– Неужели? А что ж магнитофон мне не отдала? Кстати, я через полгода уже купил новый, так что не думай, что ты сильно меня тогда уела.
Точно, магнитофон, серебристый «Шарп», чудо техники, последний на тот момент писк моды, лежит у меня в дальней кухонной тумбочке вместе с тяжелой латунной ступкой, туркой и формочками для печенья. Это утварь для семейных людей, поэтому тумбочка не открывалась уже много лет.
Тогда я думала, что он откладывает деньги на нашу свадьбу, а он купил магнитофон и женился на Алине Петровне.
Я не отдала «Шарп» не потому, что он был куплен на мои средства, хотя, в сущности, дело обстояло именно так, все бытовые расходы лежали на мне, нет, я притырила его из совсем других соображений. Все было сказано, точки над «и» расставлены жестко, но я почему-то надеялась, что он придет за магнитофоном и тогда я найду какие-то волшебные слова и смогу уговорить его остаться.
Это японское техническое чудо, приобретенное у какого-то морячка, было моим последним шансом на счастье.
Не сработало. Так, может, швырнуть его Мануйлову в лицо?
– Ну что, – скалится он, – вижу, разгорелись глазки. Может, мало десятки?
Пожимаю плечами. Главное сейчас – не поддаваться, не думать, что в его словах есть хотя бы доля правды.
– Могу дать и четвертной, я человек не бедный.
Ему весело, я помню, что после вспышек ярости у него всегда приподнятое настроение.
– Посиди, я сделаю тебе кофе, и поговорим, как взрослые люди.
Я выхожу на кухню.
Сквозь тонкую стенку слышу, как Мануйлов расхаживает по комнате, напевая себе под нос. Вот и появился повод открыть забытый шкафчик с утварью для семейных людей. Половицы скрипят у него под ногами, а я, гремя посудой, стараюсь приготовить кофе именно так, как он любил, крепкий, с щепоткой соли и перца, и снять с огня за миллисекунду до закипания.
Интересно, варит ли ему кофе Алина Петровна?
Маленькую чашку костяного фарфора беру из серванта в комнате, заодно прихватываю шаль, потому что от волнения меня всегда знобит.
– Итак, ты готов заплатить за нужный тебе результат? – ставлю кофе на журнальный столик. – По-прежнему без сахара?
Он берет чашку и делает маленький глоток:
– Что ж, неплохо. Хотя бы кофе варить ты еще не разучилась.
– Спасибо, – я кутаюсь в шаль, – давай к делу.
– Так я все сказал. Четвертной билет устроит?
– То есть ты даешь мне двадцать пять рублей, а я рисую нолик вместо двух промилле в экспертизе крови Воскобойникова?
– Ну да, – Мануйлов раздраженно пожимает плечами, – или так, или получаешь крупные неприятности.
– Непростой выбор, – улыбаюсь я.
Мануйлов говорит, что думать тут нечего, и требует, чтобы завтра в одиннадцать часов готовое заключение лежало на столе у Алины Петровны.
Я молча протягиваю руку и забираю у него двадцать пять рублей не столько потому, что люблю деньги, сколько потому, что их любит он.
Оскорбления мои на него не действуют, так хоть по кошельку ударю, и то хлеб.
Раз он так легко расстался с деньгами, значит, рассчитывает получить за эту экспертизу что-то очень важное, ибо я никогда не поверю, что им движет светлое желание укрепить в сознании народа веру в непогрешимость его вождей.
Интересно, что обещали дружному семейству? Повышение по службе или путевку за границу? Или улучшение жилищных условий? Что-то очень серьезное, иначе Мануйлов сюда не приперся бы.
Закрываю дверь за неожиданным визитером, смотрю на часы. Фильм начнется через пять минут, слава богу, я ничего не пропустила. Гад Мануйлов не заставит меня отказаться от моих вечерних планов. Ставлю чайник, несу тортик к своему любимому креслу перед телевизором. Сладкое вкупе с интересным неплохо заглушают гнев и тоску, на себе проверено.
Главное сейчас – не смотреть на себя его глазами. Не думать о том, что я никто и звать меня никак, потому что это правда. Как там в романе «Мастер и Маргарита»? «Теперь его уносил, удушая и обжигая, самый страшный гнев, гнев бессилия». Хочется спросить: ах, Пилат, что ты знаешь о бессилии, если никогда не был простой советской женщиной средних лет?
Сентябрь
Худшие опасения Ксюши сбылись на следующее же утро. Обычно первые красавицы класса Лена с Олей и примкнувшая к ним упакованная Киса даже не смотрели в ее сторону, но сегодня бросились ей навстречу, как только она вошла в класс.
