– Набат, наставники и учителя, присутствующие в этой комнате, говорили с ним. А ты нет. Так что попридержи свое мнение при себе, пока оно не станет хотя бы чуточку обоснованным.

И снова повисла гнетущая тишина. Тогда Звон сказал:

– А с чего вы решили, что Жемчужина не захочет его себе? Он красивый, и если она возьмет себе нового консорта…

Утес прервал его:

– Она в три раза старше него и еще не насколько потеряла рассудок, чтобы попытаться принудить молодого консорта.

Вдруг Цветика прокашлялась:

– А еще он здесь.

Видимо, она уловила запах Луна. Он не стал медлить, оторвался от стены и, пройдя несколько шагов, вошел в комнату. Собравшихся оказалось больше, чем он думал: сидевшие раксура заняли весь пол, и некоторые стояли в других проходах. Все они уставились на Луна, смутившись от его внезапного появления. Большинство из них впервые увидели дикого одиночку, о котором все говорили. Лун не обратил на них внимания и вместо этого повернулся к Утесу:

– Кажется, ты забыл мне что-то сказать?

Вопреки желанию Луна, его голос прозвучал сдавленно, и он так крепко стискивал зубы, что говорил почти через силу. Это было просто смешно – он не должен был так себя чувствовать. Утес не обязан был ему ничего говорить. Это Лун оказался перед ним в долгу и расплатился, когда помог разделаться со Сквернами в Медном Небе.

Утес долго и внимательно смотрел на него. Его глаза – ясные и затуманенные – не выражали вообще ничего. Он сказал:

– Нам нужно поговорить наедине.

Публика, решившая, что их просят уйти, растерянно зашевелилась, но Утес развернулся и сам направился в атриум. Лун последовал за ним, выйдя из освещенного сияющим мхом помещения в темный сад. В воздухе висел насыщенный запах земли и недавнего дождя. Лун передернул плечами от облегчения – ему хватило уже того, что на него больше не смотрели недружелюбные и любопытные глаза.

Утес не заговорил, он лишь преобразился, прыгнул вверх и огромным темным силуэтом вскарабкался по стене здания, наполовину распахнув крылья и дергая из стороны в сторону хвостом.

Лун подождал, когда Утес взмоет с пирамиды в воздух. Тогда он тоже перевоплотился, последовал за ним и забрался по стене до места, откуда смог безопасно спикировать вниз и поймать крыльями воздушный поток. Серп луны почти полностью скрылся за облаками, но Лун видел, что Утес уже пересек темную полосу реки и сады с террасами. Он приземлился на одном из высоких холмов, где не росли деревья и на вершине которого лежали плоские камни, выложенные неровным кругом. Лун заложил вираж и осторожно приземлился поодаль, чтобы его нельзя было достать внезапным прыжком.

Утес снова принял земной облик и сел на один из камней лицом к темному силуэту колонии. Он двигался медленно, словно его тело ломило, – так двигались пожилые земные обитатели с больными суставами.

Лун помедлил, а затем тоже преобразился. Дул холодный ветер, и он порадовался, что принял новую одежду. Он чуял, что в воздухе летают другие раксура, – вероятно часовые, – но поблизости их не было. Утес не шевелился, и через несколько секунд Лун прошел по мокрой траве и встал рядом с ним.

Пирамида была испещрена светящимися проходами, отверстиями и воздуховодами, и их сияние отражалось в темной поверхности реки. В ночи все строение казалось уязвимым – слишком открытым, незащищенным.

На холме было тихо, лишь ветер гулял по кронам, шелестя листьями. В тишине Утес произнес:

– Я собирался сказать тебе еще в Медном Небе, но передумал. Если бы ты знал, то мог отказаться прийти сюда со мной. А мне было нужно, чтобы ты пришел.

Лун почувствовал, как часть напряжения уходит из него. По крайней мере, Утес не пытался притвориться, что это случайность и что он не умышленно скрыл от него правду. Лун сложил руки, глядя вниз на темную реку. Ему было трудно разобраться в собственных мыслях.

Стать одним из воинов, защищавших колонию от Сквернов и других опасностей, – это одно дело… но ведь его просили совершенно о другом. И он не забыл, что королева обладала не только условной властью; она могла не дать ему перевоплотиться и удерживать его на земле, пока он находился рядом с ней. Он не знал, что сказать Утесу, и немного удивился, когда произнес:

– Последняя женщина, с которой я жил, отравила меня, чтобы ее народ мог утащить меня в джунгли и скормить гигантским варгитам.

В темноте было трудно разобрать, но Утес, похоже, призадумался. Затем он пожал плечами:

– Большинство земных созданий думают, что консорты похожи на Сквернов.

Лун скорчил горькую гримасу:

– Мы много месяцев были вместе. Она говорила, что хочет ребенка. От меня.

– Вот как. – Утес, по-видимому, решил, что с этим не поспоришь. – Так ты собираешься уйти?

