Глава 1

Прошло три года с событий пролога…

Переполненный людьми клуб и громкие басы взбудоражили внутренности. Широко улыбнувшись подружке, Никольская с вызовом протянула той бокал, доверху наполненный красным вином.

– Ты же понимаешь, что проиграешь?

Лиза приняла вино и даже сделала один небольшой глоток.

– Ты слишком самоуверенна, Самарина, о-о-о-очень.

Негромко рассмеявшись, Ульяна поднялась из-за стола, обхватила пальцами носок туфли и подтянула ногу к голове, якобы разминаясь. Пышная юбка, которая оказалась шортами, скользнула вверх по бедру.

– Или боишься? – опустила ногу, бросая взгляд в толпу.

– Только не тебя, Ульяша, только не тебя!

Девушки еще перекинулись парой слов и вышли в центр танцпола.

Внимание присутствующих быстро притянулось к этим двум персонам. Ведь это очень интересно: две красивые, стоящие на расстоянии четырех стульев девушки, сжав в руке по бокалу, доверху наполненному алкоголем, встают на исходную позицию.

Ульяна сгибает правую ногу, касается носком колена левой, самое обычное пассе. Плие левой, прямая спина, релеве и девелопе вперед. Вторая позиция и пируэт, еще и еще. Всего лишь забава на выносливость.

Они крутят фуэте, обращая на себя все больше внимания. У Лизки напряженное, сосредоточенное лицо, Ульянино же перекошено улыбкой. Именно перекошено, потому что ее и без двадцати фуэте подряд тошнит от жизни, а эта милая и обворожительная улыбка лишь защитная реакция. Ведь ей должно быть весело, хоть когда-то ей должно быть весело?!

Демьян наблюдает за сестрой с балкона, курит вейп, не рискуя подходить ближе. Толпа фанаток, которая приклеится к его «скромной» персоне, если он спустится вниз, совсем не входит в его сегодняшние планы. Выдохнув порцию густого пара, Никольский ухмыляется, несколько раз хлопнув в ладоши.

Наверное, Ульяна не должна этого замечать, но она видит, видит все до мельчайших деталей: брата, столпившихся людей, их лица, чужой восторг, азарт, исходящий от соперницы.

Двадцать девять… тридцать…

Пульсация в висках сбивает с толку, силы на пределе, пальцы дрожат, и, оступившись, Никольская слетает с дистанции, выплескивая содержимое бокала на мужскую белоснежную рубашку. Прикрывает глаза, немного вытягивая руки в стороны, – балансирует. Ведет взгляд от расползающегося по некогда белому материалу красного пятна к лицу того, кому досталась порция вина, – замирает. Мир вокруг замирает на доли секунды. Головокружение и тошнота одолевают. Никольской приходится вылететь из зала и лишь краем глаза заметить бегущую за ней Самарину.

Выйдя из кабинки туалета, Никольская умывается и долго стоит перед зеркалом, приводит себя в порядок, смотрит на свое отражение. Крупные миндалевидные синие глаза немного подпорчены краснотой и подтекшей тушью, на губах помада осталась лишь по контуру и выглядит более чем нелепо. Волосы растрепались, а некоторые мокрые пряди прилипли к таким же влажным щекам. Оторвав кусок бумажной салфетки, Уля нервно стирает с губ остатки помады, отмотав еще немного, промакивает лицо и засовывает в рот полпачки жвачки. Прожевывает несколько подушечек подряд и выплевывает их в мусорное ведро.

Не дожидаясь Лизку, берет на баре мохито, замечая наверху расхаживающего с голым торсом мужчину.

Прикусив черную трубочку, несколько секунд пристально туда смотрит, потирает пальцами циферблат часов и, оставив высокий стакан на стойке, поднимается туда, показывая секьюрити браслет для входа в ВИП-зону.

Дёма машет ей рукой, подзывая к себе, но она уверенно идет в другую сторону.

Сейчас, под действием адреналина и пары бокалов вина, ей кажется, что она просто обязана извиниться за столь ужасное поведение и испорченную рубашку. Почему-то у нее нет сомнений, что именно этот человек пять минут назад был облачен в белоснежный материал.

Ульяна спешно огибает высокую, широкоплечую фигуру, поправляя низ коралловых шорт.

– Простите, я не хотела, – кусает губы, преданно смотря в его глаза, а сердце… Кажется, сейчас оно вырвется наружу.

Этого не может быть. Широкие скулы, крупный нос, фосфорящийся светло-серый, ледяной взгляд и до ужаса грозный вид. На груди множество сплетенных воедино татуировок, какие-то черные, какие-то цветные. Они очень гармонично смотрятся на мускулистом теле.

