Paul Cezanne: мир и метод

Тому, кто умирал, а жил – внезапно,
кто чудом был избавлен от гарроты,
природу мира (или мир природы?)
дано постичь по методу Сезанна.

Глаз, ублажаем цветом, замечает
торжественную грубость очертаний.
А дальний план очищен от мечтаний.
Незыблем. Плоск. Суров. И не мельчает.

Вид голых скал, палимых в полдень душный,
и хвой вечно—зеленые мотивы —
объемный мир, лишенный перспективы —
линейной, временной или воздушной.

Единым образом – пусть многолико,
но в равноденствии, в солнцестоянье —
все отстоит на равном расстоянье,
равно достойно и равновелико.

Декабрь 2010

Послание из будущего
(Становление небытия)

В прикупленные метры под плитой,
по нашему обычаю, без гроба,
его уложат. Ставшая вдовой
теперь, как говорят, лишится крова.

Покойник оказался молодцом —
фламандский тип, душа мужского клуба:
в прочувствованной речи над отцом
сын описал его как жизнелюба.

Слова чтеца ложились важно в пыль,
как болеутоляющие капли.
Возможность смерти претворилась в быль.
Лопаты и кладбищенские грабли

обыденное дело довершат,
продолжив ровный ряд могильных грядок.
Кладбищенские метлы прошуршат
в поселке мертвых, ценящем порядок…

Привычный круг, привычный обиход.
Ты сам еще не сед, в дугу не согнут.
И все же дней неуследимый ход
подсказывает: этот круг разомкнут.

Здесь выпадения знакомых лиц,
«известных» лиц упавшие личины
и факты, что от скверных небылиц
неотделимы… и неотличимы.

Произнесешь обычные слова —
в них слышен шум чужих, фальшивых дикций…
Прошу вас, зачитайте нам права:
мы на пороге новых экстрадиций!

Фрагментом неземной (пока ты жив),
еще аморфной, сущности костлявой
из будущего вышел этот шип —
твой выговор, глухой и шепелявый.

Март 2011

Юбилейные строфы
(Как этот день)

Е. В. Бялик

Пылал – и становился пеплом;
истлев, пропал за горизонтом.
Спешил он вслед собратьям беглым,
сгоревшим так же нерезонно.

И вот: на темном небосводе
мерцают хрупкие частицы,
и роль исчезнувших в природе —
присутствуя не возвратиться.

Великая библиотека!
Соблазн для нашей мысли тленной! —
вдруг разменявшие полвека
мы смотрим в прошлое вселенной…

Следя за точкой сигареты,
за облачком, за струйкой дыма,
ты не услышишь стук кареты:
грань времени непроходима.

И так растительно—бездумно
из неизвестного предела
под покровительством Вертумна
течет изменчивое тело.

Оно проходит сквозь пороги,
невластное в своем теченье,
но в срок, как римские дороги,
свое исполнит назначенье.

С неумолимостью закона
его уносит в бессловесность.
Сейчас. Как и во время оно.
Из невесомости – в безвестность.

Из праха – снова в бестелесность.
Из сада – в голую безлесность.
И от бесславья – в бессловесность,
и от беспамятства – в безвестность.

Вот так, растительно—бездумно,
течем и пропадаем в устье,
под покровительством Вертумна
живя и старясь в захолустье.

Май 2008

Тексты, тексты…

«Как столешница – в бледных разводах —…»

Я рисую лесную шишигу

Для тебя на заглавном листе.

Б. Пастернак

Как столешница – в бледных разводах —
ненавязчивый мрамор небес.
Утомившись в «дневных» переходах,
ты вступаешь в реликтовый лес.

Низкорослый, испачканный сажей,
погорелец, калека навек!
Это, мастер весенних пейзажей,
изувечил его человек.

Отступая под натиском свалок,
как под натиском варварских орд,
полуголый ландшафт полужалок,
обречен, но еще – полугорд.

Красновато—свекольные травы —
как подтеки по скатам холмов;
станут бурыми, нынче кровавы,
затопили его до краев.

Раздавив муравья ненароком,
ты участвуешь в похоронах…
Через балку, заросшую дроком,
поднимись, как буддийский монах,

на вершину и, глядя оттуда,
в стороне от гудящих шоссе,
тамарисков зеленое чудо
ты увидишь в неброской красе.

И тогда, принимая как данность
этот день и песчаный увал,
ты прошепчешь тому благодарность,
кто шишигу шишигой назвал.

За нешуточность слова, за штучность,
за добытую из пустоты
пресловутую единосущность
с тварным миром, что смертен как ты.

17 Мая 2009, Холон

Одна песенка, одна книга

И. А. Ниновой

Удобно ли тебе в твоих сабо —
качаться в них, выстукивать шаги
по улицам – и быть самой собой?
А я хотел бы для твоей ноги
стать башмачком, как в песенке одной.

Пойми: ты мною вымечтана, твой
прекрасный образ, – так он и возник,
загадочный, изменчивый, живой, —
я ничего не вычитал из книг…
Ну разве, может, только из одной:

ведь ты меня ласкаешь, о сестра,
невеста, сколь любезна мне твоя
скупая ласка! Как же ты добра!
Я твоего сладчайшего питья
не стою. Как Мухаммеда – гора.

Во время наших неурочных встреч,
когда я на тебя не нагляжусь,
я слышу голос, вслушиваюсь в речь —
и, господи, ведь я тобой горжусь!
И это все мне суждено сберечь

в долинах памяти, в ее садах,
где ты идешь и легкою стопой,
едва касаясь, попираешь прах
прошедшего и шелестишь листвой…
в долинах памяти, в ее садах.

1984, Санкт-Петербург

Надпись на книге Эд. Радзинского
(Их имена в названьях улиц)

Вполне туманны представленья наши,
ошибочны подчас и неточны,
и все известнейшие персонажи
нам, по большому счету, неясны.

Непризнававшие вины Засулич
или Желябов, или Петр Лавров —
все те, чьи «имена – в названьях улиц»,
еще отменных наломают дров.

Их речи, неразлучные с делами,
«пленят воображение юнцов».
Потом «из искры возгорится пламя»,
не пощадив ни хижин, ни дворцов.

Увековечен будет разрушитель:
повсюду гордый след его геройств.
А где же бедный царь—освободитель?..
Не здесь ли корень наших неустройств?

2008

Анти-Кушнер

…Пастернаку вкуса

Не достает: болтливость – вот порок.

Мне приснилось, что все мы сидим за столом…

Какое счастье – даже панорама

Их недостатков, выстроенных в ряд!

И Заболоцкий в сердце скуповат…

А. С. Кушнер

1. Нашенские поэты

Конечно, Вознесенский нетактичен.
Частенько Евтушенко был фальшив.
Рождественский, хоть и… т-телегеничен,
умом и сердцем – беззаветно лжив.
Его холуйство всякому противно:
сервильность – непростительный изъян
в поэзии, и, если объективно, —
Егор Исаев… тот бывал и пьян.
И стиль Егора, ох, не лапидарен!
Вторичен Тряпкин, Друнина скучна.
Ю. Кузнецов и вовсе бестиарен:
из черепа папаши пил до дна.
Надменный Дудин был отменно нуден…
Поэтов много, выстроенный ряд
подсказывает нам, что неподсуден
из них лишь тот, о ком не говорят.
А сколько кляуз перло из журнала,
в котором… Анатолий Парпара!