Цитаты из книги «Памяти памяти. Романс»

Возможно, писаный текст, как он вышел, а вышел он рассказом об одиночестве и незаметном сползании в небытие, все же имел для нее силу обвинительного заключения – мир и мы должны были прочесть все это и понять наконец, как дурно мы с ней поступили.

Разломив тетрадь на любом месте, убеждаешься в собственной яви; она – набор вещественных доказательств, подтверждающих, что у жизни есть история и длительность – и главное, что до всякой точки своего прошлого рукой подать.

Иногда кажется, что прошлое можно любить, только зная наверняка, что оно никогда не вернется.

Живые и мертвые, мы в равной степени выглядели минувшими: единственной осмысленной подписью казалось «и это пройдет».

Годы проходят, но он не становится старше, а знает только меньше, за время пути он успел растерять и то, что знал.

Потом сообщил, что передумал: кладбища он не любит, но хотел бы сфотографировать тут все памятники, что есть. Я бы, сказал он, выложил их в инстаграм раз и навсегда, чтобы уже никто никогда ничего не забыл.

Дедушка не разговаривал со мной год. Это было глубже простой обиды; он не знал разницы между взрослым и ребенком, признавая только более существенное различие – между материей и духом. Книга была производным духа, его уязвимым, бедным воплощением; я – безответственным представителем натуры, угрозой и обидчиком. Он сердился на меня как-то странно: как маленький на большую.

я крашу свою Сарру в заемные цвета, взятые у тех, кто, как в поговорке, рядом с ней не стоял, я пытаюсь сделать ее соседкой и ровней людям, о которых знаю в сотню раз больше, чем о ней.

«Подход дилетанта, которому достаточно упиваться памятью о вещах, полностью противоположен моему».

Где-то здесь все-таки надо сказать, что, да, я понимаю, что делаю сейчас – и зачем намазываю на тощую семейную галету драгоценное масло, сбитое другими. Ни об одном из этих людей нет ни слова в переписке моих домашних, и сколько ни купай ее в чужих историях, она не разбухнет.