Больше нельзя было построить никаких предположений и догадок, и Христина решилась, отправила Людмиле Ивановне личное сообщение и заявку в друзья.
Потом не удержалась, зашла на страницу Макса. Там ничего не изменилось с тех пор, как они виделись последний раз. Скорее всего Макс ни разу и не открывал её.
Одна запись и один друг – она сама, Христина.
С чувством, будто делает что-то стыдное, девушка открыла его фото во весь экран.
На снимке Макс казался совсем молодым – то ли из-за растрёпанной причёски, то ли оттого, что широко и беззаботно улыбался.
Судя по ракурсу, Макс разместил селфи. Получается, эта радость была обращена не к неизвестному фотографу, а к себе самому, и эта мысль почему-то доставила девушке удовольствие.
О чём он думал, когда сфотографировал себя на фоне эмалево-голубого неба? Просто о том, что наступила хорошая погода и подул тёплый солнечный ветер, всегда обещающий людям что-то хорошее в будущем? Так непривычно было видеть его волосы растрёпанными, что Христина провела по ним кончиком пальца.
Макс человек замкнутый, но ей он улыбался часто, и Христина видела в его лице и нежность, и грусть, и любовь, и желание, и жалость – но никогда, ни разу, он не смотрел на неё так по-мальчишески радостно…
Вдруг она услышала дверной звонок. К Христине давно никто не приходил, и она давно никого не ждала, поэтому не сообразила, что два коротких звонка – это к ней, пока соседка не заглянула к ней в комнату и строгим голосом не заметила, что, если уж она приглашает гостей в столь позднее время, пусть будет любезна сама им открывать.
Быстро вскочив с дивана, Христина пригладила волосы и одёрнула кофту. Неужели это Макс? Его визит ничего не изменит, но хотелось предстать перед ним красивой и ухоженной девушкой, а не домашней распустёхой.
– Кто там? – спросила она весело, а когда услышала ответ, почувствовала, что умирает…
Получив наконец от Юлии Викторовны текст, Лиза принялась читать – и обомлела. Он оказался не просто вычищен, а простерилизован, если не сказать убит гамма-лучами. Были убраны все длинноты, все авторские размышления и даже почти все шутки. Некоторые, наверное, действительно стоило выкинуть, всё же Лиза служила следователем и не всегда могла сразу переместиться из грубой криминальной реальности в волшебный мир фэнтези. Где-то на полпути у неё рождались не слишком благопристойные фразы, которые имело смысл оставить в своих мыслях, но, освободившись от впечатлений трудового дня, она писала вполне милые и остроумные диалоги.
Но если бы Юлия Викторовна ограничилась стилистической правкой и сокращением, это было бы ещё полбеды. В освободившиеся места она бестрепетной рукой вписывала куски своего собственного сочинения, что, на взгляд Лизы, было так же уместно, как пририсовать бутылку пива к картине Серова «Девочка с персиками» или поскрести вилкой по тарелке во время исполнения «Лунной сонаты».
Лиза привыкла доверять Юлии и считать своё разочарование от её непринуждённой редактуры гнилыми авторскими амбициями и сейчас старалась себя в этом убедить, но было ясно: текст убит и, как всякое мёртвое тело, вызывал одно желание – похоронить его.
Что же делать? Поберечь свои нервы и оставить как есть? Или оспорить эту редактуру, «бессмысленную и беспощадную»?
Лиза боялась, что, если начнет бодаться с Юлией, та просто откажется работать с ней – у неё полно других авторов! И куда тогда деваться бедной беспризорной писательнице? Контактов нет никаких, придётся снова начинать с нуля или соглашаться работать с Юлией на её условиях, придав их рабочим отношениям приятный вид «победитель – побеждённый».
Сейчас у них как бы ничья, Лиза соглашается со всеми правками якобы потому, что сама осознаёт их пользу для текста, но если она признает свою зависимость от Юлии, та вообще перестанет сдерживаться.
Впрочем, её редакторская непринуждённость и так прогрессирует от рукописи к рукописи!
