Зяма обнаружился почти сразу, но информации о нем было подозрительно мало. Его освободили вместе с Климом и они работали вместе, уже как вольнонаемные. После гибели Звягинцева он продолжал проектировать двигатели до самого конца войны. Когда кончилась война, ЗеЗе вернулся в свой провинциальный областной центр и вскоре возглавил кафедру авиационной промышленности в местном политехе. А в начале 50-х его имя промелькнула в проходившем в том же политехе "суде чести". Следующей была дата смерти: октябрь 1952-го года. Это было непонятно и следовало расспросить знающих людей. К Виктору обращаться не хотелось, а Тошка лишь недоуменно пожимал плечами. Загадку разрешила его рыжая девушка, оказавшаяся еврейкой. Она и объяснила им что такое "суды чести", что за ними стояло и отчего умирали "безродные космополиты" в 1952-м году.

Хуже всего было с Клаусом. Райхенбах пропал, как и не было его, и вездесущая Сеть не давала ответа. Бывший чехословацкий подданный немецкого происхождения исчез из всех документов и создавалось впечатление, что его просто вычеркнули из истории, как предшествовавшей полету Всеволода, так и всей последующей. Наверное, можно было предположить, что Клаус собрал еще один двигатель и сейчас тоже пересекает время. Он бы так и подумал, если бы не помнил, как Райхенбах произнес загадочные, как всегда, слова:

– Думаю, что такой двигатель можно построить только в одном экземпляре. Большего наша мироздание не выдержит, сломается.

Это было похоже на шутку, но Клаус почти никогда не шутил, поэтому второго двигателя, скорее всего, не существовало.

А вот Серега выжил и даже стал Главным Конструктором. Уже давно в нескольких городах России стояли мраморные и бронзовые Сергеи на постаментах и, казалось, все у него получилось: и тонкий зуммер спутника и спокойное "Поехали!". Только марсианская программа ему не удалась. Никто так и не понял, для чего ему нужна была эта заведомо безнадежная затея, бессмысленная, не имеющая, казалось бы, никаких шансов на успех. Один только Всеволод знал, что Серега всю свою короткую жизнь надеялся найти секрет Райхенбаха и именно под этот призрачный артефакт были заточены его безумные проекты. Что бы он сказал, если бы узнал, что безынерционный двигатель Клауса искажает время?

И все они, вместе со страной, прошли ту страшную войну и все вместе победили невзирая на террор малиновых фуражек. Еще тогда, в шараге, они знали, что будущая война не будет ни стремительно-победоносной ни бескровной, невзирая на все обещания власть предержащих. Ну, просто не могла победить малой кровью страна, уже давно живущая большой кровью. Но и не победить она не могла, и они это тоже знали. Поэтому они остались там ковать оружие победы и водить в бой танки, а он в единый миг пересек ту страшную эпоху и попал в мир изобилия и чудесных технологий. Вот только не все в этом мире обстояло благополучно. Он давно, уже каким-то шестым чувством, ощущал всю хрупкость своего нового мира с его вялотекущими войнами и странными климатическими катастрофами. А вот теперь еще и Антон…

В тот вечер он пригласил Тошку отпраздновать получение гражданства. У него все еще не получалось жить по современному ритму, когда каждый доступен по мобильнику и решение принимаются в общем виде, а детали уточняются в процессе. Наверное, стоило бы договориться о чем-то вроде: "Давай пересечемся в центре в районе семи и посмотрим, куда завалиться", но впитанные с детства привычки победили, тем более, он был уверен, что Тошка его поймет. Поэтому они заранее договорились о времени встречи в небольшом кафе на Сумской. Антон, разумеется, опоздал, как опоздал бы на его месте любой сроднившийся со смартфоном человек. Было бы скорее странно, если бы он не опоздал, и его опоздание не вызывало беспокойства. Беспокоило другое. Как только парень открыл стеклянную дверь, стало заметно, что с ним что-то не так и Всеволод сразу насторожился. Но торопиться не следовало, и поначалу они выпили по рюмке популярной у молодежи текилы, к которой Всеволод всячески старался привыкнуть. За нового украинца текила пошла на ура и они обменялись умеренными восторгами по поводу заветной пластиковой карточки. Теперь, наконец, можно было выяснить, почему Тошка улыбается так натужно. Ходить кругами не стоило.

– Ладно, давай, колись! – потребовал Всеволод.

Тошка посмотрел на него неуверенно и открыл было рот, но Всеволод его опередил:

– Только без отмазок, ладно?

В его время говорили "маза" и имели ввиду нечто иное, но пора уже было привыкать к местному сленгу. Антон захлопнул рот, так ничего и не сказав, и задумался. Торопить его не следовало.

– Боюсь, Сева, что у предков какие-то проблемы – наконец сказал он – Точнее, у отца.