Лун резко вдохнул, сдерживая первый пришедший на ум ответ. Он прошелся в сторону и посмотрел вниз, на террасы садов, на растения, мерно раскачивавшиеся на ветру, на то, как лунный свет блестит на рябой поверхности реки. Было бы проще, знай он, чего он сам хочет.

– Ты хочешь сказать, что вы не заставите меня остаться?

Утес усмехнулся, а затем сухо сказал:

– Мы оба знаем, что ты сможешь сбежать от меня, если захочешь. – Он выпрямился, блаженно потянулся и потер рукой шею. – И даже если бы я был таким дураком, арборы этого не потерпят, в особенности наставники. И потом, нашему двору не нужен пленник, ему нужны консорты.

Судя по тому, что видел Лун, сам двор думал иначе – что ему не нужно ни то, ни другое. Лун произнес:

– Мне уже сказали, чтобы я уходил.

– Воин по имени Поток?

Лун расправил плечи и не ответил, упрямо глядя на темные поля. Изредка проявлявшаяся способность Утеса читать мысли была лишь одним из его неприятных качеств.

– Я просто предположил, – сказал Утес. – Я уже рассказывал тебе о королевских выводках. Иногда в них рождаются одни самцы, и птенцы, которые не становятся консортами, остаются обыкновенными воинами. Смоль была сестрой Жемчужины, и Поток родился в одном из ее королевских выводков. – Затем он кисло добавил: – Мнение Потока меня не интересует, хотя он считает, что должно.

Пусть и так, но это ничего не меняло. Поток не один хотел, чтобы Лун ушел.

Лун вдруг заметил, что слышит доносящийся с реки шум, хор голосов, высоких и низких, гармонично сливающихся друг с другом, и с ветром, и с ласковым журчанием реки. Он замер, уставившись на колонию, и у него перехватило дыхание. Он не мог разобрать слова, но казалось, что песня пронзает его насквозь и эхом отзывается в душе, словно задевая самые сокровенные ее струны.

Утес поднял голову, прислушиваясь.

– Они поют. Арборы взывают к окрыленным, и те им отвечают. – Одинокий голос, высокий и чистый, поднялся над остальными, сплетаясь с ними, а затем затих. Лун почувствовал, как его прошиб пот и на холодном воздухе по его телу побежали мурашки. Утес же, по-видимому не тронутый, сказал: – А это Нефрита. Жемчужина уже давно не поет.

Лун отвернулся на пол-оборота, подавляя желание поежиться. Пение казалось ему… чужим, и Луну не нравилось то, как оно играло на его чувствах. Впрочем, пусть играет, сколько хочет, – что бы это ни было, он не имел к этому никакого отношения.

Лун вдруг подумал, далеко ли от лагеря корданцев находился двор Звездного Сияния и насколько близок он был к тому, чтобы найти других раксура. Или насколько близки были они к тому, чтобы найти его. Впрочем, его положение там вряд ли было бы лучше, чем здесь. Судя по всему, Звездное Сияние не нуждалось в лишних консортах, и, видя преобладающее мнение о диких одиночках, Лун знал – они бы его выгнали. На протяжение всего дня, с каждым новым разговором, одна мысль становилась все яснее и очевиднее, и Лун наконец ее озвучил:

– Мне здесь не место. – Возможно, будь он моложе, у него еще был бы шанс, но не теперь.

Утес усмехнулся:

– Ты боишься, что тебе нет здесь места. А это не одно и то же.

Лун внутренне вспылил, но не подал виду, зная, что, если потеряет самообладание, Утес победит.

– Я всю свою жизнь хожу от одного нового места к другому. Я знаю, когда мне в них ничего не светит.

Утес насмешливо сказал:

– Ты пробыл здесь полдня и большую часть времени проспал.

Лун кисло ответил:

– Я люблю принимать решения быстро.

Утес с тяжелым вздохом поднялся на ноги и посмотрел на пирамиду. Если Цветика не ошибалась, то старик весь день провел с Жемчужиной, пытаясь убедить ее в том, о чем она, по-видимому, и слышать не хотела.

– Я всего лишь прошу тебя остаться до тех пор, пока у меня не получится убедить Жемчужину. Я хочу, чтобы двор оставил эту колонию и вернулся на запад, в наш родной лес. Но они даже не подумают об этом, если у Нефриты не будет консорта – или хотя бы претендента на эту роль. Когда мы укрепимся в новой колонии, то окажемся в более выгодном положении и сможем пригласить консортов из других дворов. – Он мрачно прибавил: – Много времени это не займет. Скоро все решится.

Луну хотелось бы ему как-то возразить, но Утес не просил его о многом. Если он останется здесь ненадолго, даже несмотря на угрозы, косые взгляды и разговоры за спиной, то хуже ему не будет. Почти. Но существовала и другая проблема.

– А что насчет Сквернов?

– Раксура должны убивать Сквернов. Такова наша роль в Трех Мирах.

Лун посмотрел на Утеса, не понимая, всерьез ли он.

Утес пожал плечами, словно он не сказал ничего необычного.