Лиза снова проглядела текст, и впечатление оказалось настолько тягостным, что она решилась – и потянулась за телефоном. «Если бы я написала «Сумерки» или «Гарри Поттера», другое дело, с такими тиражами можно терпеть любую правку, а я-то, господи! Писательство мне всё равно денег не приносит, а если перестанет приносить ещё и удовольствие, так на чёрта оно вообще нужно?»
– Юлия Викторовна, я крайне недовольна вашей правкой, – сказала она резко, – в таком виде текст посылать нельзя.
– Лиза, ну что вы говорите, – раздался в трубке мягкий и спокойный голос, – автор не может объективно оценивать свой текст, и то, что вам казалось важным, на самом деле тормозило повествование… или ваша сниженная лексика… плеоназмы… Всё это надо было убирать, любой редактор вам это подтвердит, не только я.
Лиза отметила себе, что надо посмотреть в словаре значение слова «плеоназм», если удастся не забыть его до конца разговора.
– Но текст просто убит!
– Что значит «убит»? Поверьте, у меня огромный опыт работы, и я хочу только, чтобы наш роман прозвучал!
С каких это пор он наш, хотела спросить Лиза, но прикусила язычок. Эта фраза, безусловно, положит начало боевым действиям.
– Я понимаю ваши чувства, Лиза, – тем временем с танковой уверенностью продолжала Юлия Викторовна, – но вы же хотите, чтобы вашим романам сопутствовал успех? С хорошей редактурой на это гораздо больше шансов!
– С хорошей, – буркнула Лиза, понимая, что со стороны выглядит взбалмошной дамочкой, – но не с этой! В этот раз вы так старались перекроить мой текст, что просто невнимательно отнеслись к своей работе!
– О чём это вы? – с королевской интонацией проговорила Юлия Викторовна. – Я всегда работаю очень добросовестно, и вы это знаете.
– Например, вы убираете шутку, – изо всех сил постаралась не поддаться её напору Лиза, – а то, что персонаж засмеялся, не убираете! И становится совершенно непонятно, с чего бы ему так весело. Надо уметь избавляться от тела, Юлия Викторовна!
– Ох, Лиза, мне кажется, вы просто устали. – В спокойном голосе Юлии сквозило искреннее участие, и Лизе сразу стало стыдно за свои претензии. – Вы столько работаете и ещё как-то успеваете писать в хорошем темпе! Вам совершенно необходимо отдохнуть… Давайте мы с вами сделаем так: вы отвлечётесь, восстановите силы, а потом на свежую голову посмотрите текст, скажете мне, с какими конкретно исправлениями не согласны, и мы всё спокойно обсудим. Хорошо?
– Ну хорошо…
– Только помните, что я вам говорила: спорить со мной можно, но если вам не удается меня переубедить, оставляем так, как предлагаю я.
«С тобой забудешь, пожалуй», – мрачно подумала Лиза и промолчала.
– К сожалению, Лиза, в любом издательстве к мнению редактора прислушиваются больше, чем к мнению автора. Приведу вам только один пример: как-то я в курилке обсуждала с одной авторшей её текст, беседа велась на повышенных тонах, и всё это услышал главный редактор. Больше эта авторша у нас не издавалась.
– А кто это был?
– Что вы, Лиза, я не могу вам сказать! Это было бы непорядочно.
Жаль, вздохнула Лиза, было бы неплохо пообщаться с этой дамой, перенять боевой опыт.
Обменявшись дежурными любезностями, женщины распрощались вроде бы тепло, но у Лизы осталось стойкое ощущение, что первый раунд борьбы за свободу авторского слова ею бесславно проигран. А хуже всего, что негодование от непринуждённости, с которой Юлия искромсала текст, быстро испарялось, уступая место чувству вины и мерзкому сознанию собственной неблагодарности.
