– Да что ты, Настена, за что мне тебя прощать? Мое дело стариковское, моложе я, к сожалению, не становлюсь. А болезни – они только и ждут старости… Ты, Настя, если сможешь, сходи в аптеку, врач мне лекарство выписал…

– Да я сейчас, сейчас схожу, Полина Сергеевна, – торопливо сказала Настя, – сейчас я к вам зайду за рецептом…

Настя быстро оделась, не глядя в зеркало, стянула растрепавшиеся волосы в хвост, накинула куртку, сунула ноги в сапожки, и уже спустя несколько минут была у двери Полины Сергеевны. И слыша ее медленные шаги за дверью, еще более медленные, чем всегда, – почувствовала, что сейчас расплачется: Полина Сергеевна действительно сдавала, и так не хотелось Насте, чтобы с ней что-то случилось…

– Спасибо тебе, Настена, – сказала Полина Сергеевна, открывая дверь, и Настя только рукой замахала: какое тут спасибо – «скорую» проворонила, не зашла, хотя сердце ведь чувствовало, тревожилось!..

И забирая из рук Полины Сергеевны рецепты, непреклонно отталкивая ее руку с деньгами, Настя все еще чувствовала эту досаду и какое-то недовольство – почему не зашла, человеку плохо было, ведь чувствовала же… И так неправильно это было, что такой хороший человек в старости один на один с болезнью остается, один с врачами «скорой» встречается.

– Вы меня простите, Полиночка Сергеевна, – опять сказала Настя, – что вам одной пришлось…

Но Полина Сергеевна даже договорить ей не дала:

– Да что ты, Настенька, что ты все извиняешься. Ко мне такой врач хороший приезжал, такой внимательный, и расспросил про все, и послушал… Вот бы все врачи такие были. Дай Бог ему здоровья. А тебе Настя, вот такого бы мужчину – и надежный он, и заботливый, с таким, действительно была бы ты как за каменной стеной…

– Тетя Полиночка, как я вас узнаю в этом, – улыбнулась Настя. – Вы все о других печетесь. Вот вы обо мне думаете, о моем счастье… А вам сейчас о себе нужно заботиться побольше…

И Настя пошла к двери, думая, что нужно будет Полине Сергеевне побольше внимания уделять, раз со здоровьем у нее проблемы. И уже выходя, услышала, как Полина Сергеевна, видимо, продолжая думать о своем, сказала:

– А жаль, Настя, что не зашла ты утром, – познакомилась бы с доктором этим… Хороший он человек… Я ему сказала: «Девочка у меня есть, как дочь она мне… Человек она хороший и женщина – замечательная, добрая, вот бы вас познакомить…». А он улыбнулся так хорошо и говорит: «Знакомство – хорошее дело. Когда один хороший человек с другим хорошим человеком знакомится – что-то из этого хорошее может получиться…».

Тетя Полина еще что-то говорила о докторе этом, а Настя только улыбнулась ей и подумала – скоро рядом с ней, Настей, появится ее мужчина. И Полине Сергеевне не придется больше переживать за Настю и сватать ей всяких хороших докторов…

Маша опаздывала, и Настя, уже привыкшая к ее опозданиям, пила чай и смотрела на прохожих за окном кафе, в котором они обычно встречались с Машей. Встречи эти на двоих давно уже стали привычными. Еще в годы их учебы в институте, когда притянулись они вчетвером друг к другу, да так и дружили все годы учебы, Настя выделяла Машу среди подруг.

Маша была старше их, и Насте сначала казалось, что именно поэтому была она мудрее, добрее, что ли. Но познакомившись с ней поближе, Настя поняла, что дело было вовсе не в возрасте, не в нескольких годах работы, самостоятельной жизни – просто была Маша очень терпимым, принимающим и понимающим человеком. Она всегда готова была помочь, поддержать. Ее Настя и выбрала как самую-самую близкую подругу. С ней она секретничала, ей поверяла душевные тайны, которые не хотела доверять рассудочной, холодноватой Ларисе и бурной, горячей Люсе.

