– Здорово, брат, как оно ничего.

– Да херово, брат, дальше некуда.

– После свадьбы? Значит, не зря сходил. Пивчик есть, или подбросить?

– Та не, не в том дело.

– А что.

– Да я там… вчера…

– Мордобой устроил?

– Ты как знаешь?!

– Так это святое дело. А кого бил? Жениха?

– Свидетеля.

– Правильно. А его за что?

– Так Белка свидетельницей была.

– Ааа… Щупал?

– Да лучше бы щупал…

– А чиво?

– А знаешь с шариками такой конкурс: его прикладывают девке на задницу, а потом…

– Да видал! Бахнул?

– Трахнул.

– Белку?

– Мать Терезу.

– Нууу… а ты? Ты ж ему… от души?

– От всей. Все костяшки сбитые. Только я не помню всего.

– Легче стало?

– Да не знаю, может, вчера и стало, а сегодня херово совсем.

– Так пивчиком полечись.

– Да не в том дело! Там же вся больница была! Белку теперь уволят. Вечером веселье будет. Дома.

– Та не ссы! Приезжай ко мне, если что. А больница – фигня. Возьмем ее к себе, если надо. Гаджеты рекламировать.

– Ну и гад же ты, Тимка. Успокоил, называется.

– Да все перетрется. Ты ее хоть не бил?

– Не помню. Но хотел.

– И это правильно.

– Так уйдет.

– Вот ты Дуридом. Еще крепче останется.

– Ты думаешь?

– Конечно! Хочешь – на спор? На упаковку?

– На две!

– Заметано. Ну, держись там, не кисни.

– Ладно, бывай.

Михаил маялся, в душе его боролись три чувства: остаточная злость, страх пополам с надеждой и стыд. Он вертел в руках телефон, елозил пальцем по контактам, но позвонить не решался. Внезапно телефон зазвонил сам, на экране возник портрет рыжеволосой девушки с трубочкой от коктейля во рту. Все три чувства смешались в нем в коктейль, и он, помедлив, нажал «Ответить».

– Ты живой? – в голосе девушки звучали тревожные нотки.

– Живой. А у тебя что? На работе.

– Ой, у меня такааая новость!

– Тебя уволили?

– Типун тебе на язык!

– Тебя повышают? – выскочило из него неизвестно почему.

– А ты откуда знаешь?!!!

Внезапно у него в памяти совершенно ясно всплыла картина: Белка танцует с главврачом, он ей что-то говорит на ухо, она улыбается… потом он отчетливо вспомнил фото Марины в компе Вячеслава Ивановича… как она раздевается… как с улыбкой смотрит в камеру… Коктейль чувств взболтался у него в желудке, он втянул воздух носом, выпустил через рот.

– Слышь, Белка. Я тут занят немного. Потом перезвоню, – и нажал отбой.

Чувство облегчения, сама позвонила, задавила слепая ревность, он закурил и поставил чайник. Не ушла, уже хорошо. А может, и не хорошо. Сколько можно мучиться. То у нее Вольдемар Арнольдыч, то Вячеслав Иваныч, то Хрен Сидорыч. А раком как она стояла – на глазах у всех. С шариком на заднице. Боже, стыдно-то как. Что ж делать-то, Майкл. Что ж тебе с ней делать, с этой шалавой малолетней. Ну хрен его знает. Опять зазвонил телефон, Михаил с надеждой глянул на экран. Нет, незнакомый номер, 812 какой-то.

– Алло.

– Здравствуйте, Михаил.

– Анна Сергеевна?! А откуда у Вас мой номер?

– Вы что, совсем ничего не помните? Мы же обменялись телефонами.

– Да?!

– И как танцевали, не помните?

– Не, ну это помню. Разве это забудешь. Потом вот… некрасиво вышло.

– Так Вы переживаете сидите?

– Каменюка прямо на душе, здоровенная.

– Да бросьте, так весело вышло.

– С шариками?

– Да нет, это пошлость ужасная.

– Так вот и я…

– Вы молодец. Герой прямо. А тамада дурак какой!

– Правда?

– Конечно. Но что за свадьба без драки. А потом танцевали все до упаду.

– Так неудобно… главврач там…

– Знаете, он сегодня пришел в темных очках. Хорошо Вы ему вчера засветили.

– Вячеславу?! Иванычу?! И ему?!

– Ну да, он бросился вас разнимать, а Вы…

– Так теперь Белку уволят?!

– Да что Вы! Он сегодня посмеивался, старый, мол, перец, а туда же – решил молодость вспомнить. Вот и вспомнил.

