Дом на острове стал бы отличной декорацией для фильма любого жанра. В солнечные дни здесь можно снимать красочный мюзикл, в пасмурные – психологическую драму. Зимой на фоне местных пейзажей развернулась бы романтическая комедия, а в ноябре – классический фильм ужасов с ветками, скребущими по стеклу, и старой лодкой на туманном озере.
Сейчас, в июле, дом сияет стеклами и флюгером, приглашающе машет тюлем из распахнутого окна. Под колесами вкусно хрустит гравий, веет свежестью от близкой воды. Эмма глушит мотор. Зашумели, аплодируя, сосны.
– Девчонки! – раздается визг с террасы. Катя вскакивает навстречу, и на половицах скрипит кресло-качалка.
– Совсем одичала, женщина, – бормочет Эмма, освобождаясь от повисшей на шее подруге.
– Какая ты сегодня! – восхищенно тянет Катя, отстраняясь и окидывая подругу влюбленным взглядом.
А посмотреть есть на что. У Эммы новая стрижка: гладкие, блестящие, словно облитые лаком черные волосы с рыжей поперечной полосой. Темный джемпер подчеркивает синеву глаз, черты лица кажутся еще тоньше из-за смуглого загара. Эмме не знакома проблема лишнего веса, от природы ей досталась сухощавая фигура, та, которую завистники называют костлявой, а поклонники – точеной.
Но здесь нет завистников, только друзья.
– Хватит обнимашек, – смущается Эмма. – Тащи штопор, топи камин!
– Да все готово еще с утра! Я вас так ждала, так ждала! В этой глуши вообще нечем заняться. Совсем-совсем нечем! – жалуется Катя, подхватывая пакеты с едой и направляясь в дом.
Как может быть нечем заняться в такой красоте? Созерцай рассветы да слушай соловьев: уже только этого должно хватить для полного счастья.
Из просторной гостиной на улицу ведет вторая дверь, к озеру. На веранде три соломенных стула и столик, а дальше – тропинка, обсаженная пестрыми турецкими гвоздиками и убегающая к маленькому причалу. Зловещей лодки на этот раз нет: триллеров не запланировано.
В стороне на пригорке раскинулась ракита. К ветке привязаны самодельные качели. Если на них сесть и поднять голову, то увидишь резной узор из узких листьев на фоне синего неба. Настоящий шатер из листвы: крона настолько густая, что даже дождь под ней не страшен. Можно качаться и наблюдать, как капли оставляют на озере круги и пузыри. Идеальное место для игр маленькой девочки.
– Леся, хватит медитировать, давай в дом! Мы уже для тебя, лентяйки, тут все устроили!
Смеркается, тепло камина прогоняет ночную сырость. Эмма ежится, хватает сразу три кубика сыра и подсаживается к огню. Катя, с набитым виноградинами ртом, разливает из тяжелой бутылки.
– Давайте, девчонки: за встречу!
Звонко встречаются бокалы. Хозяйка дома, щурясь от удовольствия и вина, оглядывает компанию.
– Здесь просто нечем заняться, – повторяет она. – Даже по телеку смотреть нечего! Как ни включишь, либо сериалы про ментов, либо новости.
– А что, кабельного в твоем дворце нет? – хмыкает Эмма.
– Ой, да какой там дворец! – машет рукой Катя. – Скворечник! В подвале вода, крышу перекрывать надо, трубы гудят.
– И кабельного нет, – качает головой Эмма.
– Точно! Антенну ветром снесло позавчера. Техник все никак не доедет. Чувствую, пока муж не вернется, я без нормальных каналов. В интернете мне неинтересно. А чем еще заняться – ума не приложу!
Конечно, такой случай поупражняться в остроумии упустить нельзя.
– Вязать начни!
– Гладью вышивать!
– Напиши нового «Гарри Поттера»!
– Орхидеи еще можно разводить!
– И кошек!
– Точно, кошек! Ты же независимая и самодостаточная женщина, где твои кошки?!
– Зачем мне кошки? У меня муж есть, – оправдывается Катя.
– Ну так выпьем же за крепкую семью, в которой даже кошки не нужны! – прыскает Эмма, и тишина ночного дома прочно вытесняется смехом и болтовней.
***
Почти стемнело.
– Не учится, не ищет работу, – рассказывает Катя про старшего сына. – Какой в этом толк, говорит. Любая деятельность бессмысленна: мол, мы работаем, выбиваемся из сил, зарабатываем деньги и спускаем их на поддержание жизнедеятельности, чтобы можно было проработать подольше. Потом болеем и умираем, а мир каким был до нашего рождения, таким же точно и остается после нашей смерти. Во всем этом, говорит, никакого смысла нету, и я не хочу впрягаться в колесо бессмысленной рутины.
– Да твой сын чертов просветленный, – изрекает Эмма.
– Ой, да какой там просветленный, – закатывает глаза Катя. – Лежать на диване целыми днями и обедать дважды в день – в этом смысла, конечно, гораздо больше, чем стать уважаемым человеком, завести семью и слезть наконец-то с родительской шеи.
– Ну, может, это временное бездействие. Просто период такой переходный. Однажды он поймет, чем хочет заниматься.
– Хотелось бы надеяться на это, – кивает Катя. – Хоть бы он не стал одним из этих пузатых лентяев, в сорок лет живущих с мамой.
– Так странно слышать это от тебя, Кать. Я прямо тебя зауважала! Обычно мамочки, наоборот, удерживают своих детей рядом как можно дольше…
– Прошли те времена. Был бы он единственным ребенком, может, я бы и осталась клушей, не отпускающей от себя своего цыпленочка. Но у меня еще двое. Это нормальное течение жизни: дети растут, встают на ноги и уходят, а потом, к старости, возвращаются и помогают своим родителям понять, что их жизнь прошла не зря.
