Читать книгу «Шестикрылый серафим Врубеля» онлайн полностью📖 — Марии Спасской — MyBook.
cover















– Дядя Петя! – на бегу кричала девушка. – Довезете до «Славянского базара»?

– Отчего ж не довезти? Садись, поехали, – согласился тот.

Трясясь на жестких шинах, она уже предвкушала, как расскажет любимому о новой жизни, что зародилась у нее под сердцем благодаря их любви. То-то Володя обрадуется! Много раз предлагал он пожениться, но Александра все время отшучивалась. Говорила, что формальности ни на что не влияют, что они и так как одно целое и брак лишь только все опошлит. Теперь, пожалуй, имеет смысл принять предложение. И похвастаться любимому шестикрылым серафимом Врубеля.

У «Славянского базара» фельетонистка выпрыгнула из экипажа и, пробежав мимо швейцара, устремилась в ресторан. Володя и раньше частенько бывал в этом знаменитом заведении – они с университетским приятелем Коковцевым любили проводить здесь вечера. Коковцев служил в судебном ведомстве и иногда бывал Володе полезен. Скинув на руки гардеробщику пальто, девушка направилась в зал, взяв курс на метрдотеля.

– Прошу вас, любезный, проводите к князю Соколинскому, – распорядилась она.

Сбитый с толку уверенным тоном посетительницы, служащий ресторана осторожно осведомился:

– Князь вас ожидают?

– Само собой, – отмахнулась Александра, сосредоточившись на том, чтобы не испортить подарок Врубеля.

Швейцар с сомнением оглядел посетительницу и с видимой неохотой повел в номера. Александра шла за ним по длинному, освещенному электрическими рожками коридору, держа картину за уголок и стараясь не задевать длинную, в пол, юбку. Из-за дверей, мимо которых они проходили, слышалось пение цыганских хоров или томное, льющееся из патефона танго. Проводник остановился перед запертой дверью, стукнул в филенку и с достоинством удалился. Александра подумала, что это какое-то недоразумение – зачем в кабинете, где мужчины говорят о делах, звучать столь страстной мелодии?

Но в следующий момент дверь распахнулась, и на пороге предстал Серж Коковцев. Он был без рубашки и босиком. Пока бывший университетский друг Володи в изумлении таращился на нее, Саша с замирающим сердцем вглядывалась в переплетенный на диване клубок тел, в котором можно было различить ее обнаженного жениха и какую-то девицу. И тоже в неглиже.

– Вольдемар… – придя в себя, сипло проговорил Коковцев.

Тот не откликнулся, и Александра, отодвинув университетского друга в сторону, прошла в глубину кабинета. Еще одна девица сидела в кресле, подобрав под себя босые ноги и бесстыдно поглаживая ослепительно белую грудь. Она с любопытством рассматривала вошедшую, предвкушая пикантную сцену. Коковцев бросился к дивану и рванул товарища за плечо, с отчаянием выкрикнув, стараясь заглушить патефон:

– Да Вольдемар же!

И только теперь жених Александры оторвался от своего занятия и раздраженно выдохнул:

– Какого черта тебе нужно, Серж?

– Александра Николаевна пришла, – чуть слышно прошептал приятель.

– Какого черта… – начал было Владимир снова, но, должно быть, понял смысл сказанного Коковцевым и в панике вскочил.

Девица, захихикав, неспешно встала с дивана, собрала с пола юбки и удалилась за ширму. Ее подруга покинула кресло и, голая и пышная, как непропеченная булка, величаво ступая, тоже скрылась за загородкой. Оттуда раздался их громкий смех, слившийся с последними аккордами аргентинского танго.

Саша стояла перед голым князем, испытывая смешанные чувства. Хилый и бледный, как выбравшийся на свет червяк, он вызывал отвращение и жалость. Но сильнее всего фельетонистку душил гнев. И острое чувство предательства, раскаленными щипцами сдавившее внутри все так больно, что стало невозможно дышать.

– Сашенька, – робко начал жених, прикрываясь сдернутой со стула белой сорочкой.

– Как ты мог? – презрительно выдохнула девушка, краем глаза наблюдая, как Коковцев поспешно натягивает рубашку.

Она брезгливо отдернула руку, до которой дотронулся князь, и развернулась, чтобы уйти. И тут из-за ширмы выступили девицы, бесцеремонно загородившие дверь.

– Ну что же, господа, мы с вами прощаемся. Мы с Мими решили сегодня с вас денег не брать, – сообщила разодетая толстуха, делая царственный жест рукой.

– Постоянным клиентам раз в полгода положено бесплатное обслуживание, – хихикнула Мими.

Девицы развернулись и выплыли из номера. Следом за проститутками, подхватив шляпу и трость, опрометью выбежал Коковцев.

– Сашенька, ты не так поняла, давай поговорим, – взмолился оскандалившийся жених, торопливо одеваясь перед дверью и лишая невесту возможности уйти.