– Так ее повышают?

– Ну да.

– После вчерашнего?!

– Да нет, приказ давно был готов, ее у меня забирают, она будет главной сестрой всей больницы. Сегодня объявили просто.

– А Белка что?

– Гордая ходит.

– Фаворитка теперь?!

– А, так Вы ему не случайно… в глаз… Теперь поняла.

– Не знаю. Хотелось точно.

– Это после их танца?

– И Вы видели?!

– Да что там видеть-то. Он, конечно, старый ловелас, про него у нас легенды ходят. Но Белку он не трогает, я Вам точно говорю. Так, комплимент сказать, не без этого, конечно. Девушки это любят, особенно от солидных мужчин, от начальства. Ну потанцевали, поулыбались. Больше ничего и не было. Так Вы там Отелло изображаете? Перед зеркалом. Месть готовите?

– Да нет, так маюсь. Паршиво на душе. До ужаса. Но сейчас полегчало. После Вашего рассказа. Я Ваш должник.

– Вот, ловлю на слове. Придете ко мне чай пить.

– Ну Анна Сергеевна! И так плохо.

– Ну не сегодня. Потом как-нибудь.

– Ладно. Как-нибудь.

– Ну и то хорошо. Спасибо.

– Что Вы! Это Вам спасибо, Анна Сергеевна!

– Хороший Вы парень, Миша. Завидую я Бэле.

– Это Вы напрасно! Она еще свое получит! Сегодня же.

– Вот поэтому и завидую. Ну, мне пора. До свиданья, Миша. Целую.

Михаил оторопело посмотрел на анимацию отбоя, потом приложил ладонь к правой щеке и глянул на нее – помады не было. Господи, надо покурить. Он одним духом выхлебал холодный чай и закурил. Позвонить, что ли. Не буду. Все равно получит. За шарик. Надо пройтись, проветриться. Пива купить, вдруг Тимка выиграет.

Он натянул джинсы и майку и побрел пешком в магазин. Там он долго ездил с коляской меж прилавками, нашел баварские сосиски и немецкую горчицу, пива не купил, а купил почему-то торт с толстым слоем белого крема сверху. Дома он запрятал все в холодильник, и обед прошел давно, а есть не хочется, допил «Бонакву» и улегся в комнате на диван. В голове вертелись разноцветные шарики, потом заиграл духовой оркестр, кругом были празднично одетые люди, отец держал его за руку, все улыбались, и Анна Сергеевна улыбалась, на ней было красное платье, застегнутое до самого горла, а отец говорил: «Слушайся ее, Мишка, учительницу слушаться надо, и все будет хорошо».

Разбудил его скрежет ключа в замке, он вскинулся и сел на диване. Послышался стук упавших босоножек, в комнату на цыпочках вошла Белка, в глазах ее застыл тревожный вопрос. Она подошла к нему, опустилась рядом на ковер и положила голову ему на колени.

– Ну хочешь – побей меня.

Михаил положил ладонь девушке на шею, продвинул ее под воротник платья, прошелся пальцами по ребрам, вернул руку обратно. Сердце его предательски бухало, он поднял Белку за локти, усадил к себе на колени, поднял ее лицо, заглянул в глаза – они пустили его к себе внутрь, в них не было ничего, кроме безграничного доверия и ожидания. Он придвинул ее лицо, нашел губами уголок ее рта, тихонько прикоснулся, почувствовал ответное движение, впился губами в ее губы, она обхватила руками его шею, обняла ногами его талию. Он расстегнул ее платье на груди, обнажил плечи, приник к ним губами, дошел до основания шеи и прикусил, с трудом остановил себя и отстранился.

– Погоди. Раздевайся. Пошли в душ.

Одежда упала на ковер, он взял девушку за руку и повел ее, обнаженную, к древу познания, где серебристый змей уже ждал их – он обдал их струями горячей воды, смывая горечь вчерашнего дня, оставляя желание в чистом виде, первозданное, могучее, необоримое. Михаил развернул Белку к себе спиной, нагнул ее, она уперлась руками в матовое стекло душа, расставила ноги и опустила голову. Он вошел в нее, двигался ровно, ритмично и мощно, руками гладил все ее мокрое тело, целовал выпуклые позвонки, держал левой рукой за шею, за хвост темно-рыжих волос, правой вертел ее соски, отпускал, опускал руку к животу и ниже, к устью бедер, ловил за клитор, теребил и тянул его, пока Белка не застонала, подняла правую ногу, согнула в колене, опустила, соединила бедра и резко двинула ими несколько раз назад. Потом она выпрямилась, развернулась, присела на корточки, с силой сжала его член рукой и положила себе на макушку, продолжая движения рукой – белёсая густая жидкость в несколько штрихов нарисовала у нее на волосах жемчужную корону. Девушка провела кончиком члена по своим щекам, шее, по торчащим соскам, дождалась, пока кончатся спазмы, и отпустила его.