В семнадцать лет Лиза встретила Гришу Шваба, свою первую и единственную любовь. Юношеское чувство редко оказывается взаимным, ещё реже счастливым и долговечным, но с Лизой случилось именно так. Домашняя девочка, замкнутая, непопулярная в классе из-за крупной фигуры, она вдруг, словно её кто-то толкнул под руку, взяла пригласительный на дискотеку в военное училище. Билеты эти распространял учитель ОБЖ, бывший военрук, искренне убеждённый, что единственно правильная судьба для женщины – это выйти замуж за военного.
Лиза обычно не ходила на танцы, уверенная в том, что никому не сможет понравиться, да и одеться ей было не во что, а перед выпускными экзаменами вдруг решилась.
Наступил май, на улице стало совсем тепло, а одно красивое летнее платье у неё всё-таки было, поэтому она нарядилась, слегка тронула губы маминой помадой и пошла навстречу своей судьбе.
Дальше всё происходило, как в сказке. Лиза долго не могла поверить, что долговязый парень с огромными круглыми газами и щёткой рыжеватых волос действительно приглашает её на медленный танец.
Столько лет прошло, а у неё до сих пор колотится сердце, когда она слышит эту песню…
Они не остались в душном тёмном зале, а, взявшись за руки, бесстрашно шагнули под строгий свет белой ночи. Вышли на Неву и по гранитным ступенькам возле Медного всадника спустились к воде. В белом небе висел бледный диск, то ли солнце, то ли луна, и тяжёлые волны медленно накатывали на камень, пахло мазутом и рыбой.
Гриша взял её за плечи и внимательно взглянул в глаза. Пока шли по остывающему после жаркого дня городу, много успели рассказать друг другу о себе. Но это было совсем неважно – казалось, они давно всё знают без всяких слов.
Лиза помнила каждую секунду их первого поцелуя, вкус Гришиных сухих и твёрдых губ и тепло ладоней, и как ветер с реки трепал её лёгкую юбку, и запах большой воды, и даже шум проходящего мимо катера…
Потом началось время абсолютного, невозможного, сказочного счастья. Она просыпалась с улыбкой, в первую секунду не помня, что же такое случилось, потом думала: ах, Гриша, у меня теперь Гриша – и вскакивала, встречая новый прекрасный день.
Они встречались, как только выпадала свободная минутка, и целовались, как сумасшедшие, так что у Лизы болели губы. Говорили, наверное, о чём-то, но слова терялись в мареве счастья.
Через три дня Гриша сделал предложение, Лиза его приняла и стала жить в полном восторге от ясности своей будущей судьбы. Ей виделась маленькая комнатка в каком-нибудь далёком уголке страны, куда Гришу пошлют служить, общая кухня, и она сама в окружении детей, минимум двоих. Лиза представляла своё будущее утро, как дети начинают тормошить их с Гришей, а Лиза с притворной строгостью просит «дать папе поспать», или как она кормит ужином вернувшегося со службы мужа… Видения эти были такими яркими, что Лиза не сомневалась – всё сбудется.
Став невестой, к своей профессиональной будущности Лиза отнеслась с полнейшим равнодушием и сама не поняла, как сдала выпускные экзамены, получила золотую медаль и поступила на юридический факультет.
Это не был выбор по зову сердца. В отличие от многих одноклассников она совершенно не представляла, чем хотела бы заниматься, а когда подошло время определяться, Лиза уже видела себя женой Гриши Шваба и матерью его детей, поэтому безропотно подала документы на юрфак с мыслью «какая разница, куда поступать?».
Остаток лета молодые люди провели вместе и были совершенно счастливы. Каждый день встречались и ехали на природу, если случалась хорошая погода, а если нет, болтались в городе, который в те дни принадлежал им одним.
Лиза не могла привести Гришу к себе, потому что родители категорически отказались видеть в нём её будущего мужа. До сих пор было непонятно, чем Григорий вызвал такую неприязнь у мамы и папы, они вынесли вердикт ещё до того, как увидели его впервые.
Гриша был военный, а военные все тупые, фамилия его Шваб, значит – еврей, а евреи… Евреи это евреи, и с ними нельзя иметь дел! Так думали родители, умевшие в частном видеть общее и не считавшие, что из-за любви к дочери должны вносить какие-то поправки в свою ясную картину мира.