Маша была – Маша. Насте казалось, что в имени ее звучало что-то теплое, доброе, понимающее. И отношения их с Настей, сложившиеся давным-давно в девичью дружбу, так и остались прочными и очень близкими. И как-то сложилось за годы их дружбы, что раз в неделю встречались они в небольшом кафе, удобном по расположению обоим, либо у Насти дома – попить чаю, поболтать, просто побыть вместе.

Еще когда шла Настя утром домой после новогодней ночи, подумала она, что нужно не откладывая встретиться с Машей. Вся эта ситуация с Пашкиной проповедью в защиту секса без любви так ранила Машу, что Настя понимала – Маше нужна поддержка. Нельзя ее оставлять одну в этой ситуации.

Маша пришла – как всегда, запыхавшись. Она не любила опаздывать, но – вечно кому-то помогала, что-то решала, была озадачена чьими-то проблемами – и не успевала прийти вовремя.

Настя, посмотрев на подругу с любовью, сказала только:

– Все, сядь и расслабься, наконец. Ты, Маш, прям мать Тереза. Опять, небось, человечество спасала в чьем-то лице…

Маша только улыбнулась в ответ, наливая себе чаю из почти остывшего уже чайника. И Настя спросила тактично:

– Как у тебя дома?

И Маша – перестала улыбаться, потом все же усмехнулась, сказав:

– Тихо, как в танке. Как говорится – тишь да гладь, да Божья благодать…

И, помолчав, добавила:

– Видимость именно такая. А что на самом деле – Бог его знает. Видишь, подруга, как все иногда вылезает на поверхность… То, чего не ждешь…

Маша замолчала, помешивая чай в чашке, потом добавила:

– Хотя чего уж тут удивляться? Что другое может вылезти? Если ребенок живет в семье, где любви нет, – как он может узнать, что она есть? Как может в нее поверить?

Маша проговорила это с какой-то горечью, как-то обреченно, и Настя, задетая этой горечью, сказала горячо:

– Нет, Маша, ты не должна так думать. Маленький он еще, Пашка, молодой, в молодости своей категоричный…

– Он-то молодой, Настя, да я-то не молодая, чтобы не понимать, что каждый поступок – к тебе же возвращается. Что все, сотворенное тобой, – приводит к последствиям. Это я жизнь без любви прожила и ребенку своему эту жизнь показала, – что уж тут оправдания себе искать…

– Да нет, Маша, ты не должна так думать, – опять горячо сказала Настя. – Как это ты без любви жила? Ты – да без любви? – Настя произнесла эту фразу как что-то невозможное. – Да кто же тогда с любовью, если ты – без любви?! Ты же любила, Маша. И Сашеньку ты своего любила, и Коленьку, и Пашку – ты же всегда его любила! А то, что у вас с Петенькой отношения ровные, спокойные, – так что же в этом плохого? Что, лучше, что ли, как у Люси, где любовь – как постоянная угроза взрыва?..

Настя замолчала, не зная, что еще сказать, как успокоить Машу. Но та только рукой махнула да улыбнулась грустно:

– Ладно, Настя, не надо меня успокаивать. Все нормально. Все есть так, как есть. И Пашка… – она погрустнела как-то и замолчала на несколько секунд, – он действительно молодой еще. И, видит Бог, я надеюсь, что любовь его настигнет. Встретится он с ней – не может не встретиться. Все мы с ней встречались…

Маша, сказав это, опять погрустнела, и Настя, почувствовав, о ком вспомнила Маша, сказала успокаивающе:

– Конечно, Маш, куда он денется… Полюбит еще – тогда свои выводы и сделает…

– Ладно, подруга, давай о чем-нибудь более радостном поговорим. Давай о тебе поговорим.

– Ну вот, – улыбнулась Настя, – нашла радостное…

– Да, нашла, – улыбнулась в ответ Маша. – Ты ведь всю ночь светилась какой-то радостью, что-то там в тебе происходило. Я это почувствовала. И твои разговоры о любви, и то, как ты говорила это, – что-то такое в тебе было… Свет какой-то… Какая-то радость…

– Ты права, Маша, – тихо сказала Настя, посмотрев на подругу с благодарностью. В этом была вся Маша – всегда она тонко чувствовала то, что ни рациональная Лариса, ни эмоциональная Люся не замечали.