Они молча стояли под душем, обнявшись, прильнув друг к другу мокрыми телами, не в силах разъединиться; слышно было только как вода падает вниз. «И дождь смывает все следы», – крутилось в голове у Михаила название старого фильма.

В белых махровых халатах они лежали в своей новой спальне, на людовиковой королевской кровати, не смотрели друг на друга, отдыхали, не решаясь начать разговор.

– Ну говори уже, Мишка. Я же вижу, что ты…

– Надо из себя все это выгнать к черту.

– Так давай.

– Ну вот скажи: ну как ты могла… стоять раком посреди зала… перед всеми… и чтобы какой-то хмырь долбил тебя шариком в задницу…

– Ну это же игра такая была, Мишка, я не виновата. Ну все девчонки тоже… изображали… всякое такое… а я бы одна отказалась. Ну как?

– Хорошая себе игра.

– Дурацкая, я знаю. Но ты представь, что я была… актрисой… снимали кино про свадьбу…

– А что ты думала в это время.

– Я думала… я представляла, что это ты сзади.

– И никакой червяк у тебя в душе не шевелился?

– Ну шевелился! Стыдно было до смерти! Но я никуда не могла деться, пойми. Все они такие дураки. Ну отказалась бы я – они бы умнее стали? Это же всегда так на свадьбах. И не только у нас. Везде.

– А после того, как я твоему лопуху в челюсть дал – стал он умнее?

– Думаю, стал, не спрашивала. Но ты ж у меня герой, я так не могу. Все хлопают, все от тебя этого ждут, думаешь, что так и должно быть, просто надо перетерпеть. Ну прости меня. Простил?

– Простил. Но злость почему-то не ушла полностью.

– Я знаю, что надо сделать.

– Что.

– Сделай мне что-нибудь… бóльное. Тебе станет легче. Ну хочешь – я на живот лягу.

– Ты думаешь?

– Точно говорю. Ну давай. Сделай, что захочется.

Михаил поднялся, раздвинул на Белке халат, взял ее ладонями за шею, но руки не сжимались; тогда он опустил их вниз, взялся пальцами за соски и потянул, медленно, потом сильней и сильней – девушка закрыла глаза, выгнула спину, сжала губы, лицо ее исказилось от боли, но она молчала. Он слушал себя, свои ощущения. Сначала он ждал ее стона, крика, но потом увидел, что этого не будет, отпустил соски, лег на нее сверху, целовал их, ласкал языком, тихонько тянул губами.

– Ну хватит, Миша, хватит. Полегчало?

– Да. Я понял, что не хочу делать тебе больно. Я люблю слышать твой стон, но не от этого. Я не хочу, чтобы ты меня боялась. Я хочу, чтобы ты меня хотела.

– Щас я захочу! Теперь моя очередь!

– Ну давай.

– Скажешь честно?

– Скажу.

– Клянешься?

– Клянусь.

– Ты когда… с Анной Сергевной танцевал… он у тебя торчал?

– Ну… да. Но я не виноват – он сам. Я…

– Ну так я и знала! А ну давай его сюда! – Белка вскочила, толкнула его в плечи и села ему на ноги, взяла его член левой рукой, обнажила головку и вонзила в нее ногти – Михаил аж засвистел, втягивая в себя воздух, пальцы на ногах сжались, он судорожно скомкал ладонями простыню. Девушка убрала правую руку, наклонилась и прикусила головку зубами, нижняя челюсть ее вибрировала, он чувствовал, что она еле сдерживает себя, как кошка, поймавшая мышу. Ну вот и все, Майкл, будет тебе щас … эволюция. Будешь размножаться почкованием.

– Ну все, Бельчонок! Он все понял!

– А чего он у тебя торчит?

– Испугался!

– С испугу? Прочувствовал?!

– До самых до…

– До них?! Вот я и их откручу!

– Ну не надо, они ж тебе еще пригодятся!

– Пригодятся?

– Конечно.

– Ладно. Оставим. На этот раз. Живите пока.

– Ну ляг на меня, Бельчонок, полежи. Ты моя бархатная, мой котенок зубастый…

– Ты меня любишь?!