– То есть для тебя смысл человеческой жизни в семье?
– Не знаю насчет всего человечества, но в моей жизни главное дети, это да. Я не претендую на абсолютную истину, конечно. Но для меня важнее ничего нет.
– Так донеси эту идею до сына. Может, она вдохновит его? Покажет новый вариант смысла жизни?
– Да говорила, – пожимает плечами Катя и замолкает.
– И? Что он думает?
– Мой сын считает так: люди не знают, что делать со своей жизнью. Говорит, мы все понятия не имеем, для чего живем и чем должны заниматься. Из-за этого наше существование пусто. И если постоянно и сознательно смотреть в эту пустоту, можно сойти с ума и повеситься, потому что невозможно так жить. Чтобы отвлечься, отвлечь себя от этого осознания глобальной пустоты и никчемности, люди заполняют свою жизнь всякой «суетой», как он выражается. Строят семьи и растят детей, общаются, выполняют никому не нужную работу, деньги от которой тратят на никому не нужные вещи и развлечения. Ставят себе цели и увлеченно кидаются их достигать. Делают все, что угодно, лишь бы не вспоминать о главном: о том, что они не знают, что делать со своими жизнями.
Воцаряется молчание. Нужно примерить сказанное на себя, оспорить и доказать себе, что, может, это и истина, но для кого-то другого. Действительно, многие не знают, зачем живут, и стремятся к надуманным и иллюзорным целям. Со стороны это отлично видно. Многие – но только не мы! У нас-то все окей.
– Вау, – нарушает паузу Эмма. – Все-таки твой сын чертов просветленный. Хоть и обжора, ведь два обеда в день – это сильно!
***
А потом настает время обсуждения личного. Меняются интонации, принимаются более доверительные позы. Катя обхватывает ладошками бокал, словно чашку горячего какао, и участливо пододвигается к Эмме.
– А как твой Макс, общаетесь после развода?
– Так, – Эмма неопределенно крутит запястьем, – общаемся. Два месяца прошло. Уже завел подружку.
Катя выдерживает паузу, негодующе округляет глаза. Пора углубиться в чувства.
– И как ты? Не переживаешь?
– Да мне по барабану, если честно. Прожили мы всего год, разошлись мирно, претензий я к нему не имею и иллюзий не питаю. С чего бы мне переживать?
Никто не знает, с чего бы ей переживать, и Эмма продолжает:
– Он тоже молодец: ну что, спрашивает, ты за меня рада? Я ему правдиво и ответила: я за тебя не рада. Мне может быть плевать, может быть обидно, досадно или завидно – но с чего мне радоваться? Неужели ты веришь, что экс-супруги могут искренне радоваться, когда кто-то быстро находит им замену? Да какой человек вообще будет радоваться такому?
Чувствуется, что Эмма права. Но эта правда облекается в какие-то неправильные слова. Слишком честные, наверное.
Эмма продолжает:
– Такое же недоумение у меня вызывают комментаторы в Инстаграме, которые под фотографиями чужого младенца в дурацком комбинезоне пишут восторженные отзывы: «Молодцы!», «Красавцы!». Люди, неужели вам не все равно? Вы правда настолько впечатлены заурядным снимком? Или просто хотите поддержать мамашу, которая демонстрирует своего ребенка в сети в жадной жажде одобрения?!
Эмма входит в раж, и надо ее немного остудить, пока разговор не повернул в русло злобной критики и сплетен.
– «Жадная жажда», вот это выраженьице! Эмма, за тобой записывать надо!
Она фыркает и переводит дух.
– Так что с бывшим мужем-то? – робко напоминает Катя. – Ты не рада, что он завел подружку. Вдруг ты его еще не разлюбила?
– Вот еще! Конечно, разлюбила. Да не в любви же дело, неужели непонятно, девчонки? Мне может быть неприятно, что меня так легко забыли. Могу испытывать ревность из-за чувства собственничества. К любви это никакого отношения не имеет! Могу остаться равнодушной: нашел кого-то, ну и слава небесам. Но прыгать от радости, что бывший влюбился? Странно это как-то.
– Эммочка, ты такая… – Катя смотрит в бокал в поисках нужного слова.
– Что, черствая? – с подозрением уточняет Эмма.
– Нет, что ты! Здравомыслящая, вот!
– Да, – пожимает плечами Эмма, – здравомыслие – мой конек. Мужчины странные существа: когда женщина чужая, здравомыслием восхищаются. А когда своя – так сразу в стерву переименовывают! Никакой логики, одни эмоции. Выпьем за логику, а?
Два часа спустя в гостиной накурено, громко играет хит восьмидесятых – «О-о-о, какая песня, девчонки, помните, помните? Давайте припев все вместе!» Эмма пускается в пляс, крутя над головой шаль, как ковбой лассо.
– Этой песне сто лет, уже и сам певец наверно забыл, что она существует!
– Знаете, я ведь совсем не в курсе, что сейчас слушают.
– Это нормально, ты взрослый самодостаточный человек, у тебя давно сложился музыкальный вкус, и тебе больше не нужно искать себя во всех этих модных новинках.
– Какая красивая альтернатива фразе «ты замшелая старая карга»!
– А замечали, что в восемнадцать лет мы говорили ту же фразу: «Я вообще не знаю, что сейчас слушают», пытаясь подчеркнуть свою индивидуальность, дать понять, что мы не с мейнстримом, не в толпе, не в стаде?
– А что этой фразой ты хочешь сказать сейчас? «Я отстала от молодежи и чувствую себя старой, разубедите меня»?
– Наверно, да. Разубедите же меня!
О проекте
О подписке