Доктор Фернштейн закрыл дверь кабинета, снял трубку, заколебался, повесил ее, сделал несколько шагов к окну и решительно вернулся к телефону. Попросил, чтобы его соединили с операционным блоком.
– Это Фернштейн, готовьтесь, мы оперируем через десять минут, сейчас отправлю карту.
Он аккуратно повесил трубку, покачал головой и вышел из кабинета. У двери нос к носу столкнулся с профессором Вильямсом.
– Как дела? – спросил тот. – Угостить тебя кофе?
– Нет, я не могу.
– Чем ты занят?
– Глупостью. Собираюсь сделать глупость. Мне надо бежать, я позвоню…
Фернштейн вошел в операционный блок; зеленый халат был ему узковат в талии. Медсестра натянула ему на руки стерильные перчатки. В огромном помещении операционная бригада окружила тело Лорэн. Позади ее головы монитор пульсировал в ритме ее дыхания и ударов сердца.
– Как показатели? – спросил Фернштейн у анестезиолога.
– Стабильные, очень стабильные. Пульс шестьдесят пять, давление сто двадцать на восемьдесят. Она спит, газовый состав крови нормальный, можете начинать.
Профессор Фернштейн скальпелем сделал надрез на бедре вдоль перелома. Начиная раздвигать мускулы, обратился ко всей бригаде. Называя их «своими дорогими коллегами», он объяснил, что сейчас они увидят, как профессор хирургии с двадцатилетним стажем приступит к хирургическому вмешательству, которое соответствует уровню студента пятого курса: репозиции[1] бедра.
– А знаете, почему я это делаю?
Потому что ни один студент пятого курса не согласился бы провести репозицию бедра пациенту, который церебрально мертв уже более двух часов. По этой причине он просит не задавать вопросов, дел тут максимум на пятнадцать минут, и он благодарен им за то, что они включились в игру.
Лорэн – одна из учениц Фернштейна, и все, присутствующие в операционной, понимали хирурга и готовы были его поддержать.
Зашел рентгенолог и протянул снимки – результаты сканирования. На снимках просматривалась гематома в затылочной доле.
Было принято решение сделать пункцию, чтобы ослабить давление. В задней части головы проделали отверстие, и тонкая игла, движение которой отражалось на мониторе, прошла сквозь мозговую оболочку. Хирург направил ее в область гематомы. Мозг по видимости не был затронут. Зонд начал отсасывать кровяную жидкость. Почти немедленно внутричерепное давление стало падать. Анестезиолог тут же повысил содержание кислорода в смеси, подаваемой через интубационную трубку, чтобы увеличить насыщенность мозга кислородом. Освобожденные от давления, клетки вернулись к нормальной работе, мало-помалу выводя накопившиеся токсины.
С каждой минутой атмосфера в операционной менялась. Как будто все постепенно забывали, что оперируют клинически мертвое человеческое существо. Каждый включился в работу, один отточенный профессиональный жест сменял другой. Операция проводилась методично и четко.
Пять часов спустя профессор Фернштейн хлопнул перчатками, стаскивая их с рук. Он попросил зашить разрезы и перевести пациентку в послеоперационную палату. Приказал, чтобы после окончания действия анестезии вспомогательные дыхательные аппараты были отключены.
Он еще раз поблагодарил бригаду за участие в операции и заранее выразил признательность за сдержанное поведение при обсуждении данного случая в будущем. Прежде чем покинуть операционную, профессор попросил одну из медсестер, Бетти, предупредить его, когда она отключит аппараты. Выйдя из блока, быстрым шагом направился к лифтам. Проходя через приемный покой, обратился к дежурной и пожелал узнать, находится ли еще доктор Стерн в больнице. Девушка ответила отрицательно: Стерн ушел совершенно подавленный. Профессор поблагодарил ее и удалился, предупредив, что будет в своем кабинете, если понадобится.
Лорэн перевели из операционного блока в послеоперационную палату. Бетти подключила кардиомонитор, энцефалограф и интубационную канюлю для искусственного дыхания. Окруженная всем этим оборудованием, Лорэн на своем ложе походила на космонавта. Медсестра взяла анализ крови и вышла. У спящей пациентки вид был безмятежный, сомкнутые веки будто намечали контуры мира сна, сладкого и глубокого.
