Рука человека мягко легла ей на талию, и вдруг Лариса отчетливо поняла смысл выражения: «она затрепетала». И подумала о себе, как о чужой: «она затрепетала».

Вообще она чувствовала себя как в невесомости или на американских горках и была будто пьяная, но тело странным образом улавливало все движения темного человека и реагировало на них.

Она надеялась, что на следующий танец он пригласит кого-нибудь другого и наваждение пройдет.

Началась какая-то быстрая композиция, и танцующих сразу прибавилось. Неизвестный повел ее к выходу, оберегая от нечаянных столкновений. Лариса немножко очнулась и поискала глазами мужа. Исполкомовская дама плотно висела на нем, так что со стороны они казались боксерами, сошедшимися в клинче.

В зале стало душно, поплыл легкий запах винных паров и человеческого пота, а лица вдруг показались Ларисе бессмысленными и распаренными.

Кавалер предложил ей выйти покурить.

– Я бы с удовольствием, только номерок у мужа.

– Айн момент!

Он взял у гардеробщика свою куртку и накинул ей на плечи.

Вышли на крыльцо, в весеннюю ночь, лиловую, как старые чернила.

Лариса хотела сказать, что он замерзнет в одном пиджаке, но не стала.

Ресторан располагался на первом этаже жилого дома. За небольшим сквериком из нескольких кустов сирени, еще голых, но пахнущих будущей листвой, шумел проспект. Тяжело проехал желтый икарус с гармошкой, за ним пропыхтел крутолобый львовский ишачок, оставив за собой шлейф бензиновой гари.

Оказалось, что они оба не курят.

– Просто постоим? – спросил он.

– Постоим.

Из открытых дверей послышались звуки «Одинокого пастуха», мелодии, от которой у Ларисы всегда щемило сердце.

Сюда музыка доносилась негромко и заглушалась шумом дороги, так что половину нот приходилось угадывать, но так было даже лучше.

– Хотите потанцуем?

Лариса очень хотела, но испугалась.

– Просто постоим? – повторил он.

– Постоим.

Вдруг ее рука очутилась в его руке.

Так они стояли молча, прислушиваясь к мелодии, в которой были простор, радость и грусть.

И так же молча вернулись в ресторан, когда музыка кончилась.

Лариса стала искать Никиту и быстро нашла его там, где оставила, в когтях исполкомовской дамы.

Она растерялась. Устраивать сцену ревности пошло и неприлично, поэтому она вернулась в банкетный зал и подсела к двум пожилым дамам, которые не хотели танцевать, а с удовольствием пили вино, закусывая конфетками. Они обе работали в редакции «Ленинградской правды» и оказались весьма интересными собеседницами. Никита не появлялся, незнакомец тоже исчез, и Лариса выпила сначала один бокал, потом второй и в итоге довольно прилично наклюкалась.

Муж обиделся, что она не шуганула от него приставучую исполкомовку и что выпила, хотя он тысячу раз говорил, как терпеть не может пьяных женщин.

А Лариса вспоминала только, как ее ладонь лежала в сильной руке незнакомца, и думала, что наваждение прошло, но той минуты у нее никто не отнимет.

Тем бы и кончилось, но Никита вдруг решил пригласить своих заместителей в гости.

Лариса, выросшая в семье, где работу делали на работе, а дома занимались домом, недоумевала, зачем нужно приближать к себе подчиненных, но спорить не стала.

Тем более ей нравилось принимать гостей, а кроме родителей, у них почти никто не бывал.

Увидев его на пороге, она чуть не выронила кувшин с морсом. Он принес чайные розы: пять тугих цветков в обрамлении упругих изумрудных листьев.

Лариса смешалась, не зная, куда деть кувшин, убежала с ним в столовую, а он все стоял и ждал, чтобы вручить ей букет, перехваченный внизу несколькими слоями газеты, чтобы не кололись шипы. Стебли оказались такие толстые, что она еле их подрезала.

Когда надо принять людей на высшем уровне, а помощницы тебе еще не полагается по рангу, то за столом особо не рассидишься. Приходится сновать между кухней и столовой, лишь урывками и порой невпопад включаясь в общий разговор.