Ульяна его знает… знает человека, стоящего напротив. Да, он изменился, стал еще более далеким, но она уверена, что это он. Громов – это единственное, что сейчас крутится в ее голове.

На мужчине нет рубашки, поэтому глаза без зазрения совести изучающе бегают по мужской мускулатуре – широким плечам, крепкому торсу, напряженным бицепсам и вздутой венке у запястья.

Огромные ладони касаются ее предплечий. Мужчина внимательно изучает Ульяну глазами, хотя, возможно, ей это просто кажется. Вероятно, Никольская просто накрутила свое сознание. А молчание, повисшее между ними на целую минуту, сводит с ума еще больше, сердце готово выпрыгнуть, дыхание сбивается. Но, несмотря на все ее опасения, Степан просто отодвигает девушку чуть в сторону и, словно ее тут вовсе не было, идет вперед.

Неужели он ее не помнит? Внутри бушуют эмоции, но Уля старается держать их при себе, нагло шагая следом.

– Я просто не смогу уснуть сегодня, если не услышу, что ты меня простил, – улыбается как дура, а внутри умоляет его приглядеться повнимательнее, вспомнить.

Но нет, он ее не помнит. Совсем.

– Девочка, домой иди, – бросив сквозь зубы, мужчина открывает дверь в кабинет.

Они уже успели пройти по узкому и малоосвещенному коридору вглубь помещений, скрытых от глаз посетителей этого заведения.

Ульяна колеблется, ей не дает покоя эта встреча, она не может уйти просто так. Это непозволительно. Но больше всего ее раздражает его безразличный к ней вид. Он ее не узнал. Совсем.

Конечно, это неудивительно, за те три года, что они не виделись, она кардинально изменилась. Отстригла половину длины волос, перекрасилась из мышиного русого в теплый, золотистый блонд, изменила форму бровей, сделала перманентное напыление. Вколола гиалуронку в губы, заполнила филлером подбородок, сделав его острее, а скулы – более выраженными. Теперь ее лицо больше не было похоже на квадрат, а подбородок не «украшала» уродливая ямочка. Верхушкой пирога стала ринопластика, чтобы избавиться от проклятой горбинки, плюс немного косметики, и можно смело сказать, что теперь Ульяна Никольская совершенно другой человек.

– Познакомимся?

Она настырно пошла следом и, вновь оказавшись перед его глазами, протянула изящную руку, указательный палец которой украшало кольцо с бриллиантом из белого золота.

Громов проигнорировал ее жест. Открыл кабинет, у которого, собственно, и остановился, перешагнул порог, включил свет и, достал из шкафа еще одну рубашку. Но на этот раз черную. А ведь ей так понравился слепящий глаз белый.

– Такой грубиян, – Никольская надула губы и чуть громче, чем хотела, хлопнула дверью, оказываясь внутри.

– Выйди отсюда, – последовало почти сразу.

– А если нет? Поругаешь?

– Слушай, чего тебе нужно? – Громов надавил пальцами на крышку стола, бросив на девчонку раздраженный взгляд. Ему порядком поднадоел этот цирк. Эта пустоголовая девица абсолютно не понимает слов.

– Не знаю, – пожала плечами. – Может, скажешь, как тебя зовут?

Она улыбается ему в лицо, словно ждет чего-то особенного. Этот взгляд отличается от поплывшего и немного затуманенного взора баб, откровенно себя предлагающих. Но Громову нет до этого дела. Он зол и уже давно жалеет, что приехал на это чертово открытие.

Заметив на столе стопку визиток, девчонка подцепляет одну пальцами, читая вслух:

– Аркадий Хаски. Владелец… – отнимает карточку от лица, хмурится и глядит на него с сомнениями. Обогнув стол, усаживается в огромное кожаное кресло. Задирает голову, продолжая смотреть на Степана глазами снизу вверх.

. Громов наконец-то вглядывается в такой знакомый, истинно синий цвет радужки.

Ульяна? Прищуривается, на доли секунд теряя ориентир в пространстве. Тщательнее изучает ее лицо, ее слегка подправленное лицо. Сделанный нос. Это бросается в глаза, теперь, когда он наконец взглянул на нее при свете ламп. И как он не заметил ранее? Очень сомнительное качество, ее оперировал настоящий коновал. Несколько уколов, цвет волос… Это она, он точно не может ошибаться. Это Ульяна.

Громов почти нависает над ней, смотрит сверху вниз, а Никольская чувствует себя какой-то букашкой, если он сейчас хлопнет, ее точно размажет по стенке.