Прошло полчаса, и Бетти позвонила Фернштейну. Она сообщила, что действие анестезии закончилось. Профессор поинтересовался жизненными показателями. Бетти сказала то, чего он и ожидал, – показатели оставались стабильными. Она настойчиво попросила подтвердить указания относительно дальнейших действий.
– Отключайте дыхательный аппарат. Я сейчас спущусь.
И профессор повесил трубку.
Бетти зашла в палату, отсоединила трубку от канюли, предоставив пациентке возможность дышать самостоятельно. Несколько секунд спустя она убрала интубационную трубку, освободив трахею. Отвела назад прядь волос со лба Лорэн, посмотрела на нее с нежностью и вышла, погасив свет. Комната освещалась теперь только зеленым светом энцефалографа. Линия на нем оставалась прямой.
Примерно через час сигнал осциллографа дрогнул, вначале лишь чуть-чуть. Внезапно точка, обозначавшая конец линии, рванулась вверх, выписав большой пик, затем стремительно стала падать вниз и, наконец, вернулась на горизонтальную прямую.
Свидетелей этой аномалии не было, Бетти вернулась в палату только час спустя. Она сняла показатели Лорэн, развернула несколько витков регистрирующей ленты, постоянно выползающей из аппарата, обнаружила аномальный пик, нахмурила брови и просмотрела еще несколько витков. Отметив, что дальше на ленте пиков не было, Бетти бросила ленту и не стала задаваться вопросами. Подняв трубку телефона, она вызвала Фернштейна:
– Это я, у нас случай глубокой комы со стабильными показателями. Что я должна делать?
– Найдите кровать на пятом этаже; спасибо, Бетти. – Фернштейн повесил трубку.
Артур нажал на пульте кнопку, открывающую дверь гаража, и закатил машину. Поднявшись по внутренней лестнице, он вошел в свою новую квартиру. Ногой захлопнул дверь, поставил сумку, снял пальто и рухнул на диван. Пара десятков коробок, грудой наваленных посреди гостиной, взывала к его чувству долга. Он переоделся и принялся распаковывать картонки, расставляя книги по полкам. Паркет поскрипывал под ногами.
Намного позже, вечером, все закончив, он сложил пустые коробки, прошелся пылесосом по комнатам и закончил обустройство кухонного уголка. Огляделся. «Похоже, у меня появляются маниакальные наклонности», – сказал он себе.
Отправившись в ванную, на секунду заколебался, выбирая между ванной и душем. Остановился на ванне, пустил воду, включил маленькое радио, стоящее на подоконнике рядом со стенным шкафом, разделся и с глубоким вздохом облегчения залез в воду. Без промедления несколько раз окунулся с головой.
Пегги Ли пела на коротких волнах «Лихорадку». Артур удивился. Звучание было явно стереофоническим, хотя сам аппарат – моно. К тому же, прислушавшись, Артур обнаружил, что щелканье пальцами, сопровождавшее мелодию, доносится из шкафа. Заинтригованный, он вылез из воды и подкрался к дверцам. Звук стал более отчетливым. Он замер в нерешительности, потом набрал в грудь воздуха и распахнул обе створки. И оторопел.
Среди вешалок сидела женщина, одетая в непритязательное платье, босая, глаза прикрыты. Поглощенная ритмом песни, она подпевала и щелкала пальцами.
– Кто вы и что тут делаете? – спросил Артур.
Женщина встрепенулась и распахнула глаза:
– Вы меня видите?
– Разумеется, я вас вижу.
Она казалась потрясенной тем, что он ее видит.
Заверив ее, что он не слепой и не глухой, Артур снова спросил, что она тут делает. Вместо ответа женщина заявила, что это потрясающе. Артур не видел ничего «потрясающего» и куда более раздраженным тоном повторил вопрос: что она делает в его ванной ночью?
– Мне кажется, вы не совсем понимаете, – заговорила она. – Прикоснитесь к моей руке!
Его это озадачило, но она продолжала настаивать:
– Прикоснитесь к моей руке. Пожалуйста!
– Не буду я вас трогать! Что происходит?
Она взяла Артура за запястье и спросила, чувствует ли он ее прикосновение. С видом человека, доведенного до предела, он заверил, что почувствовал, когда она его коснулась, и что он замечательно ее видит и слышит. В четвертый раз спросил, что она делает в шкафу в его ванной. Она проигнорировала вопрос и очень радостно повторила, как «невероятно здорово», что он ее видит, слышит и может коснуться.
