Согласно отчету ЮНИСЕФ, американская молодежь в настоящее время находится в нижней четверти среди развитых стран по уровню благополучия и удовлетворенности жизнью. Исследования показывают, что у них уровень стресса выше, чем у взрослых. Наши подростки в настоящее время являются мировыми лидерами по насилию, пьянству, употреблению марихуаны и ожирению. Более половины студентов колледжей испытывают непреодолимую тревогу, а треть сообщают о сильной депрессии. За последние два десятилетия уровень самоубийств у нас увеличился на 28 %.

Насколько ясно мыслят дети, когда чувствуют усталость, скуку и стресс? Насколько хорошо усваивают новую информацию, когда беспокоятся? Серьезно ли относятся к учебе? Склонны ли они выражать любознательность и продолжать обучение?

Вот история, которая много говорит об эмоциональной атмосфере в школах.

Суперинтендант крупного столичного округа отсутствовал, посещал школьные классы. Когда она шла по коридору с директором, то увидела маленькую девочку, направляющуюся в класс, и поприветствовала ее, пытаясь завязать разговор.

Та отказалась отвечать.

– Она не поздоровалась со мной, – сказала мне суперинтендант.

После мгновения взаимного замешательства маленькая девочка опустила голову и продолжила путь. Судя по всему, ученикам сказали, что они могут ходить только по белой линии, нарисованной посредине коридоров. Подойти и поговорить со мной означало бы нарушить правила.

Мы никогда не узнаем, как могла закончиться та беседа. Естественный инстинкт ученика и преподавателя взаимодействовать друг с другом подавлялся требованиями школы к порядку.

Что может произойти в одном таком обмене? Наверное, очень мало. Хотя, если вы похожи на меня, у вас есть воспоминания из раннего детства, которые выделяются из тумана лет, сохранившихся с течением времени только по той причине, что взрослый на мгновение освободил место в жизни для тебя. Подобная мелочь, если она искренняя, может сыграть важную роль.

Не только ученики чувствуют себя угнетенными. А учителя? В 2017 году в сотрудничестве с центром «Новый учитель» мы опросили более 5000 педагогов и обнаружили, что они проводят почти 70 % рабочего дня, чувствуя себя «разочарованными», «перегруженными» и «напряженными». Это согласуется с данными Гэллапа^[1], показывающими, что почти половина учителей в США ежедневно испытывают сильный стресс. Пугающая картина образовательной системы, согласитесь?

Насколько эффективны педагоги, когда чувствуют себя такими же разочарованными, подавленными и напряженными, как и дети? Будут ли они отдаваться урокам на 100 %? Огрызаются ли на учеников непреднамеренно или игнорируют их потребности, потому что эмоционально истощены? Уходят ли с работы, чувствуя себя выгоревшими, опасаясь завтрашнего возвращения в класс?

Если мы не понимаем эмоции и не находим способов справиться с ними, они захватят нашу жизнь, как это случилось со мной в детстве.

Страх и тревога лишили меня возможности попытаться справиться с проблемами. Я был парализован. Теперь наука доказывает почему. Если бы был кто-то, кто научил бы меня этим навыкам, – если бы кто-то хотя бы сказал, что они существуют, – я, возможно, чувствовал бы больший контроль над ситуацией. Вместо этого все, что я мог сделать, – это терпеть.

Во время презентаций я часто отмечаю, что многие дети находятся в состоянии серьезного кризиса. Обычно это побуждает кого-то задать вопрос, который на самом деле является скорее мнением: «Не кажется ли вам, что этим детям не хватает стойкости и моральных качеств, которые были у людей поколения назад?»

Мой ответ на это вызревал годами. Когда-то подобное заявление меня очень рассердило. Оно звучало так, будто кто-то ищет причину почувствовать превосходство и обвинить жертв. Теперь я думаю, что это безответственно.

Предположим, сегодняшним детям не хватает той эмоциональной силы, которую мы или какое-то другое поколение имели в избытке. Представим, что в прошлом у детей были такие же трудности, а может, и больше, но они были в состоянии взять себя в руки и справиться с этим.

И что?

Означает ли это, что мы снимаем с себя ответственность за то, чтобы сделать все возможное для помощи сегодняшним детям? Если им требуется небольшая поддержка, разве наша работа не состоит в том, чтобы оказать ее, не осуждая? И если им это так нужно, как они стали такими? Это связано с тем, как мы их вырастили?

Было время, не так уж давно, когда у детей имелась серьезная потребность, которая не удовлетворялась. Наш национальный ответ был поучительным. В 1945 году, когда Вторая мировая война все еще бушевала, генерал (и бывший учитель) по имени Льюис Б. Херши свидетельствовал перед Конгрессом, что почти половине призывников в армию отказали по причинам, связанных с плохим питанием. Он знал это как никто другой – Херши отвечал за систему набора на военную службу. Он увидел недокормленных и недоедающих молодых американцев и понял их непригодность для войны.

