Луну следовало это предвидеть. Упрямство перед лицом неумолимой действительности было отличительной чертой Нирана, и островитянин был полон решимости вернуть оба корабля домой, его семье, в целости и сохранности, даже если это будет стоить ему жизни. А Лун предпочитал вернуть семье Нирана самого Нирана в целости и сохранности. Он сказал:

– Ниран, мы ничего не знаем об этом месте. Какая-нибудь тварь может забраться сюда, расколоть корабль, как орех, и съесть тебя.

С одежды Нирана текла вода, и его светлые волосы липли к голове, но Ниран помотал головой:

– Я провел множество ночей в неизведанных местах на борту этих кораблей…

– Да, вместе со своей командой. Но не один. – Лун видел, как себя повели островитяне, когда им стали угрожать Скверны. Они с готовностью бросили свои корабли, чтобы спасти команды. – Хочешь сказать, что твои дедушка и сестра сочли бы это хорошей идеей?

Ниран стиснул зубы и не стал отвечать на этот вопрос.

– Если ветер усилится…

– То ты ничего не сможешь сделать, – настаивала Почка. – Если с кораблями что-то случится, мы всегда можем возместить тебе их стоимость или починить их. Наверное, мы сможем их починить.

Лун подумал о том, чтобы просто схватить их обоих и втащить внутрь, но Нирана, по лицу которого стекала вода, похоже, убедили аргументы Почки. Он неохотно согласился:

– Ну хорошо.

Тем не менее Ниран и Почка все равно захотели сначала осмотреть оба корабля, но наконец оба признали, что те пришвартованы надежно. Лун подхватил Нирана и спрыгнул с палубы на травянистую платформу, теперь затопленную грязью. Он поставил островитянина на ноги, и в тот же миг Почка перемахнула через борт и приземлилась рядом с ними, разбрызгав жижу в стороны.

Чавкая грязью, они направились к пятну света, которое обозначало вход. Ниран спотыкался, сбиваемый ветром. Почка поспешила нырнуть в проход, а Лун подсадил Нирана и забрался внутрь вслед за ним.

Ниран с облегченным вздохом опустился на пол, а Лун подавил в себе желание стряхнуть воду с шипов. Холл все еще был заполнен мокрыми, перемазанными грязью раксура. Никто не принимал земной облик, поскольку так они лишь перенесли бы грязь на свою одежду. Кто-то относил последние корзины и свертки дальше по коридору.

– Все внутри! – крикнул Крестец. Он и еще двое охотников уперлись плечами в тяжелую дверь и сдвинули ее на место, закрыв холл от дождя и ветра.

Почка взяла Нирана за руку и помогла ему подняться.

– Пойдем, нужно найти Бусинку и Перца. Они должны были приготовить нам опочивальню.

– Опо-чего? – спросил Ниран, отжав воду из своей рубахи и отправившись за ней.

Кто-то сунул Луну одну из тряпок, которые передавали по рукам, и он воспользовался ею, чтобы стереть грязь с ног и когтей. Закончив, он поднял глаза и увидел, как Елея незаметно для остальных скользнула в коридор. Он бросил тряпку в кучу и пошел за ней.

Лун поймал ее на выходе из холла, в месте, где коридор разделялся на три ответвления, которые вели в разные части этажа учителей.

– Елея, куда ты идешь?

Она остановилась, неловко поведя шипами.

– Иду искать место, где можно поспать. – Три воина помоложе проскочили мимо, стараясь не смотреть на нее, и Елея зашипела. – Мне надоело чувствовать себя так, словно я совершила что-то дурное.

Елея не сделала ничего дурного. Ей просто не повезло, и Скверны воспользовались ею, чтобы шпионить за колонией. Скверны умели влиять на сознание земных обитателей, заставлять их верить всему, что они говорили, и вытворять то, чего земные обитатели никогда бы не сделали, будучи в своем уме. На раксура эта способность тоже действовала, но не так эффективно. Скверны смогли заставить Елею рассказать им о планах двора, но она не помнила об этом и даже не знала, что сделала это. Лун повидал достаточно одурманенных земных обитателей и понимал, что ее вины в этом нет. Но это поставило Елею в невыгодное положение в борьбе за превосходство между фракциями воинов Жемчужины и Нефриты.

Лун сказал:

– Тогда хватит себя так вести. Не позволяй им так с собой обращаться. – Влияние Нефриты не могло защищать Елею все время. Да, Поток и его прихвостни больше не могли нападать на Елею напрямую – теперь, когда Жемчужина снова проявила интерес к делам двора, Потоку совсем не хотелось, чтобы она разозлилась и вмешалась. Но он мог попортить Елее жизнь, зная, что так он причинит боль и Нефрите. Да и Елея просто не заслуживала такого отношения. – Твое место – рядом с Нефритой.

Елея помедлила, явно терзаясь. Но она сказала:

– Я… подумаю об этом, – и отвернулась.

Лун заколебался, отчасти желая пойти за ней, но он не знал, чем еще ее убедить. Он свернул в коридор, который вел в общий зал учителей.