– Это была особенная ночь для меня… – Она замолчала, прислушавшись к себе, чтобы понять, как можно передать Маше свои ощущения, чувства, свою уверенность, что после этой ночи все в ее жизни изменится.

И – не стала думать, как это передать. Рядом была Маша – мудрая, понимающая Маша, и можно было не подбирать слов. Можно быть откровенной, распахнутой.

И она рассказала – о елке, стоящей во дворе дома без убранства, о том, какие чувства к ней пришли, когда она ее украшала, о молитве своей, о взгляде в небеса с руками, раскинутыми в стороны, и о вере, пришедшей к ней. Вере – незыблемой, что ее услышали. Что ее мужчина появится в ее жизни. Что они будут вместе, и следующий Новый год будут праздновать вдвоем.

Маша слушала, не перебивая. Слушала с хорошим лицом – так мамы слушают любимых детей, вникая в каждое слово, кивая головой в знак согласия, понимания.

Настя замолчала. И Маша продолжала молчать. Потом сказала тихо:

– Ты только верь, Настя. Все так и будет. Должно быть. У тебя – должно быть… – добавила Маша, и Настя чуть было не произнесла то, что почти сорвалось:

– Так должно быть у каждого…

Но – не произнесла. А Маша добавила:

– Он обязательно появится, твой мужчина. Твоя любовь обязательно придет – я верю, Настя…

Настя с благодарностью пожала руку подруги и сказала:

– Ты знаешь, мне так легко стало после этой ночи. Такая уверенность во мне появилась… И, главное, я совсем не думаю – как это произойдет, где, откуда появится этот человек. Я просто знаю теперь, что мне его дадут. Там – знают… Там всё знают – и кто мне нужен, и каким он будет, и где произойдет встреча… Я могу больше не беспокоиться – он обязательно появится!.. Мне Бог поможет с ним встретиться…

Настя проговорила это и, посмотрев на Машу, покраснела от смущения – не слишком ли она самоуверенна.

Но Маша по-прежнему смотрела на нее с доброй, любящей улыбкой и повторила то, что уже сказала:

– Ты только верь, Настя… Только – верь…

Несколько дней пролетели незаметно – в каких-то ежедневных делах, заботах. Настя любила эти праздничные дни, начало нового года. Нравилось ей в эти дни наводить какой-то новый порядок в доме, как будто готовилась она к новой жизни.

Так было всегда – и когда была жива мама, – они вдвоем что-то перекладывали, освобождались от каких-то старых вещей. И когда Настя осталась одна – всегда она использовала эти дни, чтобы пересмотреть одежду, навести порядок на кухне, хотелось ей какой-то новизны.

Сейчас – все это было еще более важно. Скоро в ее жизнь войдет мужчина, ее мужчина, которого она ждала всю жизнь. И Настя, наводя порядок на полке, выравнивая стопки наглаженного постельного белья, вешая на плечики блузки, представляла – как на это посмотрит ее мужчина. Она с каким-то интересом осмотрела всю комнату, привычную обстановку. И ей захотелось передвинуть кресло ближе к окну, и решение купить дорогой торшер, так прекрасно гармонировавший с креслом, который она видела в мебельном магазине, – пришло легко и естественно. Так будет уютнее в комнате. И цвет абажура – приглушенно-желтый – будет создавать в комнате ощущение тепла и мягкий рассеянный свет.

Насте приятно было так думать, смотреть на свою квартиру как на место, в котором скоро появится другой человек – ее любимый мужчина.

Это ощущение чуда, которое скоро случится с ней, все еще жило в ней. И так интересно было – откуда он появится, как произойдет встреча. Но она не стала об этом размышлять, в ней жила вера:

– Мне его дадут, – подумала она. Подумала легко, веря в это. – Мне его пришлют, приведут его ко мне, а меня к нему… – подумала она светло и подняла глаза кверху, туда, в небеса, где всё видят, всё знают и всё могут.