Конгресс не издал прокламацию, осуждающую беспомощность молодого поколения. Он принял двухпартийный законопроект: Закон о национальных школьных обедах. Другими словами, мы кормили детей.

Пришло время снова кормить их.

В Йельском центре эмоционального интеллекта мы думаем только об этом: как помочь людям идентифицировать эмоции, понять влияние собственных чувств на все аспекты жизни и развить навыки, чтобы убедиться, что они используют эмоции в здоровых, продуктивных целях.

Однажды, после разговора со специалистами в области психического здоровья в крупной больнице, ко мне подошел заведующий детской психиатрией. Он сказал:

– Марк, вы молодец. Но знаете, по нашим данным, нам понадобится еще 8000 детских психиатров, чтобы справиться с проблемами, которые будут у этих детей.

Я был ошеломлен.

– Вы не поняли. Я хочу выбить вас всех из бизнеса, – сказал я полушутя.

Он думал, что всем проблемным детям потребуется профессиональное вмешательство, чтобы справиться со своей жизнью. Я же говорил о том, что нужно переделать образование так, чтобы оно включало эмоциональные навыки, и тогда профессиональное вмешательство стало бы менее необходимым.

Прошло почти тридцать лет с тех пор, как мои наставники, Питер Саловей, профессор психологии и нынешний президент Йельского университета, и Джек Майер, профессор психологии Университета Нью-Гэмпшира, представили идею эмоционального интеллекта. Прошло четверть века с тех пор, как Дэниел Гоулман опубликовал бестселлер «Эмоциональный интеллект», популяризировавший данную концепцию. И все же мы до сих пор пытаемся ответить на самые простые вопросы, вроде «Как ты себя чувствуешь?».

Чувства – это форма информации. Они похожи на сводки новостей из нашей психики, отправляющие сообщения о происходящем внутри уникального человека – каждого из нас, – в ответ на любые внутренние или внешние события, которые мы переживаем. Нам нужно получить доступ к этой информации, а затем понять, что она нам говорит. Так удастся принимать наиболее обоснованные решения.

Но это серьезная задача. Не то чтобы у каждой эмоции была этикетка, которая точно говорила бы, что ее вызвало, почему и что можно сделать, чтобы ее устранить. Наше мышление и поведение меняются в ответ на чувства. Однако мы не всегда знаем, почему и как лучше справиться с эмоциями. Для родителей это может быть знакомым сценарием: мы видим ребенка, явно страдающего, а причина непонятна. Спросите просто: «Что не так?», и ответ почти никогда не откроет источник страданий. Возможно, ребенок даже не знает его.

Пример: гнев иногда может казаться неспровоцированным или необъяснимым, но зачастую это реакция на то, что мы воспринимаем как несправедливое обращение. Мы пострадали от какой-то несправедливости, большой или маленькой, и это сводит нас с ума. Кто-то подрезал вас в очереди – и вы раздражены. Вы хотели повышения на работе, а оно досталось племяннице начальника, – и вы возмущаетесь. Это та же основная динамика в действии.

Большинству не нравится иметь дело с гневом, своим или чужим. Когда родитель или учитель сталкивается с рассерженным ребенком, часто первым импульсом является угроза дисциплинарного взыскания: если не перестанешь кричать, говорить грубо или топать ногами, ты отправишься в угол или в твою комнату или потеряешь свои привилегии!

Когда злится взрослый, реакция не сильно отличается. Мы немедленно отступаем, перестаем сочувственно слушать. Нам кажется, будто нас атаковали, а это делает практически невозможным обработку информации, которую передает человек. Однако гнев – важное послание. Если попытаемся смягчить несправедливость, вызвавшую его, гнев уйдет, поскольку изжил себя. В противном случае он будет гноиться, даже если кажется, что он стихает.

К счастью, есть наука о понимании эмоций. Это не просто вопрос интуиции, мнения или внутреннего чутья. У нас нет врожденного таланта распознавать, что мы или кто-то другой чувствуем и почему. Мы все должны этому научиться. Я должен был научиться.

Как и в любой науке, есть процесс открытия, метод исследования. После трех десятилетий исследований и практического опыта мы в Йельском центре определили таланты, необходимые, чтобы стать тем, кого мы назвали «эмоциональным ученым».

