Глава четвертая. Островские

Островский спрыгнул с коня у крыльца старого деревянного дома, громко именуемого в Афанасьеве «барским». Два месяца назад Лаврентий получил это именьице в наследство от очень дальнего родственника и с тех пор не уставал благодарить судьбу: у него вновь появилась крыша над головой. Впрочем, только это и было хорошей новостью, всё остальное оставляло желать лучшего: к Афансьеву было приписано всего тридцать душ крепостных, хозяйство оказалось запущено, дом разворован, а мошенник-управляющий, споивший несчастного троюродного дядю, исчез вместе с остатками денег. Единственное, что обнадеживало, так это благословенный климат здешней губернии и чёрная плодородная земля. Поместье при умелом управлении вполне могло бы стать доходным. Требовались лишь деньги на восстановление, но их-то как раз и не было.

Лаврентий в очередной раз помянул недобрым словом своего папашу, просадившего за карточным столом целое состояние. Наверное, проще всего было продать Афанасьево, а деньги прожить… Но что потом?

«Ну почему это случилось со мной? – пожалел себя Островский. – Другие живут спокойно, а мне вечно не везёт».

Лаврентий происходил из старинного, но не слишком богатого дворянского рода. Поместье его отца хоть и считалось большим, но дохода давало немного, впрочем, это не помешало Валерьяну Островскому взять в жены самую богатую невесту в округе. О красавице Марианне ходили не слишком лестные слухи: о ней шептались, что барышня не брезгует по ночам вызывать к себе в спальню богатыря-конюха. Но Валериана это не остановило, ведь за Марианной давали хорошие деньги. Отец невесты был рад сбыть с рук засидевшуюся дочку и настоял на скорейшей свадьбе.

На удивление всем, молодые поладили, и, хотя Марианна, родив наследника, отказалась иметь других детей, страсть её к мужу сделалась лишь сильнее. Когда единственному сыну счастливой четы исполнилось пять, отец Марианны скоропостижно скончался, оставив после себя большое наследство и незамужнюю пятнадцатилетнюю дочь Иларию, которую старшей сестре пришлось взять на воспитание. Сёстры оказались очень похожи: высокие, пышнотелые, с густыми ярко-рыжими волосами и белой, почти прозрачной кожей в мелких золотистых веснушках. Хороши они были неимоверно. Когда сёстры стояли рядом, просто не верилось, что между ними почти десять лет разницы в возрасте.

Илария в новом доме сначала дичилась, но потом освоилась, а к своему маленькому племяннику даже привязалась. Вот только счастье её в новой семье оказалось недолгим. Той же зимой Марианна простудилась и слегла. Илария не отходила от постели сестры, выхаживая её, но все усилия оказались тщетны: три недели спустя Марианна скончалась.

Валериан впал в такое отчаяние, что даже попытался застрелиться. Однако храбрости нажать на курок у него не хватило, и пришлось ему глушить горе старым проверенным способом – не расставаясь со стаканом. Ну а с пьяной головы чего не натворишь? Однажды утром Валерьян проснулся в постели Иларии. Подробностей он не помнил, но выбирать уже было не из чего.

– Завтра обвенчаемся, – пообещал он.

Валериан женился на свояченице, получив вместе с ней всё состояние покойного тестя. Это Островского обрадовало, а приятное открытие, что вторая жена не уступает первой по силе страсти, окончательно утешило. Впрочем, имелось одно «но»: Илария оказалась бесплодной, и Лаврентий остался в семье единственным ребенком. Но тётка-мачеха искренне любила мальчика и баловала его, как могла.

Десять лет спустя, когда Валериану стукнуло пятьдесят, а Иларии было всего двадцать шесть лет, она вдруг осознала, что муж уже не тот и она всё чаще остается по ночам одна. Начав предъявлять претензии, женщина сделала только хуже – самолюбивый Валериан вообще перестал заходить в спальню, а вместо этого напивался до бесчувствия в кабинете.

Понимала ли Илария, что делает, или зов плоти стал невыносимым? Кто знает… Но однажды, когда муж в очередной раз заснул на полу в кабинете, она пришла в спальню к шестнадцатилетнему пасынку. Обняв юношу, Илария сказала, что хочет научить его общению с женщинами. Она отдалась Лаврентию, и тот с первой же ночи сделался её рабом. Дальше – больше. Обучив юношу самым изысканным ласкам, женщина успокоилась и подобрела. Теперь она проводила с Лаврентием почти всё ночи.