Усталый после тяжелого дня, Артур не был расположен шутить.
– Хватит, мисс. Это шутка моего компаньона? Кто вы? Девица в подарок на новоселье?
– Вы всегда такой грубый? Я похожа на проститутку?
Артур вздохнул.
– Нет, вы не похожи на проститутку, просто вы прятались в моем шкафу почти в полночь.
– Между прочим, голышом стоите вы, а не я!
Артур вздрогнул, схватил полотенце, обернул вокруг бедер и постарался вернуть себе равновесие. Он повысил голос:
– Ладно, шутки в сторону. Вы сейчас вылезете, вернетесь к себе и скажете Полу, что это очень средне, очень, очень средне.
Она сказала, что незнакома с Полом и полагает, что тон лучше сбавить. В конце концов, она тоже не глухая, это другие ее не слышали, она же их слышала отлично.
Он ответил, что очень устал и абсолютно не понимает, что происходит. Она выглядит крайне возбужденной, он же только что закончил расставлять вещи и хочет, чтобы его оставили в покое.
– Будьте так любезны, идите к себе и, кстати, вылезайте в конце концов из шкафа.
– Не торопитесь, это не так легко, я еще не достигла абсолютной точности, хотя за последние дни стало намного лучше.
– Что стало лучше за последние дни?
– Закройте глаза, я попробую.
– Вы попробуете что?
– Вылезти из шкафа, вы же этого хотите? Ну и закройте глаза, мне надо сосредоточиться. И помолчите.
– Вы совершенно спятили!
– Фу! Хватит скандалить, замолчите и закройте глаза, не будем же мы препираться всю ночь.
Обескураженный Артур повиновался.
Две секунды спустя он услышал голос из гостиной:
– Неплохо, слишком близко к дивану, но неплохо.
Он поспешно вышел из ванной и увидел молодую женщину сидящей на полу посередине комнаты. Вид у нее был такой, как будто ничего не произошло.
– Вы оставили ковры, мне это нравится, но вон та картина на стене отвратительна.
– Я вешаю картины, какие мне хочется, и там, где хочется, и я собираюсь отправиться спать, так что если вы не желаете сказать, кто вы, то и не надо. Уходите! Убирайтесь домой!
– Но это и есть мой дом! То есть был. Все так запутано…
Артур покачал головой. Объяснил, что снял эту квартиру десять дней назад и что это его дом.
– Да. Я знаю, вы мой посмертный квартиросъемщик; ситуация забавная.
– Что вы несете? Агент по недвижимости говорил мне, что владелица квартиры – женщина лет под семьдесят. И что такое – «посмертный квартиросъемщик»?
– Ей было бы приятно услышать – ей уже семьдесят два, это моя мать, и сейчас она мой официальный опекун. Настоящая владелица – я.
– У вас есть официальный опекун?
– Да, ввиду сложившихся обстоятельств мне было бы крайне затруднительно подписывать бумаги.
– Вы находитесь на лечении в больнице?
– Да, это самое меньшее, что можно сказать.
– Они там, наверное, очень беспокоятся. Какая это больница, я вас провожу.
– Скажите на милость, вы меня действительно принимаете за сбежавшую сумасшедшую?
– Да нет…
– Сначала шлюха, теперь сумасшедшая – не слишком ли для первого знакомства?
Ему было глубоко плевать, девица она по вызову или натуральная сумасшедшая, он совершенно вымотан и хочет спать.
Однако она не обращала внимания на его слова и продолжала в том же духе.
– Как вы меня видите? – поинтересовалась она.
– Я не понимаю вопроса.
– Какая я? Я не вижу себя в зеркале, какая я?
– Возбужденная. Вы очень возбуждены.
– Я имела в виду – физически.
Артур замешкался, потом описал ее: высокая шатенка с длинными волосами, очень большие глаза, красивый рот, лицо нежное, в отличие от поведения; упомянул о грациозной пластике и тонких руках с длинными пальцами.
– Если бы я вас спросила, как пройти к метро, вы бы мне рассказали о всех пересадках?
– Простите, я не понял.
– Вы всегда так приглядываетесь к женщинам?
– Как вы вошли, у вас что, дубликат ключей?
– Они мне не нужны. Это так невероятно, что вы меня видите.
Она еще раз повторила, какое для нее чудо, что ее видят. Заявив, что ей понравилось то, как он ее описал, она предложила ему присесть рядом.