Лариса сгрузила в мойку стопку грязных тарелок, а когда обернулась, увидела, что он стоит в дверном проеме.

– Какой ужас, – сказал он серьезно, – все это мыть!

Она развела руками.

– У меня всего две тарелки дома, и то я страдаю, а тут целый бастион. Впрочем, нет таких крепостей, которые не взяли бы мы, большевики. Помогу?

Он шагнул к раковине, но Лариса решительно преградила ему дорогу.

– Ни в коем случае. Это очень плохая примета – мыть посуду в чужом доме.

– Серьезно? Не знал. И в чем суть?

– У хозяев денег не будет.

– Значит, не очень.

– Простите?

– Примета плохая, но не очень.

– Вы правы.

Она полезла в духовку за окороком, надеясь, что кухонный жар объяснит румянец на ее щеках.

Вооружилась ножом и большой двузубой вилкой, чтобы разделить на порции, но нож соскользнул, и Лариса едва успела отскочить от брызнувших на нее капель горячего жира.

– А против того, чтобы гость мясо нарезал, такой приметы нет?

– Такой нет.

Он принялся за дело. Она удивилась, как неловко и неудобно он держит нож и большую двузубую вилку, но окорок будто сам распадался под ножом на ровные тонкие пласты. Лариса стала выкладывать их на блюдо, украшенное листиками салата.

Разговорились. Она наконец узнала, что его зовут Алексеем Еремеевым.

– Слушайте, – вдруг воскликнул он, старательно и неумело срезая остатки мяса с косточки, – а вы не хотели бы вести у нас курсы английского языка для молодежи?

Лариса сглотнула горечь. Наивно было думать, что он приставал к жене директора потому, что она ему понравилась.

Она пожала плечами, а Еремеев вдруг страшно воодушевился. Оказывается, он выяснил, что многие хотели бы освежить школьные знания, а возможно, и выйти за пределы фразы «London is a capital of Great Britain». Так почему бы не организовать для ребят занятия хотя бы раз в неделю? Достаточно для взрослых людей, которые искренне хотят учиться.

По одухотворенной физиономии Еремеева Лариса сразу смекнула, что денег тут не предвидится, и хотела сказать, что нельзя построить коммунизм в одном отдельно взятом человеке, но огляделась и прикусила язык.

Стыдно ей, состоятельной женщине, запускать руку в тощий комсомольский карман!

– С удовольствием займусь, – промямлила она.

Обычно кухонные разговоры рассеиваются вместе с табачным дымом, но в этот раз вышло иначе.

Заручившись ее принципиальным согласием, Еремеев немедленно связался с секретарем комитета комсомола университета, и Ларисе быстренько оформили ведение курсов как общественную работу, да еще обставили все так, будто она сама выступила с этой инициативой, про нее даже статья вышла в университетской многотиражке.

Научный руководитель пожалел, что она так вляпалась, но сказал, что в принципе это уникальный опыт, по результатам которого можно сделать прелестную научную работу, а там, как знать, может, и задел для докторской образуется. Ну и педагогические навыки она там прекрасно обкатает.

Лариса стала приезжать по средам в ДК. Занятия проходили в читальном зале той самой библиотеки, где она впервые встретилась с Еремеевым.

Она узнала, что в конце таинственного коридора располагается бронзовый бюст вождя, обрамленный малиновыми бархатными знаменами побед в соцсоревнованиях. Их было так много, что рябило в глазах, и вместо гордости за родное предприятие Лариса думала, выбивает ли из них кто-нибудь пыль?

Впрочем, хватало других тем для размышлений. В группу записалось двадцать человек, в основном девушки, и уровень знаний у них был очень разный, от «My name is» до прилично сданного экзамена по английскому в институте. Пришлось рассаживать по рядам, как детей в малокомплектной школе, и по сути вместо одного занятия вести сразу три.

Пару недель Лариса покривилась, но вдруг увлеклась и поняла, что все это страшно интересно и действительно может стать материалом для программной статьи. И это как минимум.

