье – вроде бы простенькое, незамысловато черное, но до чего же элегантно!

– Наверное, Алена много зарабатывает. Я такое платье в «Космополитене» видела, – уныло вздохнула Галочка.

Знала бы она, что платье было одолжено у секретарши агентства – нехотя та согласилась посидеть в стареньком Аленином свитере, пока новоявленную модель будут снимать для портфолио. У самой Алены подходящих вещей с собою не оказалось, а исправить жестокое недоразумение не позволял бюджет.

– Ох, не знаю, не знаю, – качала головой бабушка, – говорила я с ней по телефону. Она какая-то уставшая. И словно разочарованная. Не жалуется, конечно, но чует мое сердце – несладко ей там.

– Да брось ты, мама! Девчонке единственный раз в жизни выпал шанс, а ты готова все испоганить, лишь бы вернуть ее под свое крыло!

– Вспомнишь еще мои слова…

– Думаешь, мне за Аленку не страшно? Думаешь, я по ней не скучаю? Да я каждую ночь уснуть не могу, все о ней думаю! Но какая у нее была бы судьба в нашем городишке? Так и осталась бы вечным посмешищем! А так – будет фотографироваться для журналов, весь мир исколесит! Ты посмотри на фотографии – да она же в сто раз лучше Синди Кроуфорд!

А Галочка машинально прислушивалась к этой уютной кухонной перепалке, из недели в неделю повторяющейся. И склизкими червяками копошились в ее сердце неприятные предчувствия. А если Аленка и в самом деле станет звездой? Вернется в город в собольей шубе и на шпильках Lagerfeld, холодно взглянет на ссутулившуюся перед этой роскошью Галину, скупо улыбнется, сквозь зубы поздоровается… Как она это переживет, как с этим справится? Она, признанная красавица, в которую полгорода влюблено!

– Что загрустила, Галинка? – проницательная Аленина бабушка, конечно же, обо всем догадывалась. Ей было и жаль приунывшую девчонку, и неприятно за зависть, рвущуюся наружу из красиво подведенных глаз.

– Да так… Я так за Аленку рада! – с деланым энтузиазмом воскликнула она.

– Если рада, что же на тебе лица нет?… Вот что я думаю – поехала бы ты в Москву, вернула бы мою Аленку.

– Как это? – вскинула голову Галочка.

– Думаешь, я не вижу, что ты на ее место хочешь? А что, девка ты видная, может быть, и тебя возьмут. Придешь в агентство, Алена поможет. Тоже начнешь костюмной вешалкой служить.

И в первый момент Галочка всем существом своим подалась навстречу этой мысли. Но потом приуныла, и плечи ее, обтянутые недорогой синтетической водолазкой, поникли.

– Кто же мне денег даст в Москве обосноваться? Алене вон как повезло…

– Я дам, – вдруг сказала Аленина бабушка.

– Мама! Что ты несешь? – возмутилась Аленина мать. – Я у тебя вчера просила добавить на пальто, так ты сказала, что денег нет!

– На пальто нет, – прорезанные вертикальными морщинками губы сложились в подобие утиной гузки, – а на спасение единственной внучки найду. Галька с детства мечтала звездить. А наше горе луковое хотело поступать в Педагогический. Пусть так и будет. Галка жопой вертит и миллионы получает, а наша вернется домой и образумится. Нам таких миллионов не надо.

– Какие глупости, – попробовала возразить Аленина мама.

Но Галочка, нутром почуявшая близость джекпота, раскраснелась и призвала всю силу воли, чтобы унять взбрыкнувшее дыхание.

– Я согласна! Я поеду в Москву и найду способ вернуть Аленку! А сама буду работать манекенщицей, – воскликнула она, и, пришторив мечтательные глаза ресницами, медленно повторила, словно пробуя слово на вкус, – манекенщицей…

Алена участвовала в боди-арт-шоу.

Она толком и не поняла, что такое боди-арт. Самое главное – она прошла кастинг, ее выбрали, ее предпочли другим, у нее будет работа.

Шоу проходило в заброшенном здании завода на окраине Москвы. Алена что-то там не рассчитала с пробками и влетела в импровизированную гримерную с опозданием на целых полтора часа.

А вокруг кипела обыденная для модельного закулисья суета.

Высокая рыжая девица, кудрявые, высоко забранные волосы которой были похожи на каракулевую папаху, красила губы перед зеркалом. На ней был обтягивающий комбинезон из черного латекса, и выглядела она круче, чем Лара Крофт. Алена не сразу решилась к ней подойти. Но все остальные казались совсем неприступными: люди с беджиками «организатор» что-то надрывно орали в мобильники, манекенщицы спешно подправляли грим, серая от усталости визажистка выглядела как человек за пять минут до нервного припадка – у нее тряслись руки и подергивалось веко. А «Лара Крофт», казалось, находилась в непроницаемом энергетическом аквариуме, в котором вместо воды плескалась концентрированная невозмутимость.

– Простите, – Алена, кашлянув, тронула ее за плечо.

