Историк И.Е. Забелин, описывая быт русских цариц, отмечает, что с приближением времени родов, «государыня садилась на место»: она удалялась в свои роскошно обставленные покои, а когда приходило время «родиться царевичу, тогда царица бывает в мыльне, а с нею бабка и иные немногие жены» (Котошихин, цит. по Забелин 1915: 3). Бабка-повитуха должна быть женщиной, вышедшей из детородного возраста. Как считается во многих традиционных культурах, по мере приближения к старости человек обретает особый сакральный статус. Ему не так, как молодым, опасно соприкосновение с потусторонними силами[8]. Мыльня (баня) – также место с особым сакральным статусом[9]. Роды, как опасное действо и соприкосновение с иным миром, в наиболее традиционных обществах происходили за пределами повседневного обжитого места: у многих народов Австралии, Океании, Африки для роженицы сооружалась особая хижина за пределами общей стоянки, где женщина и новорождённый ещё оставались на некоторое время. В аграрных поселениях у народов Евразии роды могли происходить в бане, в овине, в хлеву (где и происходили, по преданию, роды у Девы Марии). Только что родившая женщина считалась ритуально «нечистой» и опасной, тем более для венценосного супруга.
Детей с пяти до 20-летнего возраста они [персы] обучают только трём вещам: верховой езде, стрельбе из лука и правдивости.
До 5-летнего возраста ребёнка не показывают отцу: он среди женщин. Это делается для того, чтобы в случае смерти ребёнка в младенческом возрасте не доставлять отцу огорчения.
Геродот Кн. 1
Царь мог войти в мыльню и увидеть новорождённого только после того, как духовник прочтёт молитву и даст младенцу имя. После посещения мыльни государю читалась очистительная молитва. Имя же младенцу даётся на восьмой день: «Так следовало исполнять по церковным правилам. Но в жизни этот расчёт наблюдался не всегда» (Забелин 1915: 3). Далее следовало благословение крестом от родителей и других членов царской семьи – каждый из них приносил новорождённому в благословение золотой крест, украшенный каменьями.
В первые дни после рождения с царского ребёнка снималась мерка, «долгота его роста и широта его объёма», чтобы написать икону Ангела новорождённого – меру рождения дитяти. Эта икона в богатом окладе всегда будет в личной молельне, а после смерти, в каком бы возрасте она ни случилась, станет над гробом того, по чьей мере писалась (Забелин 1915: 51–52).
Весть же о прибавлении в царском семействе, «государская всемирная радость» (Забелин 1915: 1), разносилась по городам и весям в виде разного рода грамот. По всей стране служили молебны, царь щедро раздавал милостыню дворовой челяди, «чернецам», нищим, колодникам, угощал и поил их – всё во имя и во славу новорождённого. Для патриархов, бояр и прочих чинов устраивался особый «родинный стол». «…Родинные столы отличались неимоверным количеством подаваемых гостям всякого рода сахаров, пряников и «овощей», варёных и сушёных» (Забелин 1915: 194). Стол новорождённого Петра украшали огромная коврижка в виде герба Московского государства, литые сахарные фигуры птиц, два орла сахарных, каждый по полтора пуда, лебедь два пуда, «утя» полпуда, попугай полпуда. А также был сделан сахарный Кремль «с людьми, с конными и с пешими» и город-крепость с пушками. На половине царицы давался второй «родинный» стол боярыням, на котором было аналогичное угощение с сахарными птицами и сладким городком, а ещё «две полатки и кроватка сахарная» (Забелин 1915: 194).
«После рождения во плоти с благочестивою заботливостью совершалось рождение во Святом Духе, именуемое крещение» (Забелин 1915: 10). Крещение – это обряд посвящения, который вводит младенца в христианский мир, как это принято считать, полностью преображая его сущность. Крещение – один из видов обрядов инициации, при этом инициации, как сказано было выше, вовсе не обязательно связаны с социализацией ребёнка. Но в данном случае таинство крещения выступает как инициация и как обряд детского цикла: из существа, явившегося из неведомого мира, опасного и сакрально нечистого, младенец превращается в полноценного человека, в православной же культуре «человек» = «христианин», он становится членом социума, вводится в круг «своих» и обретает защиту от всяческих тёмных сил.