– То, что я сейчас расскажу, непросто представить и невозможно допустить, но если вы согласитесь выслушать мою историю, если вы согласитесь отнестись ко мне с доверием, тогда, может быть, в конце концов мне удастся все объяснить, а это очень важно, потому что, сами того не зная, вы – единственный человек в мире, с которым я могу поделиться тайной.
Артур понял, что у него нет выбора. И хотя единственным его желанием было отправиться спать, он сел рядом с женщиной и выслушал самую невероятную историю из всех, слышанных когда-либо.
Ее звали Лорэн Клайн, она была врачом-интерном и шесть месяцев назад попала в серьезную автомобильную аварию.
– С тех пор я в коме. Нет, подождите, дайте объяснить.
Она ничего не помнила об аварии. Пришла в себя в палате, после операции. Ощущения были самые странные: она слышала все, что говорилось вокруг, но не могла ни шевельнуться, ни заговорить.
Сначала она решила, что это последствия наркоза.
– Я ошибалась, часы шли, а мне не удавалось прийти в себя.
Она продолжала все чувствовать, но была неспособна общаться с внешним миром. Решив, что ее парализовало, она пережила самый большой страх в жизни.
– Вы не представляете, через что мне пришлось пройти. Остаться на всю жизнь пленницей собственного тела…
Она изо всех сил стремилась умереть, но трудно покончить с жизнью, когда не можешь двинуть и пальцем. Мать сидела у ее постели. Она мысленно умоляла мать удушить ее подушкой.
А потом в палату вошел врач, она узнала его голос, это был ее профессор.
Миссис Клайн спросила у него, может ли ее дочь что-либо слышать, когда к ней обращаются. Фернштейн ответил, что не знает, но исследования показывают, что люди в ее положении могут улавливать сигналы из внешнего мира, поэтому следует крайне тщательно относиться ко всему, что говорится в присутствии больной.
– Мама хотела узнать, вернусь ли я когда-нибудь. Профессор спокойно ответил, что и этого не знает, нельзя терять надежды, известны случаи, когда больные возвращались после нескольких месяцев – такое случалось очень редко, но случалось. «Все возможно, – сказал он, – мы не боги, мы знаем не все. – И добавил: – Глубокая кома – загадка для медицины».
Как ни странно, она почувствовала облегчение – ее тело было в порядке. Диагноз не слишком утешительный, но зато и не окончательный.
– Полный паралич необратим. А в случае глубокой комы всегда есть надежда, пусть самая маленькая, – добавила Лорэн.
Неделя сменялась неделей, и каждая была длиннее предыдущей. Она проживала их, питаясь воспоминаниями и мыслями о мире вокруг. Однажды ночью, когда Лорэн грезила о жизни по ту сторону двери палаты, она представила коридор, медсестер, бегающих с охапками медицинских карт или толкающих тележки, коллег, переходивших из одной палаты в другую…
– И тогда это случилось в первый раз: я оказалась посреди коридора, который с такой силой представляла. Сначала я подумала, что воображение сыграло со мной такую шутку – я хорошо знала обстановку, ведь это больница, где я работаю. Но все вокруг потрясало реальностью. Я видела, как ходят люди, как Бетти открыла шкаф, достала оттуда компрессы и снова закрыла, как прошел Стефан, потирая голову. У него нервный тик, он всегда так делает.
Она слышала шум лифта, чувствовала запах еды, которую разносили дежурные.
Лорэн же не видел и не слышал никто. Люди проходили рядом, даже не пытаясь обогнуть ее, совершенно не замечая ее присутствия. Почувствовав усталость, она вернулась в свое тело.
В следующие дни Лорэн научилась передвигаться по госпиталю. Она подумала о столовой и тут же очутилась там, вспомнила о приемном отделении – и оп! она уже там. После трех месяцев упражнений она уже могла удаляться от госпитального комплекса. Так она разделила ужин с французской парой в одном из своих любимых ресторанов, посмотрела половину фильма в кинотеатре, провела несколько часов в квартире матери.
– Больше я этого не делала; было слишком тяжело находиться рядом и не иметь возможности ничего сказать.
Кали чувствовала ее присутствие и, поскуливая, бегала кругами; это доводило Лорэн до безумия.
Тогда она вернулась сюда: в конце концов, это ее дом, и здесь она чувствовала себя лучше всего.
О проекте
О подписке