Мы выявили пять навыков:

• распознавать собственные эмоции и эмоции окружающих не только по тому, что думаем, чувствуем и говорим, но и по выражению лица, языку тела, тону голоса и другим невербальным сигналам;

• понять эти чувства и определить их источник – какие переживания на самом деле вызвали их, – а затем посмотреть, как они повлияли на наше поведение;

• обозначать эмоции с помощью нюансированного словарного запаса;

• выражать чувства в соответствии с культурными нормами и социальным контекстом таким образом, чтобы попытаться информировать и вызвать сочувствие у слушателя;

• регулировать эмоции, а не позволять им управлять нами, находя практические стратегии обращения с нашими чувствами и других.

Остальная часть книги посвящена обучению этим навыкам и тому, как их использовать.

В конце 1990-х годов дядя Марвин и я решили принести их в школы. И потерпели неудачу. Мы были готовы обучать в классе только детей. Но некоторые учителя сопротивлялись.

– Рассказывая детям о тревоге, я нервничаю, – сказал один.

– Я не собираюсь открывать ящик Пандоры и говорить о том, что чувствуют дети, – поведал другой.

Если учителя не верили в важность эмоциональных навыков, они никогда не смогли бы эффективно обучать учеников. Мы с Марвином и новыми коллегами из Йельского университета вернулись к началу.

Мы поняли, что никогда не достучимся до детей, пока не наберем учителей, которые понимают важность эмоциональных навыков. И вскоре после этого поняли: только при наличии приверженности на самом верху, на уровне школьного совета, суперинтенданта и директора, можно преобразовать целые системы.

Потом стало ясно: навыками нужно делиться еще шире. Нам, взрослым, необходимо понимать, как эмоции влияют на нас и всех вокруг, а не только на школьников. Требуется развивать навыки и быть положительным примером для подражания. Педагоги и родители должны продемонстрировать способность определять, обсуждать и регулировать собственные эмоции, прежде чем обучать других. Наше исследование в классе показывает: там, где присутствует эмоционально квалифицированный учитель, учащиеся меньше отвлекаются, больше сосредотачиваются и лучше успевают в учебе. Так же там, где есть эмоционально подготовленный директор и учителя, которые менее напряжены и более удовлетворены. А там, где есть эмоционально опытный родитель, есть дети, у кого больше возможностей идентифицировать и регулировать эмоции.

Как только наши дети вырастут и станут эмоционально развитыми взрослыми, вся культура изменится к лучшему. Однако изучение навыков и улучшение того, как мы реагируем на свои чувства, не означает, что мы внезапно станем вечно счастливыми.

Вечное счастье не может быть нашей целью, реальная жизнь устроена иначе – нужна способность испытывать и выражать все эмоции, подавлять или усиливать как приятные, так и неприятные, чтобы достичь благополучия, принимать наиболее обоснованные решения, строить и поддерживать значимые отношения и реализовывать потенциал.

Каждый должен начинать с себя. Если вы родитель, спросите себя: «Какими качествами вы больше всего хотите, чтобы обладали дети, когда станут взрослыми? Математические способности, научные знания, спортивные способности? Или уверенность, доброта, целеустремленность, мудрость для построения здоровых, прочных отношений?» Когда мы консультируем корпорации, они говорят, что ищут сотрудников, которые упорно выполняют задачу, берут на себя ответственность за собственную работу, умеют ладить с другими и трудиться в команде. Это не технические способности или специальные знания – в первую очередь это эмоциональные качества. Коллега из RAND Corporation сказал мне, что технологии сегодня развиваются так быстро, что компании не нанимают работников по их текущим навыкам – ищут гибких людей, способных предлагать новые идеи, вдохновлять на сотрудничество в группах, управлять и руководить командами, и так далее.

Мы можем приобрести некоторые навыки путем диффузии – наблюдая за теми, кто ими обладает, и подражая им. По большей части их нужно учить. И лучше всего они усваиваются в сообществах. Эмоциональные навыки бывают как личными, так и взаимными. Их можно использовать в частном порядке, а лучше всего они применяются во всем сообществе, так что возникает сеть, усиливающая влияние. Я видел, как это происходит: навыки внедряются в тысячи школ по всему миру с поразительными результатами. Дети, естественно, выигрывают: меньше издевательств и эмоциональных переживаний, лучше посещаемость, меньше отстранений и более высокая успеваемость. Также мы замечали, что в школах, где обучают этим навыкам, учителя с более низким уровнем стресса и выгорания, меньшими намерениями уйти из профессии, большей удовлетворенностью работой и более увлекательными классами.

Мы все хотим, чтобы наша жизнь и жизнь людей, которых мы любим, была свободна от трудностей и тревожных событий.

Мы никогда не сможем этого сделать.

Мы все хотим, чтобы жизнь была наполнена здоровыми отношениями, состраданием и целеустремленностью.

Это мы можем сделать.

Дядя Марвин показал мне как. Первый шаг – позволение чувствовать.