Ханжонков – великий и несчастный

Так случилось, что судьба однажды свела и познакомила меня с Верой Дмитриевной Ханжонковой (Поповой), вдовой великого – не убоюсь этого слова – страстотерпца и одного из пионеров русского кинематографа Александра Алексеевича Ханжонкова.

Я работал тогда старшим научным сотрудником кинотеатра Госфильмофонда «Иллюзион», а Вера Дмитриевна прилежно и незаменимо работала в самом Госфильмофонде. Мы сдружились. Дважды мы вместе делали публичные, ретроспективные показы первых опытов и достижений русского киноэкрана. Много лент – полностью и частично – уцелели едва ли не чудом. Я расспрашивал ее, пробовал записывать. За шесть дней до смерти она подарила мне несколько уникальных семейных фотографий и стопку рукописных тетрадных записей. Весь ее скромный архив, который я хранил у себя, надеясь когда-нибудь написать об этой поре. И только сейчас это стало реальностью.

Доказывать исключительную значимость фигуры Ханжонкова вроде бы не приходится. Она настолько весома, что переоценить ее невозможно. В истории отечественного искусства он сыграл – если мерить «гамбургским счетом» – практически ту же роль, что братья Третьяковы, Бахрушин, Дягилев и другие небезызвестные и великие основоположники.

Свои деяния на благо российской культуры сам Александр Алексеевич хотел обстоятельнейше описать в книге воспоминаний «Первые годы русской кинематографии». Но обстоятельно не получилось. Книгу издали аж в 1937 году, но это описание оказалось, к несчастью, очень и очень кратким. И обрывочным – дико сокращенным издательской редактурой (читай – цензурой). Теперь эта книга – библиографическая редкость. Поэтому я взял на себя смелость, опираясь на рассказы Веры Дмитриевны и обрывки дневников самого Ханжонкова, восстановить несколько пробелов, могущих подчеркнуть незаурядность этого человека…

…Передо мной редкостная фотография – четыре юнкера, четыре брата Ханжонковых. Все они в одинаковой военной униформе Новочеркасского казачьего юнкерского училища (так оно официально именовалось). Крайний слева (сидит) девятнадцатилетний Александр Ханжонков. Снимок сделан в 1896 году, в год окончания им училища. Легко догадаться по мундирам, что вся эта братская компания была из коренных казаков-дончан.

Внучка Александра Алексеевича Ирина Орлова, опираясь на воспоминания современников, утверждала, что история рода Ханжонковых известна примерно с ХIII века – с половецкого хана Женкова, возглавлявшего «сигнальную дозорную службу», которая жгла костры, предупреждая об опасности. Со временем в имени половца (то ли взятого в полон, то ли переметнувшегося к русским) появилась приставка «хан», буква «е» заменилась на «о», а потомки хана заделались казаками.

Это, скорее всего, поздняя выдумка, хотя на рубеже XII и XIII веков половецкие ханы и вправду нередко переходили на русскую службу. Чуть позднее их всех смело татаро-монгольское нашествие. Но маловероятно, что эта история так долго хранилась в народной памяти. К тому же донское казачество стало оформляться как субэтнос только в ХVI веке, придя на смену почти трехвековому безлюдью в этих степных краях.

Донцы, коренные кавалеристы, с юных лет поступали в мирное время (не говоря уже о войне) на царскую службу, превращаясь в одну из главных опор русского трона. Они носили форму, точно знали свое место в строю и подчинялись воинской дисциплине, хотя все вопросы внутренней жизни по-прежнему решали голосованием на казачьем круге. Донские казаки были людьми семейными, патриархальными, мнение старейшин для них имело огромный вес. Жили благополучно, зажиточно, передавая землю и накопленное имущество по наследству. Воевали не по собственной прихоти, а по повелению царской власти. И уже не устраивали самостийно никаких лихих набегов. Один из бытописателей донских казаков назвал их жизнь смесью монастыря и казармы.

А вот как рассказывала об этом Вера Дмитриевна со слов мужа. Где-то в конце XVI века, во времена известного конфликта между Московской Русью и остаточными татарскими княжествами попал в плен мальчик-ханенок. Его, как водится, окрестили, приставили к нему воспитателя (даже не одного), а когда он вырос, дали ему надел земли и женили на русской девушке, строго-настрого приказав не иметь других жен. Вскоре, после окончательного завоевания татарских княжеств до московских властей дошел слух, что ханенок обзавелся солидным гаремом и, не стесняясь, живет феодалом на глазах у русских соседей. Приказ Москвы распустить гарем он пропустил мимо ушей – пришлось посылать стрельцов. Делать нечего, подчинился неслух и мирно зажил на отведенной ему донской земле. А следом осталось ему прозвание «Женкин хан», которое вскоре переродилось в Ханжонкова. И тогда же примерно он и его дети были записаны в дворянское звание.