– Не дай бог, у нас будет внук еврей! – патетически восклицала мама и не слушала Лизу, которая пыталась объяснить, что, во-первых, внук-еврей не такое уж страшное дело, да и Гриша, к сожалению, не может похвастаться принадлежностью к этому великому народу.
– Ну да, Григорий, – усмехалась мать, нарочито картавя, – Григорий Шваб! Конечно же, не еврей!
Лиза говорила, что национальность не имеет никакого значения, но её никто не слушал.
То ли антисемитизм родителей оказался настолько лютым, то ли они не могли простить Грише, что он занял важное место в сердце дочери, и она стала менее управляемой и послушной, то ли их напугали чисто житейские соображения, что, женившись, Гриша пропишется к ним и начнёт со страшной силой претендовать на площадь, но мама с папой делали всё возможное, чтобы развести влюблённых.
Они запрещали Лизе видеться с Гришей, мама пугала, что подаст на него в суд за растление несовершеннолетних (Лизе ещё не исполнилось восемнадцати), ходила к начальнику курса и жаловалась на Гришу, просила принять меры, а когда поняла, что всё это бесполезно, пообещала нанять киллера. Кажется, это был уже процесс ради процесса – мама оказалась так потрясена неповиновением дочери, что решила настоять на своём во что бы то ни стало.
Но Лиза была счастлива, готовилась к полной перемене жизни и как-то ухитрялась пропускать домашние скандалы мимо ушей.
Иногда думала, как хорошо бы было, если бы родители приняли Гришу, и можно было бы всем вместе пить чай по вечерам, и, вместо того чтобы неприкаянно шататься по улицам, клеить, например, обои в кухне или натирать пол мастикой.
Но нет так нет…
Не так давно одна сотрудница рассказывала, что дочь хочет выйти замуж чёрт знает за кого, и она собирается костьми лечь, но расстроить этот брак. «У меня была похожая ситуация, – сказала тогда Лиза, – теперь жениха моего давно нет, а отношения с мамой испорчены навсегда».
Ребята говорили о свадьбе как о решённом деле, Гриша представил Лизу всем своим друзьям как невесту и маме написал, на ком женится, поэтому, когда пришло время тому, чего все девушки и хотят и боятся, Лиза не стала сопротивляться.
Всё случилось в общежитии, из романтики присутствовали только чистые простыни с надписью «Министерство обороны», и Гриша был не бог весть каким опытным любовником, но ему удалось сделать её счастливой.
Обоим казалось странным, что после этого им придётся расставаться, но обстоятельства пока были сильнее их. Лизе ещё не исполнилось восемнадцати, и зарегистрировать брак они пока не могли.
Наверное, можно было бы ей устроиться на работу параллельно с учёбой, снять самую дешёвую комнату и зажить своим домом, но она всё не решалась.
Стыдно теперь сказать, она не боялась труда, бедности и всего остального, но не хотела расстраивать родителей, оказаться в их глазах «неблагодарной дрянью» и «распутной девкой». Бедные молодые дураки, они думали, что впереди у них вечность, и щедро разбрасывались временем…
Решили дождаться Лизиного совершеннолетия, дата которого почти совпадала с Гришиным выпуском из училища, быстро пожениться и уехать к месту его службы. О том, что придётся бросить институт, Лиза не жалела ни секунды, рассудив, что рано или поздно это образуется.
Так прошёл самый счастливый год её жизни. К выпуску приехала Гришина мама, маленькая женщина, которой больше всего подходил эпитет «кроткая». Она хорошо отнеслась к Лизе, но неожиданно воспротивилась идее тайной быстрой свадьбы.
Она сказала, что раз ребята собираются жениться, то все должны стать одной большой семьёй, любить и помогать друг другу, и что отрекаться от родителей нельзя.
Каково будет Лизиным родителям знать, что дочь вышла замуж без их согласия? Лучше немножко подождать, пока Лизины мама с папой примут дочкиного жениха, – и тогда уже не регистрироваться исподтишка, а сделать настоящую хорошую свадьбу, не омрачённую никакими семейными ссорами.