– Хотел тебя задушить вчера. И сегодня тоже, с утра. А теперь понял, что не могу без тебя жить.

– Правда?

– Правда. Но будешь ты у меня битая, если что.

– Ладно. Буду битая. Но ты ж знаешь, что я только тебя люблю.

– Да знаю. Но ты такая сочная, такая вкусная… А вокруг столько голодных крокодилов бродит…

– Мишка! А ты еды никакой не купил? Я голодная!

– Сосиски… О, так я же торт купил!

– Так неси сюда, пока я тебе что-нибудь не отгрызла!

На кухне Михаил с наслаждением закурил, господи, как хорошо на душе, потом достал из холодильника торт, отрезал два здоровенных куска, положил на тарелку, взял под мышку бутылку колы и пошел обратно. В спальне он поставил тарелку на тумбочку и вернулся за стаканами, набросал в них кубиков льда и двинулся к Луи XV – Белка держала тарелку на животе и доедала кусок торта. Михаил налил в стаканы колы, выпил свою сразу одним духом и лег на кровать поперек девушки.

– Мишка, а давай я его кремом намажу.

– И сгрызешь?

– Не, ну так, посмокчу немножко… как наша Таня Гавриленко говорит – будет мне такая конфета.

– Ну давай. Мажь.

– Вот он, красивый какой стал. Наверно, вкусный.

– Попробуешь?

– Слушай, а мы с тобой валетом никогда не пробовали. Давай? Намажешь меня?

– Я не хочу сладкого, Бельчонок. Ты мне и так вкусная. Опустись ниже.

– Так?

– Так.

Михаил перебросил ногу через голову девушки, уткнулся носом меж ее бедер, раздвинул их, раскрыл пальцами губы, провел языком по мягкой блестящей плоти, почувствовал, как рот Белки захватил головку его члена и потянул; он стал легонько двигать бедрами. Ноги девушки начали подрагивать, потом задрожали крупной дрожью, она выгнулась, закрыв ему собой рот и нос, дернулась раза три и расслабленно опустила спину на матрас; он сосредоточился на своих ощущениях – дрожь передалась ему, пик приближался, он на секунду замер, сжался, пытаясь отсрочить финал, потом отпустил вожжи, открыл шлюз Ниагарского водопада и кончил с такой силой, будто отсидел до этого все четырнадцать лет в замке Иф в одиночной камере и только сегодня вышел на свободу – прыгнув с крепостной стены в море. Перед глазами у него плавали яркие пятна, кровь стучала в висках, эндорфины отплясывали сарабанду в мозгу. Он отвалился влево, распластался на спине, мехами легких вдыхал и выдыхал воздух, будто сизифов камень, наконец, поднят на гору, и можно минутку передохнуть. Но он чувствовал себя не уставшим, наоборот, полным сил, способным сдвинуть горы и развести море, запрыгнуть в один прыжок на вершину пирамиды Хеопса, победить всех львов и тигров одной рукой… Он чувствовал себя Самсоном и Давидом, покорителем Эвереста – весь мир лежал у его ног, покорно ожидая милостей. Дыхание его постепенно замедлялось, он открыл глаза: Белка склонилась над ним, легонько проводила ногтями по внутренней стороне его бедер, потом выше; губы ее были перепачканы белым кремом, она облизала их, скорчила ему рожицу и показала язык.

– Мишка.

– Да.

– А ты будешь свой торт есть.

– Нет, Бельчонок. Съешь ты, если хочешь.

– Я хочу, Мишка. Я всегда хочу. А ты?

– И я, маленькая. Я хочу тебя просто до смерти. Целый день представлял, что тебя больше не будет…

– А ты что будешь делать.

– Лягу и умру.

– Честно?

– Честно.

– Так может, ты меня немножечко любишь?

– Я тебя ужасно просто люблю. А ты.

– И я. Так нам хорошо вместе. Правда?

– Правда. Ты меня прости. За вчерашнее.

– И ты меня. Ладно?

– Ладно.

– Давай спать?

– Давай, маленькая. Спи, я покурю и приду.

***

Михаил сидел на кухне, медленно втягивал в себя дым и выпускал его кольцами. Ну надо же, такое паскудное утро было, и такой прекрасный вечер. Легко как. Пиво вот только Тимке проспорил. Дурак ты какой. Да ты б ему все пиво мира отдал. Разве нет? Да. Ну вот. Все хорошо, Майкл. Все будет хорошо. Идем спать. Идем.

***