В фамилии «Ханжонков» и правда слышится степная восточная выразительность. Однако ученые-языковеды считают иначе: фамилию они производят от слова «ханжа», происходящего, в свою очередь, от арабского «ходжа», то есть паломник в Мекку. Понятно, что паломники отличались как особым благочестием, так и тягой к путешествиям, поэтому «ханжами» на Руси называли людей, склонных и к тому, и к другому. Например, на Дону «ханжами» или «ханжеями» звали глубоко верующих староверов, многие из которых бежали от преследований в вольные казачьи станицы. Вероятно, именно от них, а не от арабов или склонных к полигамии татарских ханов происходит род Ханжонковых…

Надел семьи находился неподалеку от Аксая (бывшей Аксайской станицы) и считался довольно большим – несколько тысяч десятин. Все Ханжонковы из рода в род служили казаками, хотя громкой карьеры, насколько нам известно, не сделал никто. Да и с хозяйством они справлялись неважно – так, что в конце концов стали продавать отдельные участки земли, закладывать и перезакладывать, влезали в долги и к началу ХХ века почти вконец разорились.

Отец Ханжонкова Алексей Петрович был заметным офицером в своем кругу, дослужился до полковника. Служил в сводном полку по охране наместника в Польше, жил на широкую ногу (при весьма скудных доходах), слыл красавцем и сердцеедом, знатоком лошадей и прекрасным наездником. Однако службу ему пришлось бросить и поспешить на помощь старым и больным родителям, которым было не под силу справиться с хозяйством. Наш Ханжонков был его третьим сыном – от второй жены Прасковьи.

Итак, в 19 лет Александр был выпущен из училища в чине подхорунжего и направлен в 1-й Донской казачий полк, расположенный в Москве. Логичным для него было бы именно здесь увидеть «Синематограф братьев Люмьер», однако случилось это далеко от Москвы – в Ростове-на-Дону, где он не так давно учился в гимназии и куда не раз приезжал к однокашнику по службе. Там, в местном «иллюзионе», он и вкусил парижское зрелище, которое перевернуло его мысли и саму жизнь. Созрело решение выйти в отставку и заняться кинематографом. Скажу в сторону: он был неплохо образован, начитан, писал стихи (конкретнее об этом чуть ниже) и знал французский – довольно свободно говорил на нем и писал.

Однако поначалу ни о каком собственном производстве речи не было. Такого производства в России не существовало – вообще! – и конкурировать с Парижем смельчаков не находилось. Слишком серьезен был материальный риск. Речь могла идти только о прокате.

Женившись и получив на обзаведение 5 тысяч рублей, Ханжонков вышел в отставку в чине подъесаула. Найдя более-менее состоятельного компаньона, он обзавелся конторой по перепродаже зарубежных кинолент. Контора (ее мы уже упоминали) размещалась в трех комнатках в Брюсовом переулке. После ряда огрехов и крайне неприятных оказий (пришлось расстаться с незадачливым компаньоном) дело всё же пошло, и молодой предприниматель, заключив договор с фирмой «Братья Пате», принялся курсировать меж Москвой и Парижем (а заодно и Лондоном, и Турином), стараясь отбирать лучшие, то есть самые, по его мнению, эффектные фильмы.

Появились свободные деньги и возможность переезда в более просторное помещение. Переехали недалеко, на Тверскую, в здание Савинского подворья – в этом здании разместилось еще с полдюжины прокатных контор, своеобразное киногнездо. Там Ханжонков обустроил и контору, и маленький зал для демонстраций лент, а в подвале оборудовал лабораторию для изготовления титров – тоже одна из новаций тогдашнего кинодела. Там же в подворье он выстроил и настоящий съемочный павильон. А затем, уже на своем дачном участке в Крылатском, выстроил второй, связанный со съемками эпохального исторического фильма «Оборона Севастополя».

Оговорюсь: Вера Дмитриевна была второй женой Ханжонкова. Это ее замужество случилось далеко не сразу, а чуть более десяти лет спустя, когда Ханжонков, потерявший жену и оставленный взрослыми детьми, вернулся из эмиграции. До этого одинокая Вера Дмитриевна Попова была просто одной из самых преданных друзей и работников его фирмы.

Первую жену Ханжонкова, мать его детей, звали Антонина Николаевна Батаровская. Женщина она была строгая: не только творчески одаренная, но и состоятельная – в прямом и переносном смысле. Ее отец держал в Москве магазин, весьма доходный и модный: продажу швейных машинок немецкой фирмы «Зингер». Деньги дочери пошли на общее дело – то есть кинотворчество. Антонина Николаевна ведала множеством деловых и семейных забот, но, пожалуй, главным ее делом было именно творчество. Она оказалась весьма активным и, можно сказать, удачливым сценаристом, а порой и режиссером своих же сценариев. И не только это – именно она была главным редактором широко известного ханжонковского журнала «Пегас».

