Вместо прежней свободы наступит скованность, он не сможет пальцем шевельнуть, не подумав прежде, не вызовет ли это у Фриды плохих мыслей, и главная ирония в том, что сама эта скованность будет возбуждать самые лютые подозрения.

Зиганшин вдруг вспомнил сказку про Русалочку, которую с детства ненавидел. Русалочка стала человеком, чтобы быть рядом с возлюбленным, но за это при каждом шаге ей приходилось испытывать невыносимую боль.

Теперь они с Фридой будут как две Русалочки. Ну что ж, придется терпеть, раз иначе нельзя.

Зажмурившись, он представил себе совсем другую жизнь: здоровая и счастливая Фрида ждет его дома с сыном на руках. Немножко сонная, немножко растрепанная, может, подурневшая от новых забот, но главное – она не думает, где он был и почему задержался.

Пятнадцать минут отделяют его от этой жизни. Так мало…

Невежество и невнимательность врача убили их ребенка, о котором нельзя даже сказать «новорожденный». Он не рождался, не сделал ни одного вдоха, не закричал, а утонул в материнской крови.

И они с Фридой живы теперь гораздо меньше, чем раньше, и все будет не так, как мечталось. Не потому, что они делали что-то дурное, нет, просто доверились не тому человеку.

Если бы только жена разрешила ему подать жалобу на врачиху… Нет, полковнику Альтман он звонить не станет и пользоваться другими своими коррупционными связями тоже. Любая протекция придаст всему оттенок личной мести, а он чувствовал, что успокоится, только если эту сволочь накажут строго по закону. Есть прокуратура, есть суд, пусть они и решают, в конце концов, могут согласиться с Фридой, что докторша ни в чем не виновата.

Надо еще раз поговорить с женой.

Фриде не становилось легче, хоть она и пыталась теперь вставать и есть. Запах теперь уже любой еды вызывал у нее позывы на рвоту, и Зиганшин после работы заехал к Максу Голлербаху посоветоваться.

Тот, по обыкновению, коротал вечер на кафедре, в своем кабинете, от пола до потолка уставленном стеллажами с книгами. На немногих свободных местах висели портреты профессоров с такими проницательными глазами, что стразу становилось ясно – обдурить этих корифеев не удавалось никому.

Из современного в кабинете были только сиротские жалюзи на окнах.

Друг-психиатр был очень аккуратным, даже щеголеватым мужчиной, одевался тщательно, как английский аристократ, и только с близкими людьми позволял себе оставаться без галстука и пиджака. Расстегнутый воротник сорочки и закатанные рукава открывали мощную шею и жилистые руки, и Зиганшин невольно подумал, что Макс, хоть на лицо и некрасив, все же выдающийся экземпляр мужской породы, а до сих пор почему-то одинок и детей у него нет. Страдает ли он от этого или живет, как нравится?

Когда все случилось, Макс очень помог, в сущности, взяв на себя все организационные вопросы. Зиганшин тогда пребывал в какой-то прострации и соображал плоховато, просто послушно ходил вслед за Максом и подписывал там, где ему велели.

И потом, после похорон, звонил, предлагал помощь, но Зиганшин с Львом Абрамовичем всякий раз отвечали, что все нормально и помощь не нужна.

– Я очень рад, что вы пришли, – сказал Макс, – очень.

Сдвинув в угол клавиатуру от почти устаревшего компьютера, Макс накрыл чай прямо на рабочем столе. Постелил явно старинную салфетку с монограммой в уголке, поставил вазочку с сухарями, чашки тонкого фарфора и круглый чайничек с узором из незабудок. Потому, наверное, молодой профессор и одинок, что очень уж старомоден…

Присев на краешек стула, истершаяся кожаная обивка которого была приделана к дереву гвоздиками с круглыми медными шляпками, Зиганшин залпом осушил свою чашку и сказал, что заскочил на минутку: посоветоваться насчет Фридиной анорексии.

Макс нахмурился, хотел что-то спросить, но быстро сам себя перебил:

– Да что гадать, в самом деле! Давайте я поеду с вами и посмотрю вашу супругу.

Зиганшин обрадовался, на такую любезность он не рассчитывал, все-таки живет за сто километров, и завтра рабочий день.

Из вежливости пытался что-то возразить, но Макс отмахнулся, быстро сполоснул чашки и потянулся за курткой. Договорились, что поедут на машине Зиганшина, Макс заночует, а утром Мстислав Юрьевич привезет его на работу.