На этот раз, когда он проходил через опочивальни, они уже не казались жуткими и тихими. Цветика и остальные наставники возобновляли чары на всех ракушках-светильниках, какие только могли найти. Теплый свет отбрасывал на дерево красные и желтые блики, разгонял тени, и резьба на стенах становилась оттого еще рельефнее. Арборы и окрыленные были повсюду; они очищали кровати от пыли и мусора, развешивали мокрую одежду на балконах и лестницах, вытаскивали из корзин постельные принадлежности. Их голоса разносились по комнатам. Они пребывали в радостном возбуждении от того, что наконец прибыли на место и покинули тесноту кораблей.

Лун хотел проведать Горького, Стужу и Шипа и повидать другие выводки, так что он пошел на звук детских визгов и щебетания. Именно он нашел троих птенцов из Медного Неба в улье двеев, где Скверны держали их в плену, стремясь воплотить свой план по созданию новых полукровок-раксура. Лун не знал, почему выводок так к нему привязался – потому, что он спас их, или просто потому, что он был первым раксура, которого они увидели после уничтожения своей колонии. Какой бы ни была причина, теперь Стужа упрямо говорила всем, что они – выводок Луна.

В том, что Туман Индиго примет птенцов, никто не сомневался, ведь на данный момент при дворе не было других королевских выводков. Если в потомстве Луна и Нефриты не окажется других королев, то Стужа вполне могла когда-нибудь возглавить этот двор. Лун знал, что никто этого не хотел, но то, что такая возможность появилась, стало для всех облегчением. И потом, должно было пройти еще по меньшей мере двадцать или тридцать циклов, прежде чем Стужа станет достаточно взрослой, чтобы считаться хотя бы королевой-сестрой, так что у него и Нефриты было полно времени, чтобы обзавестись собственными выводками.

Он нашел круглый проем, арка которого была украшена резным изображением двух малышей – арбора и окрыленного, – игравших друг с другом. Лун шагнул внутрь и оказался в большом помещении с низким потолком.

В тот миг там царил кромешный беспорядок: детишки-арборы и несколько воинов-птенцов перевозбудились и наперебой меняли обличья, а учителя пытались их успокоить и уложить спать в гнезда из одеял и подушек. Глядя на них, становилось намного заметнее, что при дворе рождалось больше арборов, чем окрыленных. Оставалось надеяться, что теперь все придет в норму, ведь двор переехал в новую колонию и освободился от влияния Сквернов, которое преследовало их множество циклов.

Обойдя помещение в поисках выводка из Медного Неба, Лун миновал целый лабиринт маленьких комнатушек, выходивших в общий зал, и несколько неглубоких бассейнов с фонтанами, ныне пересохших и не работавших. В этом месте могло разместиться гораздо большее количество детей, чем то, которым мог похвастаться Туман Индиго.

– Лун, – с нотками отчаяния в голосе позвала его Кора. Ее руки были заняты рыдающим младенцем-арбором. Она кивком указала вниз – Горький в облике раксура пытался удержать одновременно и Кору, и двух малышей арборов, которые вертелись и пытались высвободиться из его хватки. – Ты не мог бы?..

Лун присел, отцепил когти Горького от юбки Коры и начал уговаривать его отпустить малышей.

– Горький, если ты хочешь взять их на руки, то тебе придется принять другой облик, иначе ты можешь их поцарапать.

Судя по тому, что видел Лун, в столь юном возрасте арборы перевоплощались туда-сюда случайным образом, но их когти и шипы были еще мягкими. В отличие от Горького – его когти уже отвердели, и он все еще учился управляться с ними.

Горький посмотрел на Луна своими большими глазами, а затем неохотно перевоплотился. В земном облике он был худым, маленьким мальчишкой с темно-бронзовой кожей и копной темных волос, одетым в рубаху, которая была ему чересчур велика.

Лун усадил сначала Горького на ближайшую подушку, затем одного малыша-арбора ему на колени, а второго – рядом с ним. Теперь, когда когти Горького больше не цеплялись за них, они уютненько прижались к нему и приняли земной облик.

– Спасибо, – с облегчением сказала Кора. Малыш, которого она держала, тоже успокоился, засопел и вонзил коготки ей в плечо. Кора кивком указала на ближайшую кучу одеял. В ней, свернувшись, спали Стужа и Шип, оба в бескрылом облике. В одной руке мальчик сжимал хвост юной королевы. – Эти двое сразу же уснули, но Горький распереживался из-за грозы. Правда, птенчик?

Горький поднял глаза, посмотрел на нее и серьезно кивнул, продолжая крепко держать маленького арбора. Лун подозревал, что дело не в грозе. Мальчика наверняка испугала бы любая суматоха. Горький, Стужа и Шип видели, как Скверны перебили весь их двор: королев и консортов, других детей в яслях, арборов, которые за ними ухаживали, – всех, кого они знали.

Когда-то нечто подобное произошло и с Луном. Он просто этого не помнил. Он сказал Горькому:

– Я буду неподалеку. Нефрита и я совсем рядом, в центральном зале. Хорошо?