Она полюбила оставаться в библиотеке одна после занятий и медленно обходить ее, прежде чем запереть и вернуть ключ вахтерше. Особенно приятно было углубиться в тесные лабиринты стеллажей абонемента, осторожно провести ладонью по потрепанным корешкам и вдохнуть аромат старой книжкой пыли с легкой, едва уловимой соленой ноткой тления.

На полках плотно, томик к томику, стояли в основном унылые многотомники советских классиков с редкими вкраплениями зарубежных писателей-коммунистов. Модных и интересных новинок, не говоря уж о произведениях идеологически чуждых авторов, в этой библиотеке не было совсем, и все же Лариса чувствовала, что здесь люди ближе к настоящей литературе, чем партийная элита, которая приобретает в спецмагазине томик Цветаевой или Сэлинджера и, не читая, ставит на полку.

Они поцеловались рядом с буквой «В», тщательно выведенной на картонке голубыми чернилами. Лариса испугалась, что стеллаж упадет, и сразу забыла, ощутив на губах его сухие губы. Тело будто зазвенело.

Потом, когда им все-таки удалось оторваться друг от друга и Лариса немного отдышалась, то вспомнила, как на первом курсе случайно схватилась за оголенный провод. Ощущения были точь-в-точь.

Впервые они были вместе за стеллажами с полным собранием сочинений Маркса и Энгельса, и с тех пор Лариса не могла смотреть спокойно на темно-вишневые корешки с золотым тиснением. Сразу внутри все замирало от сладкого предчувствия чуда.

Что это было? Любовь? Наваждение? Колдовство?

Не отрекайся и не зарекайся, вот уж правда! Лариса росла в семье, где все любили друг друга спокойно, без надрыва и страстей. Мама говорила, что вся великая любовь происходит от великого инфантилизма и распущенности, а взрослые разумные люди умеют властвовать собой. Анна Каренина, Ирэн Форсайт, даже Катерина из «Грозы» были всего лишь неуравновешенные истерички, о которых не стоило столько писать.

И Лариса тоже думала – боже мой, какие дуры!

И хотела бы продолжать так думать, но ноги подгибались, а все слова вылетали из головы, когда он появлялся в дверях библиотеки через несколько минут после того, как уходила группа.

Всю неделю она репетировала строгую речь, в которой аргументированно доказывала, что им необходимо немедленно все прекратить, но Алексей шагал ей навстречу: «Лучик мой!» – и Лариса кидалась ему на шею, висла на широких плечах и крепко прижималась щекой к щеке, чтобы почувствовать, как колется щетина.

Он подхватывал ее, кружил, уносил в самую глубину зала, где хранились подшивки старых газет, начинал осторожно целовать, но Лариса торопила миг, когда она становилась им, а он становился ею.

Потом они лежали на полу, подстелив его пиджак, и мечтали, как когда-нибудь смогут сделать это в постели. «Я бы поцеловал каждую твою веснушку, Лучик».

А ей и так было хорошо.

Лариса знала, что это скоро кончится, как приговоренный к смерти знает о предстоящей казни. Алексей – мужчина, а их влюбленность быстро проходит, и скоро приключение с замужней женщиной утратит для него прелесть новизны и надоест. Что ярко горит, то быстро сгорает.

Но завтрашняя пустота заставляла ее только острее чувствовать сегодняшнее счастье.

Алексей провожал Ларису домой, несмотря на все ее протесты. В метро было бы быстрее, но от ДК до Ларисиного дома ходил прямой трамвай. Его всегда приходилось долго ждать. Когда старый красно-желтый вагончик показывался из-за угла, раскачиваясь и звеня, табличка с номером сверху горела уютно, как настольная лампа. Вечером давки уже не было, но двойные сиденья обычно оказывались заняты, и они проходили на заднюю площадку и смотрели, как убегают вдаль рельсы.

Счастье было горьковатым, как грейпфрут.