Но вернемся к самому Ханжонкову. Тогда же, осенью 1911 года, он узнает, что фирма «Братья Пате» строит около Брестского (ныне Белорусского) вокзала новую кинофабрику с последними техническими новинками. Понимая, что нужно догонять конкурента, он дает задание в спешном порядке найти большую площадь для новой фабрики. И фабрика из стекла и железобетона, со всеми производственными и служебными отделами выросла на Житной улице почти одновременно с французской.

В интернет-издании «Частный корреспондент» Максим Медведев, перечисляя заслуги Ханжонкова, справедливо отметил, что именно он «установил эталон “качественной русской фильмы”, сотворил первых русских кинозвезд, заложил основы отечественного научно-популярного кино и создал образцовую производственную базу, которой успешно попользовались большевики». Всё верно, кроме того, что эталон этот почти одновременно создал еще один выдающийся кинодеятель тех лет, Павел Тиман. И еще одно забыл упомянуть автор: издательскую деятельность Ханжонкова. А это немаловажно, ибо журналы, издаваемые им и женой, – и «Вестник кинематографии, и особенно «Пегас», – имели приметный успех.

Что касается не игровых, а просветительских фильмов, то из русских предпринимателей наибольшее внимание к этому делу проявлял именно Ханжонков. (Хотя попытки делал не он один.) Кажется, уже упоминалось, что начиная с 1911 года он начал выпуск научно-просветительных лент. Делалось это регулярно, но… если честно, лишь в первые годы. В отличие от других фирм Ханжонков учредил научный отдел со штатом постоянных спецов, то есть сотрудников. Он же наметил план производства лент по разным отраслям знаний, привлек профессоров Московского университета в качестве консультантов. С 1911 по 1914 год отдел выпустил серию фильмов по физике, биологии («Жизнь в капле воды»), медицине и т. д.

Под конец хочется добавить пару слов о редкостно нравственном Ханжонкове – человеке, который волей судеб оказался не только одним из главных зачинателей великого дела, но и дал пример нравственного отношения к нему. Как здраво, как трезво он оценил своего первого серьезного конкурента, Павла Тимофеевича Тимана – обрусевшего немца! Того, что развернул выпуск «Русской золотой серии» – популярнейшей серии литературных экранизаций, рассчитанной на грамотного городского зрителя. Впоследствии именно Тиман открыл в 1912 году одного из ведущих режиссеров своего времени Якова Протазанова, а также едва ли не самого известного русского кинооператора Александра Левицкого…

Эта нравственность всегда была у Александра Алексеевича поистине кровной – и отнюдь не покладисто-снисходительной. Знаю, как мягко – и вместе с тем серьезно – отпустил он от себя своего режиссера и даровитого друга Петра Чардынина; как добросердечно оставил при себе не слишком способного – и долгое время не очень умелого – оператора Владимира Сиверсена; как терпеливо смирял невыносимый подчас – временами почти оскорбительный – характер режиссера Василия Гончарова; как осторожно и бережно относился к своей первой звезде Саше (Александре) Гончаровой (чистая случайность одарила меня ее первым дневником, в котором запись всех ее юных и трогательных проблем).

…Как маятно и честно он делился с товарищами последними деньгами в эмиграции…

Мы еще не раз расскажем про все это.

Безусловно, Ханжонков был интеллигентом в самом трезвом смысле этого слова. И в этом, надо признаться, заметно отличался от многих своих сотоварищей. От Талдыкина, Ермольева, Венгерова, Харитонова. Тем более от Дранкова, Либкина, Перского. (Исключаю из этого списка достопамятного дельца Михаила Трофимова – о нем отдельно.)

Мне отнюдь не хочется рядить Ханжонкова в некую идеальную персону. Просто он был ощутимо и наглядно не только порядочным, но и попросту замечательным человеком. Из породы скромных колоссов.

А еще скажу, что он, будучи человеком простодушного казачьего племени, отличался страстным любопытством и сверх того воистину гуманитарным кругозором. По рассказам Веры Дмитриевны, он неплохо знал русскую классику. Из современных ему прозаиков любил (хотя и по-разному) Чехова, Боборыкина, Лейкина, Аверченко, Желиховскую, Вербицкую, Арцибашева (да-да!), Леонида Андреева… Из поэтов отдавал (опять же по-разному) предпочтение Пушкину, Фофанову, Надсону, Лермонтову, Голенищеву-Кутузову, Алексею К. Толстому, Агнивцеву, Саше Черному – перечисляю тех, чьи стихи он часто переписывал в свои тетрадки и записные книжки. К сожалению, из всех этих тетрадок осталась у меня только одна, и то изрядно потрепанная. Больше того, он сам писал стихи, и совсем недурные. Что-то у меня сохранилось: вот, например – называется «Спас на крови»:

 
Пред ликом смерти долу падай!
О скорби пенье тропаря,
Под светоносною лампадой
Кровь убиенного царя.
Над местом смерти византийца
Огней священных зыбкий сон…
Отпет убитый. А убийца