– Здравствуйте, настоящая комсомолка, – воскликнула Лена, восторженно всплеснув руками, – как вы только до нас снизошли?
– Девчонки, да я просто… – пробормотала Ксюша, но ее перебила Киса, согнувшись в поклоне, как это делают мужики в мультфильмах по мотивам русских народных сказок.
– Исполать тебе, героиня!
– Взошла путеводная звезда, – засмеялась Оля, – ой, а где же ваша повязка с красным крестом и полевая сумка?
Ксюша огляделась. Остальные ребята молчали, но видно было, что им весело и они ждут, когда девочки скажут что-нибудь еще смешное.
– А может, вы не санинструктор, а ППЖ?
Все засмеялись. Ксюша не знала, что такое ППЖ, но догадалась, что что-то обидное.
Дернув плечом, она прошла мимо девочек и села за свою парту.
Начался скучный урок обществоведения. Учительница будто сама понимала, какая тоска ее предмет, поэтому не слишком налегала на дисциплину, и два друга с третьей парты, Дима и Паша, всю первую половину урока что-то рисовали, пригибаясь от смеха к парте, а потом пустили по рядам листочек, на котором, когда он достиг соседней парты, Ксюша, присмотревшись, узнала себя. Она была изображена ползущей по полю боя почему-то в сетчатых чулках и с вытянутыми трубочкой красными губами, а из гимнастерки вываливалась такая пышная грудь, какой у Ксюши отродясь не было, и в будущем тоже не приходилось рассчитывать на подобное великолепие.
Еле сдерживая слезы, Ксюша попыталась убедить себя, что картинка не слишком обидная и вообще это ненадолго, скоро появится что-то более интересное, и о ней снова забудут. И вот когда поверить в это почти удалось и забрезжила надежда на спасение, в ту же секунду открылась дверь, и в класс величественно, как авианосец, вплыл директор собственной персоной, а секретарь комсомольской организации и пионервожатый держались у него в кильватере. В руках директор держал букетик красных гвоздик.
Все нехотя и разрозненно встали, грохоча стульями.
– Садитесь, ребята, а ты, Ксюша, подойди сюда, – повелел директор.
Она вышла к доске на ватных ногах.
Директор с чувством пожал ей руку, вручил цветы и произнес небольшую речь о том, как он рад, что вверенная ему школа воспитала такую замечательную и героическую девочку, как гордится Ксюшей и уверен, что ее, смелую, сообразительную и отзывчивую, ждет большое будущее.
Речь была очень хорошая, и Ксюша, ей-богу, прониклась бы, если бы не знала, как ей это «слово отзовется».
– Я благодарен тебе не только как педагог, но и как автолюбитель, – улыбнулся директор почти совершенно по-человечески, – ведь гораздо приятнее ездить, когда знаешь, что есть на свете люди, готовые прийти на помощь в критический момент. Молодец, Ксюшенька! Так держать!
Директор положил руку ей на плечо, и Ксюша чуть не расплакалась от неловкости. Директор был глыба, матерый человечище, что-то такое из области мифологии, титан и гиперборей (Ксюша не сильно знала, кто из них кто), и видеть, что этот исполин сошел с пьедестала и превратился в обычного добродушного дядечку ради такой ничтожной козявки, как она, было страшновато.
Секретарь комсомольской организации и вожатый тоже пожали ей руку, затем делегация удалилась так же величаво и в том же порядке.
Листок с карикатурой на нее возобновил свое неумолимое движение по рядам. Еще две парты, и он попадет в руки Вани Корнеева, и тогда… Плохо тогда.
Учительница, ласково улыбаясь, проводила Ксюшу к ее парте, а цветы поставила в вазу, чтобы не завяли.
Это было Ксюше все равно. Главное, что она сейчас окончательно опозорится в глазах Вани, и это будет конец, потому что Корнеев – ее первая любовь.
Строго говоря, не совсем первая. Впервые она влюбилась еще в седьмом классе в мальчика на три года старше. Сердце екало, когда она его видела, а он даже не подозревал не только о ее чувствах, но и о том, что вообще на свете существует человек по имени Ксюша Кругликова.
Она мечтала, как вдруг в один прекрасный день он наконец ее разглядит и тоже влюбится, как и она в него. Описаны же, черт побери, такие явления в мировой литературе, и фильмов вон сколько на эту тему, за всю жизнь не пересмотришь. Она смогла, а он почему нет? Всем же известно, что красавицы – дуры, эгоистки и вообще ненадежные люди, настоящие мужчины выбирают скромных девушек, мама так прямо не устает повторять этот тезис. А вдруг оно и правда так?