Иногда он звонил на кафедру: «Лучик, я понял, что, когда увидел тебя, снова стал жалеть, что потерял глаз». Лариса отворачивалась, горбилась, чтобы другие преподаватели не видели, как лицо разъезжается в улыбке, и строгим тоном говорила: «Да, Алексей Ильич! Обязательно, Алексей Ильич!»

Весна и все лето прошли от среды до среды.

В другие дни Алексей звонил ей домой, когда знал, что Никита еще на работе, и они разговаривали о всяких глупостях. Лариса точно не знала, прослушивается их домашний телефон или нет, но на всякий случай Еремеев звонил ей из автомата и обращался на «Вы»: «Лариса, а я хотел спросить про модальные глаголы…» или: «Мне непонятно это место у Шекспира, а кстати, вы любите кататься на лыжах?».

Что ж, Алексей сам был в системе и прекрасно знал, что супружеская измена и развод в их среде – вещи неприемлемые. По ней не сильно ударит, а Никита потеряет все, тут даже отец не сможет защитить. Точнее, сможет помочь удержаться в должности, но о головокружительной карьере придется забыть. Простит ли он женщину, погубившую судьбу его единственного сына? А людей, воспитавших эту женщину? Нет, нет и еще раз нет. Иван Макарович – достойный человек, но христианское милосердие в список его добродетелей не входит.

Лариса – заложница счастливого брака, и нельзя ставить его под угрозу ради мимолетных встреч и телефонных разговоров, но она была не в силах отказаться ни от одной секунды наваждения, которое казалось ей любовью.

В юности она серьезно увлекалась фотографией, а как вышла замуж, забросила это занятие. Теперь увлечение вернулось с новой силой, она всюду стала брать с собой любимый «Зенит», а в те вечера, когда Никиты не было дома, разворачивала в ванной фотолабораторию. Лариса снимала библиотеку, бюст вождя, своих учеников, котов из ДК, листья на деревьях, пышные кусты сирени, шиповник – все подряд, чтобы единственный кадр с Алексеем показался бы случайным.

А потом, глядя на готовые работы, сама удивлялась, как они хороши.

В первое воскресенье сентября комсомольская организация «Авроры» устроила праздник для детей сотрудников под лозунгом «Первый раз в первый класс».

Мероприятие не того масштаба, на котором должен присутствовать директор, но Лариса решилась пойти без мужа.

Никите она соврала, что девочки из группы попросили ее фотографировать детей. Он немного подулся, сказал, что она путает демократичность с панибратством, а ведь всем известно, что, стоит склониться к простому человеку, как он немедленно запрыгивает тебе на шею.

Лариса обещала вести себя с достоинством, и Никита ее отпустил.

Мероприятие состоялось в диком парке на окраине города. Стояла чудесная пора завершенности, когда все созрело, а увядание еще не началось, только предупреждало о себе тоненькой корочкой льда на луже, оставшейся от шумного летнего дождя, яркими веснушками пожелтевших берез на фоне свежего и мощного хвойного леса, чуть пожухлой травой и клиньями птиц в небе.

С неба летела паутина, Лариса жмурилась и уходила с дорожки по густой траве, как по воде, радуясь, что к джинсам прилипают сухие головки репейника, совсем как в детстве.

За узкой полянкой начинался густой хвойный лес, изумрудные лапы елей чередовались с ровными и прямыми стволами корабельных сосен, которые еле слышно поскрипывали от легкого ветерка. Земля была покрыта толстым пушистым ковром их старой хвои. Лариса ходила по нему, собирала шишки, смотрела, как из земли выбухают узловатые корни, и думала, что они похожи на Алексея. Весь мир казался ей похожим на Алексея.

В тот день она была так счастлива, что хотела побыть одна, но надо было фотографировать.

Праздник устроили по принципу игры по станциям. Дети переходили от одного пункта к другому, и везде их ждали разные интересные конкурсы. То надо было попасть мячом в баскетбольное кольцо, то перетягивать канат, то выстрелить по мишени из лука. Были и интеллектуальные конкурсы: загадки и чтение стихов. В конце состязаний каждый первоклассник независимо от результатов получал подарок: набор акварельных красок «Ленинград» и книгу, причем из тех, что невозможно купить в магазине. Алексей ухитрился достать томики «Библиотеки приключений и фантастики», все разные, чтобы дети читали и обменивались.