Горький снова серьезно кивнул и позволил уложить себя в гнездо вместе с малышами-арборами.

Лун вышел из яслей. Горький явно слишком хорошо помнил, что произошло с его двором. Самым ранним воспоминанием Луна было то, как он жил в лесу со Скорбью и остальными, так что он, видимо, был даже младше Горького, когда его двор уничтожили.

Пройдя по коридору, он оказался в зале учителей, где нашел Звона, Цветику и Реку. Все они были в земном облике и готовили постели. Корень и Песня тоже уже спустились сюда и рьяно сушили свою чешую. Теперь, когда ракушки-светильники проливали свет на резной лес, а вокруг все наполнилось звуками и запахом других членов двора, зал стал намного уютнее.

Лун уже достаточно обсох и потому принял земной облик и потянулся, стараясь унять боль в плече. Звон, все еще красный от возбуждения, поднял голову, посмотрел на него и сказал:

– Этой ночью Нефрита останется здесь, а Жемчужина – этажом ниже, у лестницы, вместе с несколькими воинами. Так, если что-нибудь попытается проникнуть внутрь, оно сначала наткнется на кого-нибудь из нас. Из них. Ну, ты меня понял.

– Хорошо. – Даже если в древе никто не поселился, оставалась еще вероятность того, что их присутствие привлечет хищников.

Цветика подтащила к одной из чаш-жаровен корзину и вывалила в нее груду маленьких плоских речных камушков. Присев рядом с чашей, она простерла над ней руки. Через несколько мгновений от камушков начал исходить жар. Наставница со вздохом откинулась назад и подвернула подол своего халата под ноги.

– Так-то лучше.

Река кивнула, вытащила еще одеяла и передала их Песне и Корню.

– И сырость сейчас уйдет. – Она огляделась вокруг и указала на одну из корзин. – Лун, здесь часть вещей из опочивальни Нефриты. Твои мы сложили туда же.

Насколько знал Лун, у него не было никаких вещей за исключением той одежды, что уже была на нем. Все, чем он обладал, осталось в лагере корданцев. Он подошел к корзине и открыл ее.

Сверху лежали тяжелые, подбитые пухом одеяла и подушки темно-синих оттенков и цвета морской волны, расшитые золотыми узорами. Он вынул их и отложил в сторону, решив, что на них они будут спать этой ночью. Дальше лежали несколько кожаных свертков. Заглянув в один из них, он увидел, что тот полон украшений – серебряных цепочек с вплетенными в них полированными зелеными камнями и глубоководными жемчужинами. Нефрита потратила часть украшений, которые она носила на себе, во время их путешествия на восток, заплатив ими за припасы, а оставшиеся отдала Селис за то, что та им помогла. Но, похоже, драгоценностей у нее было гораздо больше. Лун начинал понимать, что раксура не считали богатством ни камни, ни даже крепкие цветастые ткани, которые делали арборы. Он даже точно не знал, что именно они считают богатством.

– Как много здесь украшений.

Цветика иронично ответила:

– Это мелочь в сравнении с тем, что насобирал Утес за многие годы.

– Я лишь надеюсь, что мы нашли их все. – Река вытащила чеканный медный чайник и беспомощно махнула рукой. – Он попрятал их по всей колонии. После всего, что произошло…

– Не переживай из-за этого, не сегодня. – Звон забрал у нее чайник и поставил его на горячие камни.

Ища другие постельные принадлежности, Лун отодвинул свертки в сторону. Под ними нашлось шерстяное одеяло, длинный мягкий ворс которого был окрашен в пурпурный тон заката. Оно показалось Луну знакомым. Он вытащил одеяло и увидел, что в него завернуты ножны с ножом и пояс из темной мягкой кожи с выдавленным на нем красным извилистым узором и круглой пряжкой из красного золота. Это были дары консорту, которые Нефрита оставляла в старой колонии у опочивальни учителей, где расположился Лун. Рукоять ножа была вырезана из рога, а клинок сделан из клыка – острого, как стекло, и крепкого, как дорогой металл. Тогда Лун не принял даров, потому что не знал, во что ввязывается, и был почти уверен, что вообще не хочет ни во что ввязываться. А теперь… «Теперь все по-другому», – напомнил он себе. К тому же он все еще очень хотел этот нож.

Он оставил его и ремень поверх драгоценностей Нефриты и кинул одеяло к остальным. Внезапно почувствовав себя неуютно, Лун огляделся, чтобы убедиться, что за ним никто не следит, особенно Утес. Затем он понял, что не видел праотца с тех пор, как они прибыли сюда.

– Где Утес?

Цветика, осторожно разворачивавшая плитку спрессованного чая, сказала:

– Он пошел наверх, чтобы осмотреть королевский уровень. Причем уже давно, – прибавила она, нахмурившись.

Звон уронил на гору одеял последнюю подушку и взволнованно поднял глаза.

– Думаешь, что-то случилось?

– Нет, просто… – Цветика помедлила. – Когда-то давно это место было его домом.

Она была права – наверное, Утес чувствовал себя странно, вернувшись сюда. Лун прикрыл корзину крышкой и сказал:

– Я его найду.