До крещения ребёнка нельзя было класть в колыбель – слишком опасно. Царская колыбель устроена была в принципе так же как простая крестьянская зыбка. Это было своего рода жилище младенца. Поэтому во всех случаях принимались меры, чтобы уберечь это пространство от злых сил. Только в царских колыбельках вешали небольшие иконки и драгоценные кресты с частицами святых мощей, а в деревенской люльке крест могли нарисовать углём на днище, а под соломенный тюфячок положить нож, как оберег от зла (Русские 1997). И, конечно же, царские колыбели отличались роскошью, которая должна была сопровождать венценосного младенца с момента его появления на свет: золотые или серебряные кольца и лосиные ремни, на которые колыбели подвешивались, тюфячки из лебяжьего или стрижового пуха, расшитые жемчугами и каменьями шёлковые и бархатные одеялки и беличьи, собольи или горностаевы покрывала. Но и как крестьянская зыбка, царская колыбелька могла рачительно храниться и передаваться по наследству новому члену семьи. Дорогие ткани с «отставных» колыбелей отдавали в церковь для убранства и одежд духовенства, что почиталось делом «богоугодным и благополезным в отношении самого дитяти» (Забелин 1915: 54–57).
В конце первого года проводилась первая стрижка волос – этот обряд детского цикла, отмечающий этап роста и взросления ребёнка, встречается не только в русском патриархальном быту, но и практически по всему миру. Первая стрижка волос, по традиции, действие ритуализованное и высоко семиотичное – в каждой культуре будут свои обоснования её важности. В русской культуре «первое стрижение» было и в царских палатах, и в крестьянском быту: в избе зажигали свечу перед иконами, ребёнка сажали на угол стола или лавку, непременно на шубу мехом наружу, и с молитвой стригли. И.Е. Забелин видел в этом связь с древними постригами: волосы стригли только мальчикам на седле со стрелами в возрасте 4–7 лет, после этого их «сажали на коня», что было существовавшим некогда обрядом посвящения в ратный сан – мальчик становился воином (Забелин 1915: 70–71).
Отголоском этого ушедшего из жизни обряда И.Е. Забелин считает «крепкий обычай» изготавливать годовалому ребёнку игрушечного коня (Забелин 1915: 82–84). Он подробно представляет всю изысканность этих потешных произведений, поднесённых в дар маленьким царевичам. Например, Петру I лучшие мастера вырезали деревянную лошадку, обтянули жеребячьей кожей, обработанной коричным маслом, сделали сафьяновое седло, серебряные удила и подпруги, упряжь с изумрудами, золочёные стремена (Забелин 1915: 201–202). Такие роскошные «потехи», куклы, зверюшки, птицы, игрушечные города, созданные выдающимися резчиками по дереву и часовщиками, аккуратно заносились в списки Оружейной и Потешной палат и были на учёте. Простые же игрушки царских детей покупались на базарах, повседневные детские развлечения и лакомства были те же, что и у обычных детей: «Декабря 15-го царица “ходила молиться к Спасу… по ея государынину приказу торговым людям за потехи, за сани деревянные резные, и за мужики резные ж, да за немочки деревянныя, да за баранчиков, всего 70 коп. …взяты в возок к государыне царице для потехи их государских детей”. <…> 1637 г. Сент. 21 царица пошла к Троице, и по дороге куплено для государских детей колачиков и орехов и ягод и моркови и репы на 24 коп.» (Забелин 1915: 79). В царских палатах следовали тем же традициям по отношению к детям, что и в деревне, совершали те же обряды детского цикла, прибегали к тем же оберегам, тем же баловали: «…великолепие, которым дети государя были окружены с самых первых дней, служило только блистательным ярким покровом самого, можно сказать, простонародного деревенского порядка их начального воспитания» (Забелин 1915: 77).
И «государская всемирная радость», «родинные столы» и другие пиры, связанные с венценосным дитятей, описанные историком русского двора И. Забелиным, так же как и бесконечно разнообразные ритуалы представления младенца старейшинам рода, и обретение новорождённым имени, которые неоднократно описывались в этнографии народов всего мира, – всё это входит в круг действий по инкорпорации. Обряды детского цикла, будь то «состригание первых волосков», посвящение в ратный сан, а тем более таинство крещения, шаг за шагом делают из новорождённого настоящего человека, определяя его сегодняшнее и последующее место в обществе.
Задолго до своего рождения и уж тем более после него, появившись на свет, ребёнок окружён целым «облаком» обрядов и обычаев, одни должны очистить от всего негативного, что может принести вред ему и окружающим; другие – уберечь от хворей, духов и сглаза; третьи же должны сделать из него полноценного человека, способствовать росту, силе, красоте, уму.