Сердце замирало от сладких видений, но время шло, и ничего не происходило. Мальчик закончил школу, оставив Ксюше свой светлый образ для упоительных фантазий, которые, как она теперь знала, никогда не воплощаются в реальность.
Иногда она встречала его на улице, не совсем случайно, потому что старалась ходить через квартал, где он жил, и душа все так же трепетала в ожидании чуда. А он все так же смотрел сквозь нее. Ксюша читала новеллу Цвейга «Письмо незнакомки» и представляла себя на месте героини, и думала, что могла бы так же самоотверженно служить предмету своей любви, потому что прекраснее этого ничего нет, но прошел еще год, и пришла пора взрослеть, то есть понимать, что жизнь – скучная и тяжелая штука, в которой великая любовь начинается вымученной свадьбой «по залету», а кончается разводом и дележкой имущества.
Мальчик попадался на улице все реже и постепенно выветрился из Ксюшиной головы, и она сначала обрадовалась освобождению из плена страсти, но очень скоро оказалось, что без любви жизнь какая-то неполная. Ксюша огляделась, и лучшим юношей, по которому приятно страдать, показался ей Ваня Корнеев, новичок, в этом году переехавший с семьей из Благовещенска.
Если Ксюша за десять лет не смогла стать в школе сколько-нибудь заметной девчонкой, то Ваня завоевал популярность за десять минут. Очень красивый парень, он чем-то напоминал артиста Столярова, только артист Столяров такой прямо хороший-хороший, что и на человека не очень похож, а в Ване чувствовалась чертовщинка, адская глубина. Уже этого бы хватило, но Ваня еще и прикинут был круто, и кандидат в мастера спорта по большому теннису. О ком мечтать, как не о нем?
Ксюша поежилась, глядя, как листок неумолимо подползает к Ваниной парте. Ребята разглядывают, хихикают, что-то подрисовывают, наверняка унизительное и неприличное.
Хоть бы учительница отобрала, но она, как всегда, делает вид, что ничего не замечает, долдонит свой бред про господство финансовой олигархии, Ксюша понятия не имела, что это такое и вникать не собиралась.
Конечно, надеяться на взаимность глупо. Ваня сразу начал тусоваться с нормальными ребятами, Ксюша для него никто, но с этой ролью она давно смирилась. Но господи, так не хочется превращаться в объект насмешек! Пусть бы не замечал, лишь бы не ржал!
Она с замиранием сердца следила, как листок неумолимо доползает до Ваниной парты. Вот сидящая перед ним Киса обернулась и, подмигнув, передала ему листок. Ваня взглянул и вдруг сложил его и спрятал в карман.
Ксюша едва не застонала вслух. Теперь Ваня будет долго над ней глумиться. Сам посмотрит, а потом покажет друзьям из своей теннисной секции, смотрите, какая у нас в классе учится сумасшедшая. Та самая дебилка, про которую в телике рассказывали.
Ох, лучше бы она тогда на автобусе поехала!
Остаток дня прошел ужасно. Девчонки не унимались, называли ее «ваше геройшество» и «ваше комсомольшество», Киса на перемене склонилась в реверансе: «Там в сквере статуя вам свой постамент уступила, не желаете ли занять?»
Острили про мемориальную доску и бюст на родине героя, каковой из-за величия Ксюшиного подвига сделают не нулевой, а четвертый размер.
Ксюша отмалчивалась. Если бы Ленка была рядом, а не на спортивных сборах, вдвоем они нашли бы, что ответить, но сама она не могла придумать ничего достойного, сил хватало только не расплакаться.
На большой перемене захотелось поесть, но Ксюша не пошла в столовую. Еще неизвестно, даст ли мама денег на новый фартук, и лучше сэкономить, а, главное, ребята наверняка устроят представление из покупки ею коржика. Не стоит рисковать.
Во время перемен полагалось гулять по коридору. На втором этаже, где малышня, стоял ор и броуновское движение, а на третьем старшеклассники чинно наматывали круги, объединившись в пары и тройки. Без Ленки Ксюше ходить было не с кем, а в одиночку это бы выглядело совсем ужасно, поэтому она подпирала подоконник и думала, не перейти ли в другую школу. В Ваню она, конечно, влюблена с первого взгляда, но, с другой стороны, знакома с ним всего неделю, наверное, получится забыть. Все равно она для него клоун несуразный, бесноватая дура.
Перейти в новую школу, где не знают, как она отличилась, и не станут издеваться. Хорошо бы, но мама не позволит, потому что выпускной класс. Надо готовиться к поступлению и получить хороший аттестат. Здесь учителя нормально к тебе относятся, четверку всегда выведут, а в другой школе еще неизвестно… Здесь английский, а там что? В общем, нечего и думать о переводе, надо терпеть. Железное правило такое – если не реагируешь на насмешки, то тебя оставляют в покое в два раза быстрее.
