Надежда Георгиевна чаще видела его в газетах и по телевизору, чем воочию. Первый раз они встретились на похоронах отца мужа. Тогда она была еще новобрачная, с только-только завязавшимся под сердцем Яшей, и Павел Дмитриевич был совсем молодой мужчина – высокий, широкоплечий, красивый той особой тяжеловесной мужской красотой, которая скорее обескураживает, чем привлекает женщин. От него веяло спокойствием и уверенностью, что показалось Наде немного неуместным на похоронах. Шевелев подошел к семье, обнял вдову и произнес казенные слова казенным голосом, но, странное дело, всем стало чуть полегче. Он извинился, что без жены (Зоиньке не с кем оставить Димку), побыл немного на поминках и уехал. Потом Надежда Георгиевна видела его на юбилее Нины Михайловны и снова на похоронах. Сначала Зои Федоровны, потом Мийки. Теперь уже ей пришлось искать слова, от которых Павлу Дмитриевичу могло бы стать полегче.

Надежда Георгиевна никогда не набивалась Шевелеву в друзья и не хотела ни о чем его просить, но тем не менее оказалась у него в долгу. Когда-то Павел Дмитриевич устроил, чтобы мужа после окончания академии оставили на кафедре, а не отправили служить в «страну летающих собак» или еще куда подальше. С этой инициативой выступила свекровь, которая после смерти мужа чувствовала себя совсем беспомощной, целыми днями держала сына за руку и причитала: «Я тебя никуда от себя не отпущу», а остальное время капала на мозги Нине Михайловне, чтобы та все устроила через влиятельного сына подруги.

Шевелев тогда еще был молодым функционером, не имел такого веса, как сейчас, но он любил свою маму и как-то сумел устроить совершенно фантастическую вещь – чтобы лейтенанта Красина сразу после академии оставили в адъюнктуре на кафедре гигиены.

В общем-то, Надежда Георгиевна не знала, радоваться или огорчаться. Она, новоиспеченная жена офицера, настроилась ехать за мужем в какую угодно тмутаракань и быть там верной боевой подругой, ну и заодно сеять разумное в головы местным детям. Наде хотелось приключений. Трудности не пугали: слава богу, она выросла в деревне, в суровом климате, и знает, с чем придется столкнуться и как с этим справляться. Может быть, первое время у них не будет даже своей комнаты, просто угол в какой-нибудь избе. Но они молодые, сильные, со всем справятся! Воображение Нади рисовало разные картинки: занесенные снегом бревенчатые дома, мерцающий огонек в маленьком окошке, вечерний лай собак, тоскливый вой ветра в трубе.

Вот она делает уроки с местными ребятишками, вот помогает новеньким обжиться… Слава богу, она прекрасно знает, как стирать зимой и как готовить в русской печке.

Что ж, преодолевать трудности не пришлось, зато муж написал докторскую, и через два месяца у него защита. Если все пройдет удачно, то получит ученую степень доктора наук, потом профессора и заменит старого начальника кафедры, который уже на ладан дышит.

Второй раз Шевелев помог незадолго до смерти Миши, но это было не просто благодеяние. А потом и Надежда Георгиевна пригодилась всемогущему партийному бонзе…

У Нины Михайловны не было своих детей, поэтому она воспринимала Яшу с Аней как родных внуков и с удовольствием ими занималась в свободное время. Ариадна Ивановна была дама самостоятельная, жила отдельно от сына и не сильно вникала в его жизнь, но внуков привечала, и те тоже любили свою веселую шебутную бабку и готовы были навещать ее хоть каждый день. Поэтому вышла такая изящная синусоида: старшее поколение – не разлей вода, среднее едва знакомо, а младшее – опять приятели, хотя настоящей дружбы не сложилось. Дима был уже взрослый юноша, Яша влился в дачную компанию ребятишек и гонял с ними целыми днями, а Мийка почему-то избегал обычных мальчишеских развлечений. Он был тихий парнишка и на все предложения растормошить его отвечал, что занимается музыкой и не может рисковать переломом руки.

Зато он с удовольствием возился с маленькой Анькой.

Надежда Георгиевна то ли с досадой, то ли с раскаянием подумала, что грамотность дочери в четыре года – заслуга больше Мийки, чем родной матери. Он терпеливо сидел с ней, показывал буквы в азбуке, и результат не заставил себя ждать. Бабушки умилялись, глядя на эту идиллическую картинку, и причитали, что Мийке надо было родиться девочкой, а когда Аня подросла, с таким же умилением стали называть паренька ее поклонником и кавалером, так что с первого класса девочка не сомневалась, с кем свяжет свою судьбу.