Лизе было что на это возразить. Главным образом, что родители её не склонны менять своего мнения, чтобы угодить дочери, и если уж они ненавидят Гришу, то это так и останется, что бы он ни делал. Потом, она не отрекается от мамы с папой, а просто хочет соединиться с любимым – скорее это они отрекаются от дочери, не принимая её выбора. И если уж когда-нибудь они помирятся, то обижаться за пропущенную свадьбу Лизиным маме с папой надо будет только на самих себя.
Но, к сожалению, всё это Лиза не сказала вслух. Девушка боялась, что восстановит против себя Гришину маму.
Ох, если бы она чуть меньше была уверена в своём женихе, если бы хоть на секунду могла усомниться в его любви, то настояла бы на немедленной свадьбе!
Но Лиза верила Грише, как самой себе, и он доверял ей безгранично, вот они и не испугались разлуки.
Решено было так: Гриша отправляется к месту службы, немного обустраивается там, а Лиза тем временем уговаривает родителей. Удается это или нет, но через два месяца она приезжает к Грише, и они женятся.
Лиза не видела в этом плане большого смысла, но согласилась.
Они не учли только один чисто житейский момент: Гришу распределили на Дальний Восток. И если бы они успели зарегистрировать брак, Лиза, как жена, получила бы военно-перевозочные документы, а так придётся ей добираться за свой счёт.
Лиза устроилась на полставки лаборанткой, чтобы скопить на дорогу, и Гриша сказал, что, как только получит первые деньги, сразу вышлет ей, чтобы она могла к нему выехать.
После его отъезда Лиза жила словно вне времени, будто в счастливом сне, в ожидании чуда. Она перечинила и подготовила те вещи, которые возьмёт с собой, и почти перестала ссориться с родителями. Узнав, что Гриша уехал, мама подобрела и, с жалостью глядя на дочь, предрекала: «Вот увидишь, не пройдёт и недели, как он там погонится за какой-нибудь юбкой, а тебя забудет».
Лиза не обижалась, просто ждала, когда накопится нужная на билет сумма.
И вдруг среди этого сонного спокойствия позвонил Гриша и сказал, что его положили в госпиталь. «Что-то с желудком».
Лиза встревожилась, но не слишком. Какие проблемы со здоровьем могут быть у молодого здорового мужика, регулярно проходившего медкомиссию? Гастрит от смены климата, вот и всё.
Гриша в телефонных разговорах бодро сообщал, что у него всё в порядке, скоро выпишут, но вдруг Лизе позвонил его командир и отрывисто, каким-то злым голосом сказал, что лучше бы ей приехать немедленно. «Рак желудка. Положение очень серьёзное».
Лиза тогда заметалась по квартире, понимая только одно – надо спешить в аэропорт на первый же рейс.
Но ей не на что было купить билет. Зарплату она ещё не получила, стипендию забирала мама, и не было у неё ничего мало-мальски ценного, чтобы продать.
Плача, Лиза побежала к родителям, рассказала всё, как есть, но те не дали денег. «Я не могу допустить, чтобы моя дочь ехала одна неизвестно куда!» – воскликнула мама.
Лиза кричала, что известно, что её обещали встретить и что ей обязательно надо быть сейчас рядом с Гришей, но родители остались неумолимы.
Тогда она обзвонила всех родственников и знакомых, но никто не откликнулся на её просьбу. Родственники, зная ситуацию, не хотели ссориться с её родителями, а знакомым было жаль давать такую сумму без твёрдых гарантий.
Лиза пошла бы воровать кошельки, но не знала, как подступиться к равнодушным прохожим. Именно в те страшные дни у неё впервые возникло ощущение, будто она отгорожена от всего мира бронированным стеклом, сидит, запертая в коробке, кричит, зовёт, бьётся лбом, но никому до неё дела нет, все проходят мимо, даже не поворачивая головы в её сторону. Лиза билась, как пойманная птица, но денег так и не достала.
О проекте
О подписке