Главное, почаще проверять спину, чтобы не приклеили какой-нибудь гадостный плакатик. И купить уже нормальный черный передник, а не рассекать, как белая ворона.
Тут Ксюша вспомнила, как в новостях недавно говорили, что появилась новая школьная форма для старшеклассниц. Не дурацкое платье, а синие костюмы в двух вариантах, классический и спортивный. В первом юбка и пиджак, во втором – юбка и куртка с пояском и множеством карманов, кажется, такие называются френч. Пока это на стадии эксперимента, но форма уже продается в магазинах. А если попросить у мамы вместо фартука купить такой комплект? А у бабушки одолжить под него любимую блузку с кружевным бантиком и так явиться в школу? Сразу все забудут, что она настоящая комсомолка и геройская героиня.
План, конечно, утопический, но ради восстановления репутации стоит рискнуть.
Вернувшись домой, она сделала генеральную уборку, вылизала до блеска плиту и сковородки, надеясь, что это существенно повысит шансы на субсидию, а после для гарантии взяла бидон и банку под сметану и отправилась в гастроном. Пока стояла в очереди, репетировала разговор и продумывала доводы, способные убедить маму, что форма нужна не из дурацкой прихоти, а по-настоящему. Достойных аргументов не нашлось, и Ксюша решила уповать на «ну пожалуйста-пожалуйста», но, войдя в квартиру и увидев лица мамы с бабушкой, сразу поняла, что о новой форме нет смысла даже заикаться.
Замогильным голосом мама сообщила, что звонил человек, который представился следователем и хочет поговорить с Ксюшей насчет аварии, а бабушка заметила, что до сих пор их семья не имела ничего общего с правоохранительными органами и что подобная бойкость девушку не красит. Они хотели бы оградить Ксюшу от этого ужасного опыта, но следователь был очень настойчив. Одна надежда, что Ксюша наконец поймет – никогда не нужно лезть, куда тебя не просят.
Ноябрь
Федор лежал на кровати поверх покрывала и смотрел, как за окном льет черный ноябрьский дождь, мелкий, скучный и безнадежный. Солнце давно зашло и опустились сумерки, тяжелые, как асфальт. Стемнело, но он не зажигал света. Так, в сумраке, среди неясных очертаний, легче было предаваться самому бесполезному занятию на свете – представлять то, что могло бы быть.
Он думал, что сейчас животик у Глаши уже стал бы немножко заметен, и он бы подолгу держал на нем ладонь, в ожидании, пока малыш шевельнется, и они гадали бы, кто там, мальчик или девочка, и спорили, как назвать.
На глаза накипали едкие слезы, и тут же в голову непрошеными вторгались мысли о том, как меняется человеческое тело после смерти. Федор гнал их от себя, но ужасные видения вновь и вновь вставали перед глазами.
Дверь спальни слегка приоткрылась.
– Федор, ты не спишь? – тихонько спросила Татьяна.
– Нет.
– Как ты себя чувствуешь? Может, что-нибудь принести?
Он сел, зажег свет и сказал, что с ним все в порядке.
Жена тихонько подошла и села на край кровати. Федор прикрыл глаза и почувствовал на своем плече легкое прикосновение ее руки.
– Ты все-таки скажи, если я чем-то могу помочь, – негромко проговорила Татьяна.
– Да чем тут поможешь…
– Ну да. Время только если, и то навряд.
– Ты прости меня, Таня, что так вышло.
В неверном свете уличного фонаря Федору показалось, что она улыбается.
– Не за что прощать. Я не сержусь на тебя, Федя.
– Правда?
– Конечно. Я знаю, что ты меня никогда не любил.
– Почему?
– Знаю, и все.
– И за это прости.
– Я тоже тебя не любила.
– Правда?
– Да.
Федор сел на кровати:
– А зачем тогда замуж за меня вышла?
Татьяна пожала плечами и усмехнулась:
– От стыда и отчаяния. Мне было все равно куда, хоть к черту в зубы.
– Почему?
– Федя, я принесла в подоле, как ты думаешь, родители простили мне такой позор? Как же, девочка из такой семьи и вдруг мать-одиночка! Папа еще ничего, а мама вела себя со мной как с последней шлюхой. Самоубиться я не имела права из-за Ленки, уйти из дома боялась из-за нее же, оставалось два варианта – или психушка, или ты.
– Да, нелегко тебе пришлось. А я-то думал, что понравился тебе.
– Вообще нет.
О проекте
О подписке