Они уже давно не только перешли на "ты", но и были предельно откровенны друг с другом. Поначалу, у Всеволода это было вынужденным, ведь иначе трудно было отвечать на многочисленные и не всегда тактичные вопросы. Но, постепенно, он привык, ну а Тошкина откровенность, вероятно, была ответной.

– Ты можешь поделиться подробностями? – осторожно спросил Всеволод.

Тошка пожал плечами:

– Я и сам ничего не знаю, мне же не рассказывают. Но я не слепой, кое-что вижу, кое-что слышу и в состоянии сложить несложный пазл. Ой, извини, Сева. Пазл, это…

– Я знаю, Антон.

Поначалу он не понимал значения многих, знакомых каждому, слов. В последние годы в самые разные языки стремительно ворвались десятки, если не сотни таких слов, в основном из английского. Поэтому, даже русский поначалу казался ему иностранным. Но ко всему привыкаешь и он уже больше не вздрагивал услышав слова "супервайзер", "дилер" или "мобила".

– Что-то нехорошее происходит. Они с мамой даже подали документы на отъезд в Израиль. Вот только мне почему-то кажется, что это бегство.

Израиль он представлял себе туманно. Наверное, казалось ему, там живут такие же мужчины в строгих черных костюмах и широкополых шляпах, как и те, что приезжают развлечься в Харьков, пользуясь дешевыми билетами и прямыми рейсами из загадочного Тель-Авива. Их всегда сопровождают женщины в старинной одежде и выводок детей всевозможных возрастов. Но какое это имеет отношение к Тошке? Правда, его девушка еврейка, но они не женаты и даже непохоже, что у них роман.

– Мой дед со стороны матери – еврей – туманно пояснил Тошка.

– И ты тоже собрался уезжать? – его голос дрогнул.

Ответа не последовало, но глаза напротив вдруг метнулись куда-то в сторону. А вот это был совершенно неожиданный удар, ведь Антон был единственным в этом мире, с кем он мог говорить откровенно. Больше не было никого, совсем никого. На угандийских юристов рассчитывать не приходилось, как и на случайных знакомых. В автосервисе были неплохие ребята, но он их боялся, опасаясь выдать себя устаревшим словесным оборотом. Тогда бы последовали нескромные вопросы, проявляющие нездоровый, даже болезненный, интерес, и пришлось бы совершенно замкнуться в себе. Удивительным было то, что от Антона он ожидал таких же вопросов и с удовольствием на них отвечал, раскрывая, к примеру, разницу между ломовой телегой и извозчичьей пролеткой. Вероятно, этому способствовала Тошкина открытость, не допускающая даже доли болезненности в его искренний интерес.

Был и еще один человек, с которым ему было легко и спокойно. Рыжеволосая подруга Антона, девушка с фигурой подростка. Ее интересовал не только Мейерхольд, но также и многое, многое другое из его прежней жизни. Она даже пыталась задавать осторожные вопросы о ВладЛаге и тихвинской шараге. Но об этом он еще не был готов говорить откровенно, тут же замыкался в себе, она понимала и не настаивала. Она вообще, похоже, все понимала. Рыжую звали Соней и он поймал себя на том, что ему слишком часто стали сниться зеленые глаза, рыжие локоны и нежные веснушки на полупрозрачных щеках. Но это была девушка Антона, а Тошка был его единственным другом в этом мире, поэтому о темно-зеленых глазах следовало забыть.

Что же происходило с семьей Таразовых? Антон давно ушел, а Всеволод все сидел в одиночестве над чашкой остывшего кофе и вспоминал усталые, как у загнанной коняги, глаза друга.

На следующий день объявился Таразов-старший. Виктор и раньше время от времени заходил в автосервис, здоровался со знакомыми рабочими, был неулыбчив, но приветлив и вовсе не напоминал хамоватого и беспардонного бизнесмена из телевизионного сериала. Автосервис Таразова находился в Индустриальном районе, неподалеку от памятного еще по прежней жизни ХТЗ. От Ботанического сада туда надо было добираться на метро с пересадкой. Дорога занимала почти час, но он любил наблюдать пассажиров в поезде и этот час его не тяготил. Стараясь не привлекать внимания, он осторожно всматривался, пытаясь понять, что изменилось в людях за почти сто лет. Для этого надо было отрешиться от необычной одежды, непривычных сумок, рюкзаков, электросамокатов и сосредоточиться на лицах. Кто они, его потомки, прошедшие через еще несколько войн и революций? Чем они отличаются от советских людей 30-х годов прошлого века? Может быть, на их лицах не видно застарелого страха и нет там затаенного ожидания сухого окрика: "Пройдемте, гражданин!". Но и в его время лишь немногие знали всю правду, а остальные так же спокойно улыбались в общественном транспорте. Может быть тогда, в эпоху социализма, не заметно было на их лицах следов забот о хлебе насущном? Были, были у них такие заботы, и комсомолец Ланецкий был не настолько наивен, чтобы этого не замечать. Постепенно он привыкал в этому новому миру и его уже не мог напугать человек с "ракушкой" в ухе, разговаривающий вслух с самим собой посреди улицы. В общем, ехать в метро было интересно. А потом начинался рабочий день. Он тоже мог быть интересным, когда приходилось возиться с очередным забавным "антиквариатом", а мог оказаться и скучным, заполненным оформлением документов и разговорами с клиентами и бригадиром. Но и этот день разно или поздно кончался.