Она подтягивается в кресле, приподымается и, перевернувшись, упирается коленями в сидушку, вытягивает руку, касаясь тыльной стороной ладони его щеки. Замирает, немного разомкнув губы. Дыхание учащается, как и сердцебиение.

Все происходит слишком быстро, в порыве. Губы соприкасаются, а мужские пальцы резво и с толикой боли зарываются в Ульянины волосы, тянут вниз и так же быстро отстраняются. Степан сжимает ее запястья, стаскивает с кресла и, не дернув ни единым мускулом на лице, выставляет ее за дверь.

Никольская не пытается сопротивляться, тело охватывает немой ступор. Срабатывает эффект неожиданности. Оказавшись в коридоре, она закусывает внешнюю сторону запястья и сползает к полу. Убрав от лица руки, широко улыбается, ощупывает себя ладонями. Пальцы предательски дрожат. Не узнал. Он и правда ее не узнал.

Глава 2

На кухне горит свет, поэтому, подойдя к дому, Ульяна поочередно поднимает ноги, сгибая в колене, и снимает с них черные туфли на высоком каблуке. Проскальзывает в прихожую воришкой, бесшумно стягивая с плеч кожаную куртку. Аккуратно ставит каблуки на полку и на цыпочках крадется к лестнице. В гостиной, которую она пересекает перебежками, загорается торшер. Его мягкий свет заливает комнату.

– Ты время видела? – Олеся Георгиевна одаривает дочь испепеляющим взглядом. – У тебя завтра репетиция, как ты только можешь шляться всю ночь невесть где? Тебя утвердили на Одетту, ты хотя бы представляешь зону своей ответственности? Представляешь, насколько тебе повезло? В твоем возрасте это практически невозможно! Другие жертвуют всем, кладут к пуантам жизнь. А ты? И это моя дочь, моя дочь.

Мама грациозно взмахивает рукой, несмотря на то, что злится, несмотря на то, что это жест осуждения. Даже осуждение в мамином исполнении выглядит усладой для глаз. Элегантно, с каким-то присущим лишь ей шиком. Ульяна поджимает пальчики на ногах, упираясь ладонью в перила. Без слов наблюдает за устроенным мамой представлением. Слушает. Даже делает вид, что внимает наставлениям, стыдится свой безалаберности, потому что проще признать, чем что-либо доказывать.

Мама никогда не изменится, мама реализует в Ульяне свои мечты и надежды. Она всю жизнь протанцевала в кордебалете, последние партии, но при этом отдала этому искусству душу. Теперь хочет вытряхнуть ее из Ульяны.

– Что с глазами? – пальцы касаются девичьих щек. – Ты пила? Ты что, пьяна?

– Давай поговорим завтра, – Никольская открывает рот, но делает себе лишь хуже.

Олеся Георгиевна впадает в бешенство, разжимает пальцы, смотря на дочь с отвращением.

– От тебя несет вином, как от уличной девицы. Уйди с моих глаз, убирайся в свою комнату. Кого мы вырастили? Кого воспитали? Ты неблагодарная, неблагодарная!

Ульяна бесшумно идет наверх, продолжая ловить в спину материнские колкости. Истерика уже давно охватила все существо старшей Никольской. Она сдавливает пальцами виски, продолжая кричать вслед дочери унизительные вещи, и не может остановиться. Столько надежд, столько сил она вложила в Ульяну, сколько разочарований и боли испытала, а теперь все рушится, как неустойчивый карточный домик. Девочка гробит свою жизнь, зарывает свой талант в землю. Один этот нос только чего стоит, а губы? Она превращает себя в распутную девку. Какой из нее теперь лебедь?

Ульяна с печалью в глазах закрывает дверь своей комнаты на замок, присаживается на незаправленную еще с утра кровать, смотрит на подрагивающие пальцы, снимает тяжелое кольцо и кладет на прикроватную тумбочку.

Утром звонит будильник. Никольская успевает поспать всего пару часов. В восемь ей уже необходимо быть в театре. Быстро умывшись и почистив зубы, Ульяна надевает спортивный костюм, кроссовки, берет из гардероба сумку, зачесывает волосы в высокий хвост. На кухне уже вовсю кипит жизнь. Мать провожает ее суровым безмолвным взглядом, на душе становится гадко.

Оказавшись на улице, девушка садится в свой лимонный «Опель Мокко» и плавно трогается с места. По дороге заезжает в МакАвто, берет самый большой и крепкий кофе. Голова раскалывается, но не от похмелья – нет. Она ломится от мыслей. Тело натянуто словно струна, оно еще помнит небрежные, но довольно твердые касания. Перед глазами Громов. Что за наваждение? Почему он опять появился в ее жизни подобно зависимости? Кажется же, прошло три года. Три года, но ничего не изменилось. Она все так же искренне любит этого человека. Сходит по нему с ума. А он все так же напоминает ей ледяную глыбу. Неприступную. Молчаливую.