– Я тебя обожаю, в тебе вся моя жизнь, – шептала Илария, и это была чистая правда.

Илария больше не обращала внимания на мужа и считала, что Валерьян всё знает и молчит. Но она ошибалась. Однажды не ко времени протрезвевший Островский-старший, не найдя ночью жену в супружеской спальне, пошёл искать её по дому и обнаружил в постели сына. Валерьян взбеленился так, что попытался застрелить обоих. Лаврентий выскочил от него в окно, а Илария, получив хорошую трёпку, на время затаилась.

С домашними Островский-старший разобрался жёстко: определив сына в кадетский корпус, жену запер дома и перестал с ней разговаривать. Правда, Валериан скоро утешился, найдя себе новую страсть – игру, и теперь пропадал в уездном городе, пуская наследство тестя и приданое обеих своих жён на ветер. Сидя одна в поместье и не находя выхода своим страстям, Илария приблизила к себе новую служанку Анфису. Эта здоровенная баба терпеть не могла мужчин, зато с женщинами вела себя необычайно ласково. Илария полюбила ходить с Анфисой в баню и там подставлять её ловким рукам своё изнывающее тело.

Лаврентий после кадетского корпуса пошёл служить и страстно надеялся стать героем, а затем получить отцовское прощение. Валерьян сыну не писал, зато Илария засыпала пасынка письмами и, читая эти полные страсти и откровенных намёков послания, Лаврентий чувствовал, что никогда уже не сможет выйти из-под власти мачехи. Получив ранение под Малоярославцем, он почти три месяца провалялся в госпитале с простреленным боком, но, слава богу, выздоровел, получил за храбрость орден Святого Георгия и отправился в бессрочный отпуск по ранению с разрешением вернуться в полк «при полном восстановлении сил».

Решив, что отец наконец-то простит и примет сына-героя, Лаврентий поспешил домой, но, приехав в имение, застал Валерьяна при смерти. Оказывается, неделю назад Островский-старший проиграл последнее, что у него оставалось, – поместье, с горя напился и, забыв шубу, пошёл в мороз пешком, поскольку коня он тоже проиграл. Войдя утром в гостиную, Валерьян без чувств рухнул к ногам жены. С тех пор он в себя уже не приходил. На следующий день после приезда сына Островский-старший умер, а его кредиторы прислали письмо с соболезнованиями и предложением освободить имение.

– Что же нам теперь делать? – спросил Лаврентий у одетой в чёрное мачехи.

Илария подняла на него безмятежные глаза и, пожав плечами, улыбнулась. Она, как всегда, витала в облаках. Женщина обезумела от счастья, вернув своего дорогого мальчика. Казалось, её не волнует ни то, что она только что похоронила мужа, ни то, что они всё потеряли и не имели теперь даже крыши над головой. Илария так жаждала любви своего «малыша» и не могла понять, почему тот чем-то озабочен.

– Поступай как знаешь, мой дорогой, – обронила она.

Пришлось Лаврентию отдуваться в одиночку. Наверное, ему следовало бросить Иларию, а самому вернуться в полк. Кто знает, может, его судьба сложилась бы тогда иначе, но Лаврентий не смог разрубить тягостные узы. Впрочем, у Иларии ещё кое-что оставалось – она вместе с Анфисой переселилась на маленький хутор в десяти верстах от прежнего имения, отец перед смертью записал его на имя младшей дочери, о чём Валерьян так и не узнал.

Уладив дела с кредиторами, Лаврентий получил оставшиеся крохи наследства и переехал к мачехе. Офицерской пенсии по ранению еле хватало на жизнь, но он даже и не пробовал искать службу. Мысль поступить так, как сделал отец, дважды женившийся на богатых, прочно засела в голове Лаврентия. Только вот никого подходящего на роль невесты в округе не просматривалось, да и папашины выкрутасы сильно подпортили репутацию семьи Островских.

Вот тогда-то Лаврентию хоть немного, но повезло: он получил письмо от поверенного своего почившего троюродного дяди с сообщением о наследстве. Маленькое имение показалось тогда спасением, да и теперь, прожив здесь два месяца, Островский не изменил своего мнения, но срочно требовались деньги. Лаврентий окончательно дозрел до выгодной женитьбы. Встреченная им сегодня девушка, судя по всему, была из богатых. Хорошо бы продолжить знакомство, а там, глядишь, и зацепиться за престижное семейство. Но как сказать о своих планах Иларии?