Однако сегодня все было не так, как всегда. Виктор встретил его еще на входе.

– Доброго утра пришельцу из прошлого!

Такой натруженно-бодрый тон был совершенно не свойственен обычно суховатому Таразову, и Всеволод сразу насторожился.

– Что случилось, Виктор Богданович? – спросил он в лоб.

– Пойдем ко мне, поговорим.

Виктор, сразу перестав разыгрывать из себя бодрячка и заметно помрачнев, провел Всеволода в свой кабинет наверху. Это была скромных размеров комната под завязку забитая всевозможной оргтехникой. У Виктора где-то, наверняка, был более солидный офис, сюда же он приходил работать, а не производить впечатление. Секретарши здесь тоже не было.

– Садись – мотнул головой Виктор на обшарпанное кресло в углу.

Было заметно, что он не знает, с чего начать разговор и это тоже не было похоже на обычного Таразова. Всеволоду стало совсем тревожно. Пожевав губами, Виктор открыл ключом верхний ящик тумбочки и достал плоскую бутылку и два стеклянных стаканчика.

– Выпьешь? – спросил он.

– Нет, спасибо – пора было форсировать события и Всеволод решился – Лучше бы сразу о деле!

– А я вот, пожалуй, выпью.

Таразов, казалось не расслышал его слов. Он налил себе из бутылки до середины стаканчика, посмотрел темно-янтарную жидкость на свет, осторожно нюхнул и медленно высосал ее маленькими глоточками. То ли он впитал аристократизм с молоком матери, то ли окончил курсы по правильному потреблению коньяка, но проделал он все на зависть элегантно.

– Послушай, Всеволод…

Виктор всегда называл его полным именем, то ли не допуская излишней вольности в обращении, а может и опасаясь ненужной ему близости. Вот он, момент истины, сейчас я узнаю, зачем ему нужен. Ну же, дерни наконец за колечко и сдерни крышку с тщательно сохраняемой баночки консервов под названием “Всеволод Ланецкий”.

– … мне надо, чтобы ты встретился с определенными людьми.

И это все? Сплошное разочарование. А где тайна? Где интрига? Где конфликт идей, наконец? Как скучно-то… Конечно, я встречусь, о чем речь? Так он и ответил Таразову. Тот, однако медлил, не отпускал Всеволода.

– Это очень серьезные люди, Сева. И для меня очень важна ваша встреча и ее результаты. Жизненно важна, видишь ли.

То ли показалось, то ли в голосе Виктора действительно послышались заискивающие нотки. К тому-же, он вдруг стал Севой. Это настораживало и, даже, пугало. Но он, разумеется, согласился серьезно отнестись к таинственным людям, гадая, что им может понадобиться от пришельца из прошлого. Неужели Таразов сдал меня историкам? Интересно, почем нынче очевидцы? Но ирония не помогала и до самого вечера его не покидало тревожное чувство ожидания неизвестно чего.

Серьезные люди отловили его после работы, на выходе из автосервиса.

– Здравствуйте, Всеволод Андреевич!

У тротуара, в неположенном месте, стояла машина какого-то неопределенного цвета. Цвет был темный и наводил на мысли о черном "бумере" или более знакомой ему столь же черной "эмке". Но черным он не был, отливая одновременно бордовым и темным аквамарином. Странным был этот цвет, каким-то подозрительно неопределенным, как будто то был не автомобиль, а хамелеон. Проходившие мимо рабочие автосервиса, знавшие его, нервно оборачивались и долго глядели через плечо, рискуя врезаться в фонарный столб. Действительно, не за каждым автомехаником после смены приезжает навороченный "лексус". Он уже неплохо разбирался в автомобильных брендах и понимал, что "лексус" был идеальным решением для серьезных людей, отметающим как липовую престижность "мерса" и так и китчево-яркую роскошь "бумера".

– Может быть, позволите подбросить вас до дома? – спросили из машины – Господин Таразов заверял, что вы не откажетесь с нами побеседовать.

Слово "побеседовать" прозвучало пронзительно знакомо, до холодка в сердце и фантомных болей в отбитых почках. "Господин Таразов" вместо "Виктор Богданович" звучало, в свою очередь, несколько зловеще и свободно могло означать "гражданин Таразов", или, как у них принято обращаться к людям, прежде чем заехать им с размаху по почкам? Но его пока именовали по имени-отчеству и поэтому он предпочел молча сесть на заднее сиденье загадочного автомобиля.