– Они хищники, такие же как тэты, гобины и сотни других. Это мы должны охотиться на них, а не наоборот. – Он покачал головой: – За время правления Жемчужины у нас почти не осталось союзников, если не считать Медное Небо. Я говорил с их правящей королевой о том, чтобы объединить дворы.

Лун подумал, что Утес был не единственным при дворе Тумана Индиго, кто вел переговоры на стороне.

– Значит, кто-то предупредил Сквернов о том, что вы хотите объединиться с Медным Небом. Кто-то из колонии.

– Я тоже об этом подумал. – Голос Утеса стал резче. – Так ты остаешься?

Лун посмотрел на колонию, подумал о ее жителях, столь беззащитных в этой тьме.

– Я останусь и позволю тебе воспользоваться моим присутствием в своих целях. Но, когда все закончится, я ничего не обещаю.

– Поживем – увидим, – насмешливо и без тени благодарности сказал Утес. – Быть может, ты примешь еще одно быстрое решение.

Лун зашипел на него, преобразился и взмыл в воздух.

Перелетев реку и оказавшись в колонии, он постарался облететь стороной дворик учителей и другие освещенные места. Голоса все еще поднимались и затихали, но песня уже не казалась столь громкой и пронзительной, словно большая часть певцов уже замолкла.

Лун приземлился на одну из ступеней, подошел к воздуховоду, который разведал раньше, и спустился по нему вниз к опочивальням. Он надеялся, что если кто-нибудь и заметит его присутствие, то поймет намек и оставит его в покое. Коридор был пуст, и он вернулся в опочивальню, которую ему показала Тычинка. По крайней мере, сейчас у него была теплая постель, и он собирался наслаждаться этим, пока мог.

Но стоило ему подняться по ступеням в маленькую комнатку, как он замер. Кто-то чужой побывал здесь – не Тычинка, и не Бубенчик, и даже не Поток с Дрейфом. В воздухе все еще висел совершенно незнакомый запах.

Лун оставил свою старую одежду на корзине рядом с халатом, который ему одолжила Тычинка. Теперь поверх них что-то лежало – что-то, завернутое в синюю ткань. Он осторожно потыкал сверток пальцем и, когда из него ничего не выскочило, развернул. Внутри оказался пояс из мягчайшей кожи, отделанный красным извилистым узором, и с круглой пряжкой из красного золота. На поясе висел кинжал в ножнах. Лун вытащил его – рукоять была сделана из резного рога, а клинок из клыка какого-то животного. Он был острым, как стекло, но гибким и прочным, как хороший металл.

Лун подумал о браслете, который он нашел в походном мешке Утеса. Тот был сделан из такого же дорогого красного золота, как и пряжка. А еще Цветика говорила что-то о подарке Нефриты, предназначавшемся для консорта, которого Утес должен был привести из двора Звездного Сияния. Также он вспомнил слова Утеса: «Я несу своей праправнучке подарок». Лун со злостью зашипел.

«Очень смешно».

Лун убрал кинжал в ножны, снова завернул его вместе с ремнем в ткань и оставил сверток на ступенях за порогом опочивальни. Пожалуй, так он ясно дал понять, что не принимает подарок, взятку, плату за то, что продался в рабство, или что еще это могло означать. Он надеялся, что Утес скажет Нефрите или тому, кто оставил дар здесь, что Лун согласился сотрудничать и подкуп был не нужен.

Он забрался в кровать и стал слушать, как поет двор. Песня постепенно затихала, а затем окончательно растворилась в тишине.

Когда Лун проснулся утром, он еще какое-то время лежал, глядя на пылинки, парившие в луче света, который падал из воздуховода. Ему не хотелось вставать и начинать день, в основном потому, что у него не было здесь обязанностей и он не знал, что делать.

Спалось ему плохо. Даже если бы он не ждал, что Поток вернется, чтобы снова попытаться его выгнать, шум не давал ему уснуть. Зазоры между толстыми стенами и потолком позволяли звукам свободно гулять по опочивальням, из-за чего он отчетливо слышал тихие голоса, чье-то глубокое дыхание и негромкие звуки совокупления. Все это ничем не отличалось от лагеря корданцев, и Лун понимал, что не может расслабиться лишь потому, что вокруг чужаки и многие из них настроены к нему враждебно.

Окружающих шум, похоже, не беспокоил. Хотя, если бы с ним в кровати лежали двое или трое друзей, как в некоторых соседних опочивальнях, Лун бы тоже его не заметил.

Он решил, что будет делать то же, что и в любом другом месте, и отправится на охоту. Так он сможет все обдумать, а заодно покажет двору, что может сам себя прокормить и не зависит от их великодушия.

Когда он выбрался из кровати, то увидел, что завернутые в ткань кинжал и пояс все еще лежат там, где он их оставил. Но одной ступенью ниже появился еще один сверток, побольше. Развернув его, Лун увидел, что это шерстяное одеяло, длинный, мягкий ворс которого был окрашен в пурпурный цвет, похожий на сумеречную мглу.

Недовольно поморщившись, Лун снова свернул одеяло и оставил его на ступенях. Если так будет продолжаться, то ему придется перелезать через гору даров, чтобы выйти из комнаты.