Надежда Георгиевна смеялась, а в глубине души нет-нет да и вскидывалось архаичное стремление мамаши устроить дочери выгодный брак. А вдруг? Конечно, жизнь учит, что друзья детства редко становятся счастливыми мужем и женой, но бывают исключения.

Дети виделись обычно у бабушек или на семейных праздниках. Павел Дмитриевич с супругой были слишком высокопоставленными людьми, чтобы посещать родственные сборища, но Ариадна Ивановна с удовольствием приходила и внуков прихватывала. Удивительно, насколько разными получились братья: Дима высокий, сильный, веселый, с такими же красивыми, чуть тяжеловатыми чертами лица, как у отца, но ясные, искрящиеся радостью глаза сообщали ему удивительное обаяние. Надежда Георгиевна ни у кого раньше не видела такого цвета глаз – бледно-бледно-серые, как мартовский лед, с темным ободком вокруг радужки. Кажется, такие глаза бывают у волков. Мийка вышел совсем другим – тоненький, хрупкий, маленького роста, с очень белой кожей и волосами цвета воронова крыла, он походил на белоснежку из диснеевского мультика. Он тоже был красив, как и брат, но его прелесть больше пошла бы девушке, чем молодому человеку.

Как-то Надежда Георгиевна повела Аню в Кировский театр на дневной спектакль по очередной контрамарке, и в антракте выяснилось, что Мийка с матерью тоже пришли. Зоя Федоровна потрясла Надежду Георгиевну тем, что была в настоящем концертном платье. Или бальном, или вечернем, бедная Надежда просто не знала, как его правильно назвать. Нарядная одежда – да, сколько угодно, но так, чтобы человек накрутил на себя двадцать метров шелка, гору бархата и кое-где еще натыкал перьев, чтобы пойти в зрительный зал, а не на сцену, – такого она просто не могла себе вообразить. Подол до земли, так что видны только носочки туфель – разве может так ходить обычная женщина? Жена Павла Дмитриевича была дама внушительных пропорций и напоминала празднично убранную осадную башню, рядом с ней бедный Мийка казался совсем крошечным. Столкнувшись в фойе, дамы вежливо кивнули друг другу и хотели разойтись, но Мийка с Аней кинулись друг другу в объятия и не расставались до конца антракта, а потом упросили поменяться местами, так, чтобы они могли сидеть вместе. Так Надежда Георгиевна первый и единственный раз в жизни побывала в «Царской ложе».

Пришлось вести с Зоей Федоровной светскую беседу, та поддерживала разговор с убийственной снисходительностью, так что Надежда Георгиевна чувствовала себя девкой-чернавкой, поэтому когда после спектакля Шевелева предложила их подвезти, отказалась, наверное, слишком эмоционально.

Зоя Федоровна окатила ее ледяным взглядом, процедила: «Как угодно» и, подобрав свои юбки, скрылась в автомобиле, а Мийка с Аней долго не могли оторваться друг от друга.

После театра дети стали часами болтать по телефону, а потом и устраивать встречи. Теперь, если мать вела дочь в музей или в парк, там очень часто оказывался Мийка, который был достаточно взрослый, чтобы ездить по городу самостоятельно. Деликатный юноша четырнадцати лет от роду сказал, что родителям будет спокойнее, если он с Аней не станет встречаться наедине. Он понимает, что дружба взрослого парня с девятилетней девочкой со стороны выглядит странно, но что поделать, если Аня умная и тонкая натура и с ней ему интереснее, чем с подавляющим большинством людей. По-прежнему Надежда Георгиевна таскалась с ними кем-то вроде дуэньи, а в плохую погоду ребята проводили время у Ани дома.

Надежда Георгиевна привязалась к Мийке за то, что избавил ее от многих материнских тревог, да и просто парнишка нравился ей – добрый, приветливый, он совершенно не унаследовал высокомерия своей мамаши.

Когда Надежда Георгиевна вспоминала Зою Федоровну во всем праздничном убранстве, ее холодный взгляд, она старалась не завидовать, но все же не могла понять, почему этой бабе досталось все, почему она может с презрением смотреть на женщин, которые ничем ее не хуже и явно сделали для общества больше, чем она. Да, удачно вышла замуж, но ее муж не сделал важного научного открытия, не создал великого произведения искусства, он даже не рискнул всем своим состоянием ради выгодной биржевой спекуляции, как пишут в романах про капиталистов. Нет, он просто указывает людям, как надо жить и как надо думать.