Действительно – о чем ей беспокоиться? Что ей надо делать? Да ничего. Маша права – надо только верить.

И вечером, стоя у окна, смотря на черную ночь за окном, Настя думала всё о том же. О любви. О своем желании любить. О том, что каждому человеку нужна любовь. Она – главное, что нужно человеку. Нужна она и Ларисе, которая гоношится и делает вид, что ей это не нужно. И Пашке, мальчишке, ох, как она нужна. И Маше, и мужу ее нужна любовь, пусть и договорились они жить без нее.

И стояла Настя вечером у окна и молилась. Молилась искренне, чисто, подбирая слова – наивные, может быть, не взрослые:

– Господи, Боженька, сделай, пожалуйста, так, чтобы люди с любовью встретились… Пусть любовь войдет в их жизнь… Пусть любовь войдет…

И что-то было такое чистое, проникновенное в ее молитвах, что слезы наворачивались на глаза.

И когда легла спать, всё еще было в ней ощущение какого-то близкого волшебства, того, что действительно скоро и любовь войдет в ее жизнь и мужчина ее придет. Встреча эта вот-вот произойдет.

И как только заснула – он ей тут же и приснился.

Он приснился ей, и она сразу поняла, что это – он. Только он это и мог быть. Ее мужчина. Ее любовь, ее близкий и родной человек, которого она ждала все эти годы.

Она не видела его, не видела его лица, его тела – просто он был рядом, близко. Он был рядом, в темной тишине, и был такой покой, оттого, что он был рядом, что это был он.

Это было такое удивительное чувство покоя, внутренней тишины от правильности того, что этот человек рядом. Было ощущение, как будто она бежала, бежала куда-то и прибыла, наконец, к пункту назначения. И пункт назначения был – он.

Там, во сне, она, не видя его, была рядом, тесно, близко с ним – уткнувшись в его плечо. И плечо это, которого она не видела, только чувствовала, – было ее плечом, для нее сделанным – удобным, уютным и родным. И он своей рукой прижимал к себе ее плечо, и ощущение от руки этой – мужской, сильной, и доброй, родной – давало такое ощущение безопасности, защищенности, что, казалось, готова она всю жизнь провести вот так – уткнувшись в любимое это плечо.

И он назвал ее по имени. И что-то еще говорил ей – она не помнила этих слов, но это был его голос – низкий, по-настоящему мужской голос. И даже от голоса его чувствовала она покой и защищенность, как будто бы им он укутывал ее.

И когда она проснулась, она еще долго лежала в этом ощущении – он был рядом с ней. Она была в покое и защищенности. Она была собой – той собой, которой и была, и была счастлива и спокойна.

Она долго лежала вот так, в ощущении покоя от этой встречи со своим мужчиной. И главное, она уже знала – какой он. Знала, какое самое важное отличительное качество укажет ей, что это он.

Когда это будет он – она сразу почувствует то, что было с ней во сне. То чувство покоя, как будто приплыла она, наконец, в ту дальнюю гавань, куда сейчас направлялась.

Это чувство покоя – как критерий отбора. Как утверждение того, что это он.

Захочется ли ей быть рядом с мужчиной, просто быть – просто сидеть, просто молчать, чтобы было вот так хорошо, как во сне, – тогда это и будет ее мужчина. И то чувство защищенности, безопасности рядом с ним от прикосновения руки его – тоже покажет ей ее мужчину. И даже голос его подскажет ей, что это он…

И проснувшись утром, Настя все еще пребывала в этом состоянии покоя, какой-то тихой радости от его присутствия. И пока умывалась, готовила завтрак, все еще была полна этого ощущения – близости, защищенности, как будто он действительно был рядом.