Дорогой Зиганшин рассказал про свой сон.

Макс только вздохнул:

– Это теперь всегда будет сниться. Не избавитесь.

– А может, это знак, что надо усыновить поскорее ребенка?

– Не знаю, но в таком ответственном деле не стоит полагаться на сны. Наяву вы как считаете?

– Я предлагал Фриде, – признался Зиганшин. – Говорю, ты сейчас еще слабая, но как только поправишься, давай возьмем малыша. Так за хлопотами о горе и забудем.

– А она?

– Сказала, что я эгоист, а ребенок – не игрушка. Нельзя за его счет решать собственные проблемы. Наверное, она права.

Макс пожал плечами:

– Может, да, а может, и нет. Большинство родителей решают собственные проблемы за счет своих детей, откуда, собственно, у меня столько работы. А вы – хорошие люди и просто подарили бы ребенку счастье жить в семье, вот и все.

– Ну в любом случае сейчас нечего обсуждать, пока Фрида не поправится.

Внезапно Зиганшин подумал, что жена целых две недели не знала о смерти сына. А вдруг надо было не сидеть и горевать, а найти подходящего младенца? Ей-богу, связей у него достаточно, чтобы провернуть такую комбинацию. Может, удалось бы даже Льва Абрамовича надуть, и о том, что сын умер, знал бы только он один, а остальные жили бы счастливо. И он тоже стал бы счастлив, глядя на них, и очень скоро забыл о своем обмане.

Эта идея внезапно показалась Зиганшину прекрасной, и он чуть не слетел в кювет от досады, что она вовремя не пришла ему в голову.

Когда приехали, Макс сразу поднялся к Фриде и оставался у нее очень долго. Зиганшин попытался помочь детям с уроками, но думал только о том, как идет разговор наверху, от этого был невнимателен и отвечал невпопад.

Только когда настало время рисовать контурную карту по истории, смог сосредоточиться и изобразить стрелочками ход какого-то древнего сражения.

И все же ему казалось, что дети чувствуют его рассеянность и, наверное, принимают ее за равнодушие. Только мама права: не следует гадать, а нужно просто с ними поговорить.

– Ребята… – начал он, и тут спустился Макс с таким странным выражением лица, что Зиганшин обо всем забыл.

– Ну что? – вскочил он.

– По моей части ничего нет, – сказав это, Макс замялся и взглянул на детей.

– Вы курить хотите? – нашелся Зиганшин. – Пойдемте на крыльцо.

Некурящий Макс кивнул, и они вышли в темноту под моросящий дождик.

– Не хочу вас пугать, – вздохнул Макс, – но Фриду надо показать хирургу, и как можно скорее.

– Как?

– Я вижу у нее клинику перитонита.

– Да господи…

– Я уже позвонил Руслану, нас ждут. Дай бог, чтобы я ошибся, но проверить необходимо.

– И сейчас?

Макс кивнул:

– Кроме всего прочего, я с огромным трудом уговорил Фриду ехать. До завтра она откажется.

Зиганшину показалось, что он сходит с ума. Все расплывалось перед глазами, он что-то делал и тут же забывал. Вдруг увидел в гостиной Льва Абрамовича, удивился, как он сюда попал, и тут же сообразил, что пять минут назад сам привел его. Сначала решили, что Зиганшин с дедом повезут Фриду, а Макс останется с детьми, но Мстислав Юрьевич понял, что не сможет сесть за руль, и Лев Абрамович тоже слишком сильно разволновался.

В итоге деда оставили сидеть с детьми, Макс сел на водительское место, а Зиганшин устроился сзади с Фридой на руках. Он боялся, что Фрида с трудом перенесет дорогу, но Макс оказался таким аккуратным водителем, что жене удалось даже подремать.

Руслан сам встретил их в приемном отделении. Время позднее, не рабочее, и он не стал надевать протез, к которому до сих пор не привык, был на костылях, и Зиганшин вдруг испытал к нему острую зависть. Да, без ноги, но зато у него прекрасный здоровый ребенок, и Лиза ждет второго, потому что Руслан, на минуточку, доктор медицинских наук, был убежден, что, когда кормишь грудью, ни за что не забеременеешь. А ведь когда-то он с ужасом думал о горькой судьбе Руслана: ах, как это он живет, и что может быть хуже, чем молодому мужику остаться инвалидом. Вот судьба и показала ему, что именно может быть хуже этого. Если бы можно было выбирать, он бы две ноги дал себе отрезать, лишь бы не то, что сейчас!