Цитаты из книги «В сторону Сванна»

добавила она рассудительно, как те, кто сам не влюблен и поэтому полагает, что умный человек должен страдать только из-за особы, которая того стоит; это все равно что удивляться, как это кто-то ухитряется страдать от холеры, которую вызывает крошечный холерный вибрион.

– Ой, Шарль, мой милый, берегитесь, меня заметила эта кошмарная Рампильон, спрячьте меня, напомните мне, что у них там случилось, я путаю: она выдала замуж дочь или женила любовника, уж и не знаю, возможно, и то и другое… причем одновременно!.. Ох, нет, вспомнила, она развелась со своим принцем… сделайте вид, что вы со мной разговариваете, а не то эта новоявленная Береника пригласит меня на обед.

Как вам кажется, где их можно встретить помимо вечеров госпожи де Сент-Эверт? Наверное, она заказала их заодно с музыкантами, стульями и прохладительными напитками. Согласитесь, что эти прокатные гости великолепны. Неужели у нее хватает терпения каждую неделю нанимать столько статистов? Прямо не верится!

Смотри-ка, здесь твой друг Сванн, ты его видела? – Нет, мой милый Шарль, я и не знала, что он приедет, постараюсь попасться ему на глаза.– Забавно, что он ездит даже к мамаше Сент-Эверт, – заметила г-жа де Галлардон. – Нет, я знаю, что он умница, – добавила она, имея в виду, что он интриган. – Но тем не менее: еврей в гостях у сестры и невестки двух архиепископов!– К стыду своему, должна признаться, что меня это не задевает, – возразила принцесса Делом.– Я знаю, что он выкрест и даже родители и родители родителей у него крещеные. Однако говорят, что выкресты еще больше держатся за свою прежнюю религию, чем остальные, что это все притворство… ты этому веришь? – Понятия не имею.

Один из них, особенно свирепый на вид и очень похожий на палача с картин Возрождения, изображающих пытки, приблизился к нему неумолимым шагом, чтобы принять у него вещи.

Разумеется, он слишком надолго забывал, что он «сын Сванна», поэтому, когда ненадолго возвращался в это состояние, получал более острое удовольствие, чем те, кто всегда жил этой жизнью и чувствовал пресыщение; любезность буржуа, для которых он до сих пор оставался «сыном Сванна», не так бросалась в глаза, как любезность аристократов (зато она была более лестной, потому что у буржуа любезность всегда соседствует с уважением); но письмо от какого-нибудь «высочества», какие бы княжеские увеселения в нем ни предлагались, все же радовало его меньше, чем то письмо, где его просили быть свидетелем или просто присутствовать на свадьбе в семье старых друзей его родителей, из которых одни продолжали с ним общаться, – например, мой дед, который за год до того пригласил его на свадьбу моей мамы, – а некоторые другие едва были с ним знакомы, но считали такие письма долгом вежливости по отношению к сыну и достойному наследнику покойного г-на Сванна.

. В этом смысле он получал теперь больше всего удовольствия, когда чувствовал себя просто «сыном Сванна», каким его видела моя тетка, а не гораздо более глубокой личностью, Шарлем Сванном

И этот недуг – любовь Сванна – так переплетался со всеми его привычками, поступками, мыслями, с его здоровьем, сном, с жизнью и даже с тем, чего он ожидал после смерти, – что недуг и его обладатель слились в единое целое: Сванна теперь невозможно было освободить от этой болезни, не разрушив целиком и его самого; она была уже, как говорят хирурги, неоперабельна.

Поэтому Одетта была уверена, что через несколько дней он вернется к ней такой же нежный и покорный, как раньше, и предложит мириться; она больше не боялась его рассердить; у нее даже вошло в привычку говорить ему то, что его раздражало, отказывать ему, когда ей это было удобно, в тех милостях, которыми он больше всего дорожил.

Химия его недуга была такова, что любовь в нем сперва превращалась в ревность, а потом он снова начинал ощущать нежность и жалость к Одетте, она вновь становилась для него прелестной и доброй. Ему было совестно, что он был к ней жесток.