В репетиционном зале Никольская приступает к разминке. До спектакля осталось чуть больше месяца, мама права, получить главную партию почти сразу после академии сродни чуду, и, наверное, она действительно не ценит этого подарка судьбы. Пытается настроиться, но мысли далеко, слишком далеко от нежной Одетты.

Руки кажутся неподъемными, все движения получаются картонными, кривыми. Худрук, пришедший на репу лично, кричит, нет, бьется в истерике, в какой-то момент ей прилетает указкой по плечам, которые она никак не может расправить. Грудь сжимается, ее душат воспоминания. И все по кругу, взмах руки, вторая позиция, неловкое падение. Нервы на пределе, вокруг ее персоны разворачивается настоящий скандал. Ей необходимо собраться.

– Арабеск, твою мать! – вновь крики. – Выйди, пошла вон отсюда. Приди в себя!

Звенящая тишина закладывает уши. Никольская оказывается за дверью репетиционного зала, накрывая лицо ладонями. Спустя несколько минут решительно возвращается в зал, приносит извинения.

Музыка нарастает, Ульяна старательно исполняет свою партию, кружит над полом, преодолевая свой предел. Когда все заканчивается, чувствует себя неживой. Выжатой, полностью обессиленной морально.

На выходе из театра ее догоняет Лизка. Небрежно хватает под локоть, печально улыбается.

– Что с тобой? – подстраивается под шаг подруги.

– Не знаю. Все из рук валится.

– Куда ты вчера пропала?

– Лиза, это настоящий кошмар.

Ульяна облизывает сухие губы, отводит взгляд в сторону.

– И?

– Вчера в клубе я встретилась с Громовым.

– С кем? – Лиза зависает на пару минут, пытаясь отыскать в своей памяти до боли знакомую фамилию. – Подожди, так он же в Штатах.

– Видимо, вернулся. Он меня не узнал. Представляешь?

– Ну, так-то ты очень изменилась с академии.

Самарина училась с Ульяной в одной академии, у них были совместные классы и слишком поверхностная дружба. У Никольской такая дружба была со всеми, потому что все они были соперниками, она почти не помнила времена, когда не стояла у центрального станка, не помнила и совершенно не хотела вспоминать. Дружба и все эти девичьи радости могли легко сбить ориентир. Она яростно хотела доказать матери, что может. Ульяна отчаянно хотела услышать в свой адрес похвалу, но маме всегда было мало. Всегда.

– Может быть. Наверное, я себе напридумывала, как и тогда.

– Пошли перекусим.

– Идем. Во сколько вечерняя?

– В шесть. Как хорошо, что завтра понедельник. Умираю уже, хочу просто поваляться в кровати. А ты чем займешься?

– Судя по тому, как я сегодня отожгла, буду впахивать.

– Ужас какой. Никогда тебя не понимала…

Лиза пожала плечами, и девушки направились к недалеко расположенному вегетарианскому кафе.

Самарина всегда была такой, без претензий. Ее устраивали ее партии, она не стремилась в примы, и Ульяна зачастую не понимала, для чего вообще Лизка пошла в балет. У нее были шикарные данные, выдержка, сила воли, но не было никаких стремлений. Она и в театр-то попала по случайности. По той же самой случайности они стали общаться. Никольская тогда тоже только пришла, заметила знакомое лицо. Лизка подошла первой, начала разговор о какой-то ерунде так, словно они старые друзья. Поначалу Уля не понимала этого общения, ей вечно казалось, что Самарина вот-вот выкинет какую-то гадость. Так прошло полгода. Подставы не последовало, а вот их отношения в корне изменились. Стали поистине дружескими.

– И что будешь делать? – Лиза вытерла пальцы салфеткой, с любопытством посмотрев на подругу.

– Не знаю. Но мне кажется, что мы еще не раз увидимся.

– Это же отлично!

– Не уверена. Вообще-то у меня свадьба через два месяца.

– Ты сказала Максу «да»?

Ульяна неуверенно кивнула, а подруга громко выдохнула воздух.

– Серьезно?

– Более чем.

– Да, дела, подруга. А что, если… что, если в этот раз у тебя все получится с Громовым? Вдруг он вернулся не просто так?

– А я ничего от него не хочу. Мне он не нужен.

– Ну-ну.

– Хотя, ты знаешь, кое-что я все-таки желаю.