«Главное, чтобы новая знакомая сдержала обещание, – рассуждал Лаврентий. – Если она приедет, значит, дело может выгореть. Вот тогда и нужно подумать, что делать с Иларией. В конце концов, можно снять ей квартиру в уездном городе или ещё дальше – в губернской столице. Отправить обеих рыжих с глаз долой. Дать Анфисе пару монет, чтобы поусерднее ублажала Иларию…»

План Островскому нравился, теперь осталось добиться главного, чтобы «богатая невеста» не подвела и, как обещала, приехала в рощу.

Долли знала, что в рощу ей ехать не стоит, но гордость не позволяла изменить данному слову. Обещала – значит, сделай. Так всегда говорила бабушка, так учил дочерей отец. И Долли решилась… Водопад встретил её привычным глухим рокотом и застывшей над струями маленькой радугой. На мгновение княжне показалось, что художника здесь нет, и она вздохнула свободно, но тут же поняла, что Островский ждёт, устроившись на корнях дуба. Он шагнул навстречу, зажав в руке небольшой альбом в сером картонном переплете.

– Доброе утро, Дарья Николаевна!

Долли постаралась ответить как можно любезнее и направила Лиса к поваленному дереву, где, спрыгнув на корень, спустилась на землю. Художник пошёл за ней.

– Спасибо, что приехали, мне так хотелось, чтобы вы посмотрели мои работы, я думаю, что они гораздо лучше вчерашней, – сказал он и протянул альбом.

Долли открыла затёртую обложку. Ей показалось, что часть листов аккуратно вырезана, а на тех, что остались, были виртуозно, с точнейшей передачей оттенков написаны акварелью цветы. В основном они оказались садовыми: лилии, гортензии и тюльпаны, нарциссы и гиацинты. На фоне их пышной красоты особенно нежно смотрелись полевые лютики и фиалки. На последнем листе красовалась роскошная тёмно-алая роза, бархатистая, только что распустившаяся, с капельками росы на лепестках.

– Как хорошо! Вы очень талантливы, – восхитилась княжна. – А где остальные листы, вы вставили их в рамки?

– Я подарил их тем, кого считал вторыми половинками этих цветов, – ответил Островский. В его глазах мелькнула робость, и он признался: – Я не знаю, как объяснить, чтобы стало понятнее.

– Наверное, вы хотите сказать, что девушки напоминают вам цветы, – помогла ему Долли. – Когда хотят сделать комплимент даме, то говорят, что она похожа на розу, а у вас – более тонкое восприятие.

– Да, вы правы! Обычно я не страдаю таким косноязычием, как видно, ваша красота смутила меня, – откровенно польстил Лаврентий. Взглянув в посуровевшее лицо княжны, он понял, что переборщил, и поспешил исправить оплошность: – Простите меня за вольность, но я – простой офицер и не очень умею говорить с дамами.

– Мне пора ехать, – строго сказала Долли, подхватила длинный шлейф амазонки и подошла к поваленному дереву, где её терпеливо ждал Лис.

Княжна легко вскочила в седло и обернулась к художнику:

– Всего хорошего!

Но не тут-то было: Островский шагнул вперёд и придержал Лиса за узду.

– Пожалуйста, разрешите мне видеть вас! Я надеялся сопровождать вас на прогулках, – признался Лаврентий.

Долли задумалась. Она опасалась слухов, но обижать человека, не сделавшего ей ничего дурного, тоже не хотелось. Нужно было выкрутиться, но уж это княжна Черкасская умела делать лучше всех на свете. Она улыбнулась и сказала:

– В конце месяца вернётся моя тётя, и тогда мы начнём принимать наших друзей в Ратманове. Представьтесь, и, если она вас пригласит, вы сможете бывать у нас. – Не дав Островскому возможности продолжить разговор, Долли ударила коня пяткой в бок. Лис тряхнул головой, освободил узду из чужих рук и стрелой взлетел на мост.

Какая удачная отговорка! И волки сыты – и овцы целы. Пусть тётя сама решит, подходящее это знакомство или нет. Сбросив наконец груз сомнений, Долли с лёгкой душой отдалась скачке. Рыжий красавец Лис не обманул ожиданий: минуты за три проскочив рощу, он понёс свою хозяйку через поля со скоростью ветра.