Девица вздрогнула, обернулась, смерила Алену оценивающим взглядом – с растрепанной головы до кончиков дешевых ботинок – и ее неестественно-зеленые глаза недобро сузились.

– Совсем, что ли? Сдурела?

– Извините, – пролепетала Алена, – я только хотела спросить…

– Чуть грим мне не смазала! – не слушая ее, покачала головой странная красавица.

– Грим? – непонимающе улыбнулась Алена. – Но я же… Я же просто вас по плечу похлопала… Я просто хотела узнать, здесь будет боди-арт-шоу? Я тоже модель, опоздала немножко.

– Немножко? – расхохоталась рыжая. – Солнышко, да у нас выход через час. Тебя не предупреждали, что на боди-арт-шоу приходят, как в аэропорт, минимум за три часа?

– Нет, – растерянно покачала головой Алена, – мне просто время сказали. А где гримеры?

Она немного расслабилась, бросила сумку на пол и ногой небрежно затолкала ее под ближайший туалетный столик – целее будет. Смягчившаяся рыжая рассматривала ее с неподдельным интересом.

– Ты недавно работаешь, да?

– Я в Москве уже три месяца, – слабо улыбнулась Алена, – но ты права, работы немного… Так где гримеры?

– Там, – она мотнула головой куда-то в сторону, – но я бы посоветовала тебе тихонечко уйти, а потом что-нибудь соврать в агентстве.

– Это еще почему? – возмутилась Алена.

– Да потому, что тебя четвертуют. Прийти на боди-арт за час!… За час тебе только рожу накрасить успеют! А вот это, – она провела холеной рукой вдоль затянутого в латекс тела, – мне рисовали два с половиной часа.

У Алены перехватило дыхание – только в тот момент она сопоставила содержание шоу (боди-арт) с костюмом красотки (слишком обтягивающим, стопроцентно повторяющим все линии тела) и поняла, что на самом деле никакой это не костюм, а…

– Он нарисованный, – восхищенно прошептала Алена и потянулась рукой к комбинезону, но рыжая предостерегающе подняла ладонь.

– Нечего потными ладошками меня трогать, краска потечет.

Алена огляделась по сторонам – ей казалось невероятным, что все девушки, находившиеся в гримерной, только притворяются одетыми – на самом деле их обнаженные тела покрыты тонким слоем специальной краски. На одной модели, совсем молоденькой блондинке вида вполне целомудренного, был нарисован строгий костюм в полоску. Если бы ей и в самом деле вздумалось в таком виде пойти в какой-нибудь офисный центр, ее вряд ли бы разоблачили – разве кто-нибудь заметил бы, что из-под обтягивающего пиджачка слишком остро торчат соски. На другой был цветастый купальник. На третьей – полосатый костюм морячка с кокетливым галстуком.

– Ну ничего себе! – вырвалось у Алены.

Как и предсказывала «Лара Крофт», художники Алениному появлению не обрадовались. Их было двое – колышущаяся при каждом шаге груда жира в мотоциклетном кожаном костюме и субтильный стареющий хмырь с затянутыми в хвост жидкими волосенками. И у обоих была грязь под ногтями – наверное, забилась краска, но Алену все равно передернуло. Некоторые вещи она простить мужчинам не могла, и чистота рук занимала в этом рейтинге не последнее место.

– Я Алена Соболева, – тем не менее представилась она.

Художники переглянулись. Груда жира извлекла из заднего кармана мятый лист, хмуро сдвинув брови, сверилась со списком, а потом исподлобья посмотрела на Алену:

– Соболева?

Она обреченно кивнула – ничего хорошего тяжелый взгляд не сулил.

– Вы понимаете, что на Западе за такие фокусы манекенщица платит неустойку? – холодно осведомился тощий.

Алена на всякий случай кивнула. Она старалась казаться спокойной и раскаивающейся, хотя при слове «неустойка» у нее похолодели кончики пальцев – в деньгах она нуждалась до такой степени, что даже научилась отточенным незаметным движением почти бесшумно раздвигать руками турникеты в метро.

– Ну и что с тобой делать? – рассердилась груда жира. – Показ через сорок минут! Ладно, дуй вон к тому зеркалу, раздевайся, что-нибудь придумаю!

Руки толстяка были холодными и шершавыми, кожа загрубела от краски. К тому же он оказался заядлым курильщиком – прицельно выплевывал в железное мусорное ведро истлевшую сигарету и тут же прикуривал следующую. За полчаса пассивного курения Алене стало дурно. В гримерной было довольно прохладно, на ее голом теле неприятно забугрились мурашки, а в ноздрях щекотно свербило. Она прикрывала глаза, вежливо улыбалась, стараясь абстрагироваться от того, что происходит.

И наконец услышала долгожданное:

– Ну вот и все, сойдет. Пойдешь самая первая, селедка.