Так среди обрядов детского цикла можно выделить по меньшей мере три категории обрядов: обряды-обереги; очистительные обряды и обряды перехода.
Очистительные обряды должны обеспечить ритуальную чистоту, убрать всю скверну, которая может привязываться к ребёнку как существу беззащитному, явившемуся из иного мира (который чаще всего ассоциируется с миром предков, духов и потусторонних сил – существами и сущностями, опасными для мира живых).
Обряды-обереги в принципе призваны обеспечить защиту от тех же опасных сил и влияний, только в отличие от очистительных обрядов они носят превентивный характер – предотвращают то негативное, что может произойти (к примеру, в Грузии лоб, щёки, ступни ног младенца мазали заговорённым углём, чтобы «ведьма не приблизилась, чёрт не повредил» (Соловьева 2012)).
Обряды перехода отмечают каждый этап развития ребёнка на пути к взрослению: обряды, связанные с появлением первого зуба; первые шаги ребёнка и обряд «резанья пут», если ребёнок долго не встаёт на ножки, не начинает ходить, первая стрижка волос, первое слово, начало ученичества, обряды «первого убитого животного», первая нить из пряжи, свитая юной пряхой, а также обряды, отмечающие физическую зрелость… Они отмеривают каждый шаг того, как ребёнок обретает социальную ценность, становясь не только членом семьи, но и социума в целом. То есть обряды перехода отражают смену социального статуса ребёнка.
Но в традиционные системы социализации включаются и другие обряды, которые заботятся о самых разных сторонах развития ребёнка, о признании его гендерной роли, сексуальной привлекательности, фертильности, долгой жизни и счастливой судьбе, а также о профессиональной состоятельности.
В обряды детского цикла также входят обряды, связанные с подготовкой к какой-либо профессиональной деятельности или, шире, с закреплением за индивидом какой-либо квалификации.
Самые первые действия, связанные с будущими занятиями, как сказано было выше, могли совершаться в момент обрезания пуповины: у мальчика – над топором, у девочки – над рукодельем (см. выше). Некоторые обряды детского цикла, например, манипуляции с волосами, имели ярко выраженные профессиональные гендерные коннотации. У украинцев, белорусов, сербов, поляков на 3-ем, 5-ом или 7-ом году, у разных народов по-разному проводились постриги, обязательным моментом которых было усаживание мальчиков и девочек соответственно на или рядом с предметами, символизирующими мужскую (топор, борона, сабля) или женскую работу (веретено, прялка, чесальный гребень, пряжа) (Байбурин 1991). Всё это вводило ребёнка в гендерную роль, которая в традиционных обществах неразрывно связана со строго определённым кругом занятий. Иногда проводились особые квалификационные обряды, например, посвящение девочки в пряхи у белорусов: в торжественной обстановке она выпрядала первую нить, которую затем сжигали. Золу девочке надо было проглотить, чтобы быть хорошей пряхой (Байбурин 1991).
Содержание таких обрядов зависит от того, какие профессии существуют в тех или иных обществах. У народов, для которых охота является основой их жизнеобеспечения, в обряды детского цикла входит обряд первого убитого животного – например, добыча первого оленя как критерий совершеннолетия у нганасан (Новик 1984: 200–201) – они вводят молодого человека в профессиональный круг охотников и закрепляют за ним этот статус.
Такого рода обряды были даже в самых архаичных обществах – таких, какими застали европейцы аборигенов Австралии в XIX— начале ХХ в., и у папуасов Новой Гвинеи. Даже столь архаичные общества не были гомогенными, в них были разные занятия, с которыми далеко не все справлялись одинаково успешно, и общество обращало внимание и отмечало такого рода «профессиональное мастерство». Есть многочисленные свидетельства, что в различных группах аборигенов Австралии выделялись выдающиеся резчики по дереву, изготовители бумерангов, копий, чуринг, особо одарённые танцоры и сочинители песен, авторитеты в области традиций знаний и искусные охотники, то есть существовала своя индивидуальная специализация, которая так или иначе отражалась в социализации детей и подростков (Артёмова 1984).
В таких традиционных обществах есть представление об основных занятиях мужчин – те же охота, рыболовство, военное дело. Иногда в связи с ними проводятся обряды, которые, с одной стороны, свидетельствуют, что данный индивид стал настоящим охотником и воином, а с другой стороны, призваны способствовать его успеху в этом деле.
О проекте
О подписке