Тут Надежда Георгиевна понимала, что подобные размышления могут завести ее на очень скользкий путь, и убеждала себя, что Зоя просто противная тетка, недаром Ариадна Ивановна один раз, будучи в легком подпитии, сказала про нее: «Она такая замороженная, потому что стержня нет. Не дай бог, растает, как Снегурочка, такой вонючей лужей растечется…»

Дружба четырнадцатилетнего парня и девятилетней девочки немного пугала, но Аня действительно была слишком умная для своего возраста. Она прочла все книги в доме и рассуждала о них, как взрослый человек, а не как второклашка. Слава богу, в семье не водилось такой литературы, которая могла бы повредить детскому уму. Никакого Мопассана, Золя и прочих «натуралистов». Но Жюль Верн, Диккенс, Шарлотта Бронте, Марк Твен, Гоголь, Дюма – все это было прочитано и теперь с упоением обсуждалось дочерью и ее великовозрастным другом. Правда, Анька не любила стихи, а Мийка их обожал и, кажется, даже сам пописывал.

В общем, Надежда Георгиевна с удовольствием принимала парнишку у себя в гостях.

Потом вдруг, как гром среди ясного неба, пришла весть о смерти Зои Федоровны. Надежда с трудом могла поверить, что эта молодая, полная сил женщина, к чьим услугам были лучшие врачи, вдруг умерла от инфаркта. Жена Шевелева нисколько не походила на сердечницу.

Надежде Георгиевне стало стыдно за свои завистливые мысли, за то, что она, пусть даже подсознательно, желала Зое нехорошего. Но, простите, «вот клюнет тебя в жопу жареный петух», и «ничего, придется и на твою долю говна пожрать» – это совсем не означает «умри от инфаркта в сорок четыре года».

Чтобы избавиться от чувства вины, она стала особенно ласкова к Мийке, сама просила Аню позвать его в гости и утешала, призвав на помощь весь свой немалый опыт общения с подростками.

Павел Дмитриевич горевал недолго. Меньше чем через год он женился на совсем молодой женщине, так что ж, он и сам не старый. Вот если бы Шевелев развелся с первой супругой – тут да, на карьере был бы поставлен большой и жирный крест, а смерть – это прилично. Это допускается. Конечно, для полного соблюдения принципов коммунистической морали новая избранница могла быть и постарше, ну да ладно уж, простим.

Карьера Шевелева не пострадала, зато дома все разладилось. Димка ушел, порвав с отцом всякую связь. Что ж, он был уже взрослый, окончил арктический факультет «Макаровки» и мог жить самостоятельно. Ариадна Ивановна рассказывала, что он некоторое время прогостил у товарища, а потом сумел поступить в Антарктическую экспедицию.

Дима всегда мечтал о путешествиях и, наверное, отправился бы в Антарктиду и без ссоры с отцом, но все же его отъезд стал для семьи настоящей пощечиной.

Прошло совсем немного времени, и в один прекрасный день Надежда Георгиевна обнаружила у себя дома Мийку с небольшим рюкзаком. Аня умоляла разрешить ему остаться пожить.

Надежда Георгиевна так и села, будучи абсолютно не готовой к подобному повороту. Наконец, прорвавшись сквозь Анькино «ну, мамочка, ну пожалуйста, ну пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста!», удалось выяснить, что Мийка насмерть поссорился с отцом. Причину он назвать отказался, да Надежда Георгиевна и не настаивала: что там может быть, кроме подростковых фанаберий?

Решения, принятые на пике гнева, редко бывают разумными, поэтому стоило переночевать ночь, прежде чем пускаться во все тяжкие, но разве человек в шестнадцать лет способен на такое хладнокровие? Конечно же, нет, Мийка побросал в рюкзак несколько пар сменного белья и отбыл к бабушке, а вслед за ним помчался Шевелев, у которого, видно, долго сдерживаемая боль от потери жены и от ухода старшего сына наконец вырвалась наружу.

Бабушка только усадила внука пить чай и достала из шкафа комплект постельного белья, как к ней ворвался разгневанный Павел Дмитриевич и потребовал ребенка обратно. Ариадна Ивановна пыталась всех успокоить, но только подливала масла в огонь. «Если он сейчас же не поедет домой, ты можешь его у себя прописать!» – орал отец в ответ на ее предложения сегодня разойтись, остыть, а завтра поговорить на свежую голову.