Алена даже не успела обидеться на «селедку» – с любопытством обернувшись к зеркалу, она остолбенела. Почему-то ей казалось, что на ней будет нарисовано примерно то же самое, что и на остальных – цветастое платье, вызывающий комбинезон или на худой конец водолазный костюм (почему-то это считалось фишкой показа, на его «обладательницу» надели настоящий акваланг и ласты, и выйти она должна была самой последней, под одобрительный смех публики). Но никак не это. В первый момент она даже не поняла, что изменилось, – только мимоходом удивилась, что она, кажется, немного полнее, чем испуганно таращившееся из зеркала отражение. И только потом до Алены дошло – ее покрыли толстым слоем бледно-телесной краски, ребра были подчеркнуты сероватыми полосками, соски обведены сдержанно оранжевыми кружками, на скулах появились такие впадины, словно она не ела минимум месяц, бедра стали тоньше размера на три.

– Что… это?

– Прикольно, да? – расхохотался толстяк. – Я только что это придумал. Это будет наша фишка. Все подумают, что ты анорексичка, и ахнут. А потом мы покажем журналистам твои фотографии, и они убедятся, что ты нормальная девка. Это будет сенсация.

– Но… Я что, должна выйти на подиум в таком виде? Голой?

– Это боди-арт-шоу, девочка, – хмыкнул толстяк, – здесь все голые.

– Я… не могу.

– Не можешь? – он грозно подался вперед, и Алена машинально скрестила на груди руки, скрывая наготу, хотя, похоже, ее никто не воспринимал в качестве объекта желания. – Хорошо, можешь уматывать домой. Только с тебя полторы тысячи баксов.

– Сколько? – недоверчиво ахнула она.

– А ты думала, мы здесь шутки шутить собрались?! – взорвался он. – Я на тебя потратил время, материалы, силы! Наш показ рассчитан на четырнадцать, а не на тринадцать манекенщиц. И моя работа стоит дорого!! Хочешь уйти – плати неустойку. А не хочешь – я подам на твое агентство в суд.

Алена представила себе искаженное яростью лицо Марины Аркадьевны Хитрюк, и появление на сцене отчего-то сразу показалось меньшей бедою, чем малодушный побег.

– Ладно, – тихо сказала она, – я это сделаю.

– Вот и умница, – успокоился толстяк, – да ладно, не переживай ты так! О тебе же все газеты напишут, дурочка! Ты проснешься знаменитой, разве не этого вам, вешалкам, надо?

Когда Алена, кое-как справившись со стыдом и гордостью, появилась на подиуме, зал недоуменно притих, а какой-то наглец с заднего ряда пронзительно свистнул, засунув в рот грязноватые пальцы. Она остановилась в растерянности, но за кулисами маячил невидимый зрителям художник-толстяк, прошипевший в ссутулившуюся Аленину спину: «Если сорвешь показ, урою!» Больше всего ей хотелось скрестить руки на груди, прикрыться, хотя бы формально защитить свою наготу от прилипающих к ней наглых взглядов, которые почему-то казались материальными.

И она пошла. Выпрямив спину, покачивая бедрами, примерив к растерянному лицу широкую улыбку, которая ей совершенно не шла. Несколькими днями позже, рассматривая Аленину фотографию в одной из «желтых» газет, Марина Аркадьевна в сердцах воскликнет: «Все, надоело вкладывать деньги в это ничтожество, пусть собирает чемодан и катится в свой N-ск!» А заплаканная Алена чуть ли не на коленях будет умолять ее об отсрочке – хотя в глубине души сама не до конца поймет, откуда взялось в ней это остервенелое желание зацепиться в столице.

– Аленушка! – голос бабушки звенел в телефонной трубке. – Аленушка, возвращайся домой, пожалуйста! Мы все знаем, мы не будем ничего тебе говорить. Вылечишься, отъешься, поступишь в институт…

– О чем ты, бабуль? – удивилась Алена.

– Я видела твою фотографию в «Комсомолке». Весь город видел. Но все почему-то считают, что это не ты. Но я-то тебя сразу узнала, родное сердце не обманешь.

– И что на той фотографии?

– Ты… голая, – выпалила бабушка, и голос ее дрогнул, а у Алены сжалось сердце, – стоишь там, при всех, еще и улыбаешься. И такая… костлявая. Неужели тебя не кормят в этой Москве?

– Бабуля, – Алена улыбнулась, хоть бабушка этого видеть и не могла, – не верь им. Это был просто показ. Я даже там на самом деле не голая, это специальный костюм.

– Зачем же такие костюмы? – подозрительно поинтересовалась бабушка. – Их что, кто-то носит?!

– Да нет же! Это так, для смеха…

– А что смешного? Там написано, что ты весишь тридцать килограмм.

– Бабушка, это неправда! – возмутилась Алена. – Я вешу пятьдесят восемь! Но мне и правда все талдычат, что надо худеть.

– Даже не вздумай!.. Аленушка… – бабушка замялась, – когда же ты собираешься обратно?

– Ты что, бабуль? – нервно хохотнула Алена. – Да я себя уважать не буду, если сейчас вернусь. Нет уж, я должна пройти это до конца. Неужели ты не веришь, что у меня все получится?