И таким сильным было чувство, что он вот где-то совсем рядом, что она даже заволновалась, подумав, он ведь на самом деле может появиться в любую минуту, а я к этому готова? И в зеркало на себя посмотрела, из которого глянула на нее обычная, ежедневная, какой она себя знала, Настя – милая, русоволосая, без косметики, которую очень редко она употребляла, нравилось ей быть собой – естественной. И Настя подумала: такой он меня и увидит – такой, какая есть.

И опять комнату свою глазами обвела, как бы его глазами на нее взглянула. И вчерашнее решение кресло передвинуть и купить торшер вспыхнуло в ней с новой силой, и она откладывать его не стала – тут же начала столик от окна отодвигать, кресло на его место переставила. И, благо день у нее был выходной, поехала в торговый центр, в мебельный салон, в котором торшер этот с желтым абажуром видела. И купила его с легкостью, хотя дорогая это была покупка. Но казалось Насте – как только все будет готово для этой встречи – тут же она и произойдет.

И уже выходя из торгового центра, проходя мимо отдела игрушек, увидела Настя медвежонка – мягкого, желтого, с доброй и забавной мордочкой. И так почему-то он тронул ее, что не могла она удержаться, зашла в отдел, взяла его в руки, к себе прижала и поразилась мягкости и шелковистости его меха, почувствовала такое приятное ощущение от теплого этого объятия. И что-то знакомое было в этих ощущениях – теплоты, доверия, уюта, что Настя тоже, не раздумывая, купила теплого этого, желтого медвежонка и подумала с улыбкой:

– Вот и пусть пока в кресле сидит, под светом желтого абажура… Будем вместе ждать, пока мой мужчина появится…

День, несмотря на всю его солнечность и прозрачность, был суетным и утомительным. Каникулы закончились. Студенты начали учиться, а значит, началось время работы. И как всегда, первые эти дни после каникул были полны дел, разговоров, какой-то суеты.

Но настроение у Насти все равно было хорошим: немного волнующее и в то же время такое спокойное осознание, что скоро произойдет то, о чем она так долго мечтала, – делало ее жизнь какой-то светлой и спокойной. Беспокоиться было не о чем. Нужно было просто ждать. Просто жить и быть готовой к встрече.

Настя задумалась, задумалась так, что ее трижды окликнула заведующая учебной частью, прежде чем она услышала ее недовольный требовательный голос. И Настя получила, что называется, по полной программе за все – и за то, что весь ее курс опоздал на лекцию по информатике, и за то, что она еще перед каникулами не сдала ведомость о зачетах, и за то, что проигнорировала дежурство на каникулах.

Завучка, как называли ее преподаватели, подчеркивая этим всю ее вредность и ничтожность, высказала все свое недовольство, развернулась и ушла своим солдатским шагом. И Настя рванулась было, чтобы догнать ее и объяснить, что студенты не виноваты – их задержали на вводной лекции по психологии, и что ведомость она сдала, только не ей, а завкафедрой, и что дежурить она не отказывалась, вместо нее должна была дежурить секретарь их кафедры, но, как оказывается, не вышла на дежурство. Настя рванулась было, и остановила сама себя.

Не нужны были завучке ее объяснения. Не для того она ругала всех, чтобы получать оправдания. Ей нравился сам процесс, сама роль руководителя, который властвует, унижая других. Как будто бы мстит другим за что-то.

– Несчастный человек, – подумала Настя. – Несчастная, одинокая, и злая от своего одиночества, – подумала она о завучке. И подумала еще, что они очень похожи с ней. Две одинокие женщины. И она, Настя, тоже может с годами стать вот такой обозленной женщиной, мымрой, как звали ее студенты. Такой вот несчастной от того, что ее никто не любит. И не любящей никого.

– Свят, свят, свят… – пробормотала Настя вслух, как нечистую силу от себя отогнала. – Не дай Бог, чтобы я такой стала. Не буду я такой! – сказала она упрямо, как говорят дети. – Не буду! – проговорила она, и ей тут же стало легче. Как будто эта ее по-детски произнесенная клятва, вместе со словами какой-то непонятной молитвы, спасала ее от того, чтобы такой стать, как эта недобрая одинокая женщина.