Лариса первый раз в жизни видела, как людям хорошо и весело на официальном мероприятии.

Дети галдели, с горящими глазами перебегая от одной станции к другой, родители тоже пробовали свои силы в баскетболе и стрельбе из лука и сосредоточенно морщили лбы, пытаясь отгадать детские загадки.

Кто-то принес гитару и потихоньку настраивался, а Алексей носился по всему парку: «Товарищи отцы, больше трех не собираться!»

Лариса нащелкала две пленки и зарядила третью. Подошли два мальчишки, похожие как близнецы, с оттопыренными ушами, и завороженно смотрели, как она вслепую перезаряжает фотоаппарат, просунув руки в рукава куртки. Почему-то ей очень польстило их детское восхищение.

Подойти к Алексею она отважилась только в конце праздника, когда комсомольцы убирали инвентарь. В коробке остался один набор – оказалось, что дочь Наташи Карнауховой болеет корью.

– Вот невезуха, – нахмурился Алексей, – из всей школы пропустить самое интересное.

– Надо поздравить, – сказала Лариса, вспомнив, как ей было горько, когда из-за болезни она не смогла поехать на экскурсию в крепость «Орешек» вместе со своим первым классом. А потом так и не случилось ей там побывать…

У подруги Наташи выяснили, что ребенок лежит дома, а не в больнице. Алексей сказал, что он болел корью, когда был маленький, и, кроме того, у него нет детей, которых он мог бы заразить, так что поедет к Наташе сам, хоть лично и не знаком с нею. Лариса не помнила, болела она или нет, но все равно поехала вместе с ним.

В кошельке у нее лежало несколько чеков, поэтому по дороге к Наташе они сделали крюк до магазина «Альбатрос», где Лариса купила ребенку двух восхитительных немецких пупсов.

За неделю дети уже передружились, и когда девочка выпишется в школу, то может оказаться изгоем, но куклы из «Альбаса» помогут ей завоевать авторитет.

Карнауховы жили в крошечной однушке, но несмотря на тесноту, были рады гостям. Девочка чувствовала себя неплохо, и пока Алексей произносил серьезную духоподъемную речь в честь ее поступления в школу, мама быстро накрыла на стол, а папа хотел мчаться в магазин, но Алексей сказал, что omnea mea mecum porto^[2].

Лариса дощелкала пленку.

Они выпили чаю с черствыми пряниками и мыльной на вкус докторской колбасой, пропустили по рюмочке коньяку и быстро откланялись, чтобы не утомлять больного ребенка, хотя Лариса с радостью посидела бы еще.

Ее посетило странное сосущее чувство, будто она случайно провалилась в свою настоящую жизнь.

Спустившись на два пролета, Алексей вдруг сильно притянул ее к себе, но тут по подъезду гулко, с эхом, разнесся лай: поднималась пожилая дама с толстой и широкой, как скамеечка для ног, таксой. Проходя мимо Ларисы с Алексеем, дама поджала губы и неодобрительно покачала головой.

Лишь много позже Лариса поняла, что визит секретаря комсомольской организации в компании жены директора должен был показаться хозяевам странным.

После того дня она стала мечтать. А вдруг случится какое-нибудь событие, благодаря которому они с Алексеем смогут быть вместе? Например, Никита – страстный автомобилист, иногда он ездит по вечерам просто покататься и развеяться. А вдруг… Нет, боже мой, она нисколько не желает ему зла, но оно же случается! Нет-нет, пусть он будет жив и здоров, а просто в очередной загранкомандировке возьмет и попросит политического убежища! Или найдет другую женщину и сам подаст на развод. В общем, чтобы как-нибудь исчез из ее жизни, а она ни в чем была не виновата.

Лариса ужасалась, откуда в ее голове вдруг взялись эти отвратительные мысли.

А когда выяснилось, что она все-таки не болела корью в детстве, то списала их на интоксикацию и бред.