Ариадна Ивановна была женщина добрая, но она любила сына и очень не хотела, чтобы Павел рассорился и со вторым ребенком. В общем, она выдала Мийку отцу, что, естественно, было расценено подростком как предательство.

Мийку отвезли домой, где он переночевал в гробовом молчании, а утром, отправляясь в свое музыкальное училище, не забыл прихватить рюкзак, который с вечера не разбирал, и после занятий сразу поехал к своему единственному другу – Аньке.

Надежда Георгиевна подавила первый и естественный порыв хорошенько наподдать дочери за то, что осмеливается обращаться с подобными просьбами. Заставив себя улыбнуться, она налила Мийке чаю и забрала дочь в свою комнату для серьезного разговора. Она объяснила, что даже если бы вдруг и сошла с ума и оставила у себя чужого ребенка при живом отце, то его элементарно негде разместить. Аня уже большая девочка и не может жить в одной комнате с посторонним юношей, это неприлично. И не надо забывать, что вместе с ней в комнате живет старший брат, который не дружит с Мийкой и не обязан ради него терпеть дополнительные неудобства. Анька закричала, что это дело жизни и смерти, что Мийка погибнет, если вернется домой, и если нельзя выделить ему уголок в детской комнате, то она готова переехать к бабушке, и тогда Яша даже не заметит, что теперь на кровати спит Мийка, а не сестра. «Но бабушка привыкла жить одна в комнате и не захочет потесниться ради чужого мальчика», – возражала Надежда Георгиевна. «А когда к вам с папой гости приезжают, мы же теснимся!» – запальчиво кричала дочь, и мать, уже теряя спокойствие, сказала, что это совершенно другое. «Значит, ради какого-то незнакомого дядьки я могу у бабушки жить, а ради Мийки – нет?»

Действительно, Надежда Георгиевна была радушной хозяйкой и с удовольствием приглашала иногородних друзей и родственников воспользоваться преимуществами трехкомнатной «сталинки». Если гость был мужчина, то Аня шла ночевать к бабушке, если женщина – то Яша отправлялся к родителям. Ну а если целая семья, то страдали оба ребенка.

Гостеприимство было в порядке вещей, поэтому Аня и впала в заблуждение, что Мийку приютят без лишних разговоров.

Надежда Георгиевна сочувствовала парнишке, который действительно оказался в непростом положении. Может быть, отец с молодой женой действительно глубоко его оскорбили, и ему на самом деле лучше было бы жить отдельно, и существовало много способов ему в этом помочь. Мийка учился в музыкальном училище, и достаточно было бы одного звонка Нины Михайловны кому-нибудь из своих именитых учеников, чтобы его перевели в такое же училище, только в другой город, и даже без потери курса. В свою очередь, Надежда Георгиевна, тогда уже директор школы, могла бы поговорить с нужными людьми, чтобы ускорить оформление документов и гарантированно найти парню место в общежитии. Да, можно было постараться, но Надежда Георгиевна испугалась. Если Шевелев чуть не прибил собственную мать за попытку пригреть блудного сына, то церемониться с посторонней теткой он явно не станет. С волчьим билетом вышвырнет ее с поста директора школы, Анька с Яшей никогда не увидят диплома о высшем образовании, а муж… У военных своя иерархия, но Павел Дмитриевич и здесь найдет способ отомстить. Скажет – вы разрушили мою семью, а я уничтожу вашу.

Какую-то секунду Надежда Георгиевна колебалась, но тут пришла спасительная мысль, что если она приютит Мийку, тем самым покажет дурной пример своим собственным детям, даст понять, что идти против родителей и жаловаться на них чужим людям допустимо и как бы это сказать… результативно? эффективно? В общем, дети должны знать, что родители – это самое главное, и бунтовать против них бесполезно, ибо в этой борьбе они союзников не обретут.

То есть как бы не из страха, а из принципа…

Надежда приободрилась, одернула рыдающую Аню, сказала, что с подобными просьбами надо обращаться заранее, а не ставить мать перед фактом. Вот если бы дочь подошла к ней раньше, до того, как обещала своему приятелю гостеприимство, и вежливо просила бы, а не требовала совершенно недопустимым тоном, тогда бы мать еще, может быть, подумала бы, а так, разумеется, никакого Мийки, пока Аня не научится себя вести.