– Давай, – с неожиданной легкостью согласилась она. – Вот скажи мне, друг мой Владимир, что бы ты сказал, если бы застал меня в такой же ситуации? Ну, вот представь себе – приходишь ты в ресторан, где надеешься найти меня, скажем, в обществе Долли Иваницкой. Открываешь дверь в отдельный кабинет и застаешь свою невесту в объятиях вульгарного жигало. Долли при этом тоже раздета и тоже, похоже, нескучно проводит время. И, как явствует из прощальной речи кавалеров, это происходит далеко не в первый раз.

– Поверь мне, дорогая, ничего ужасного не случилось. Это вполне нормально, когда мужчина расслабляется в компании дам.

– Зачем тебе так расслабляться? Я бы поняла, если бы отказывала тебе в близости. Но я же не ханжа и с радостью дарю тебе ласки.

– Как ты не понимаешь? Это все не то! Мужчина по природе своей полигамен. Он любит одну женщину, а обладать хочет многими.

– Значит, все это время ты мне лгал?

– Отнюдь. И перестань уже сердиться. Сейчас поедем домой, напьемся чаю, ты станешь музицировать и петь, а я буду любоваться тобой.

Говоря это, он, стоя перед зеркалом, повязывал галстук. А повязав, поиграл бровями, подправил тонкую ниточку усов и, словно ничего не случилось, обернулся к девушке. И только теперь заметил картину у нее в руках.

– Саша, что это у тебя? Покажи.

– Тебе неинтересно.

– Почем ты знаешь?

– Это не имеет отношения ни к юриспруденции, ни к продажным женщинам.

Она отстранила его протянутую руку и вышла из номера. Владимир сделал было движение остановить ее, но Александра отшатнулась, и больше жених ее не задерживал.

…На Николаевском вокзале толпился народ – провожающие заглядывали в окна стоящего под парами поезда до Ярославля. У последнего вагона суетился, занося многочисленные чемоданы, круглый толстячок. Рядом сбивалась с ног сдобная хлопотливая дама, напомнившая Александре курицу, только что снесшую яйцо. Перебегая от корзины к чемодану, от чемодана к саквояжу, она, сверкая глазками и всплескивая ручками, то и дело спрашивала:

– Тусик, ты плед взял? А будильник? Будильник не забыл? А курочку? Где курочка отварная? Не вижу курочку!

Глядя на даму, фельетонистка дала себе слово, что ни за что не станет такой вот клушей – женой, полностью растворившейся в собственном муже. Вдоволь налюбовавшись на забавную пару, стала с нетерпением вертеть головой по сторонам, высматривая Савву Ивановича, обещавшего устроить ее с возможным комфортом. Заметив приближающегося в окружении свиты Мамонтова, приветственно махнула рукой.

– Доброго здоровья, Александра Николаевна, – проговорил меценат, подходя и галантно целуя ей руку.

Александра отпрянула, с негодованием выдернув кисть – она не признавала унизительного для женщины ритуала целования рук.

– Что же вы все брыкаетесь, как норовистая лошадка, – усмехнулся Мамонтов. И тут же стал серьезным. – Пойдемте, я представлю вас коллеге по перу.

Они прошли в купе и там нос к носу столкнулись с Тусиком.

– Позвольте рекомендовать вам господина Оглоблина. Кузьма Ильич пишет для «Московских ведомостей» под псевдонимом Неудобный. А это, Кузьма Ильич, Александра Николаевна – Саша Ромейко из «Шершень ля фам».

Супруга Оглоблина тут же кинулась к Александре, схватила ее за обе руки и зачастила:

– Голубушка, Александра Николаевна, прошу вас! Нет, умоляю! Как женщина женщину. Присматривайте за Тусиком! У него слабое горло, достаточно малейшего сквозняка, чтобы он простыл. Не позволяйте Кузьме Ильичу пить холодную воду! И следите, чтобы не раскрывался по ночам.

– Как унизительно и пошло! – оборвала Саша. И, выдернув пальцы из горячих рук собеседницы, сердито продолжила: – Вы что же, полагаете, что все путешествие мы с вашим Тусиком проведем в одной спальне? Не кажется ли вам, что этой своей просьбой вы как бы заранее благословляете супруга на адюльтер?

– Александре Николаевне палец в рот не клади, она у нас зубастая! – усмехнулся Мамонтов.

– Да ну, голубушка, какой там адюльтер! – Жена Неудобного замахала короткими ручками. – Тусик совсем как дитя, так что выбросьте глупые мысли из головы! Прошу вас как женщина женщину, проверяйте его перед сном, не прихватило ли сердце, не скрутило ли спину. Обещаете мне? Нет, вы непременно пообещайте!

– Да-да, хорошо, – чтобы только отделаться от докучливой особы, закивала фельетонистка.

– А ты, Тусик, дай мне клятву, что станешь во всем слушаться Александру Николаевну.

– Да, дорогая.

– Не «да», а поклянись.

– Ну, хорошо. Клянусь.

– Вижу, Александра Николаевна, вы нашли общий язык с будущим попутчиком, – проговорил Мамонтов. – Ну что ж, теперь, когда я уверен, что все у вас в порядке, пойду к себе.

Супруга Оглоблина покинула купе только тогда, когда дали третий гудок.

– Вы что же, знакомы с Мамонтовым? – расставляя на полке фотографические карточки, на которых был запечатлен он сам в компании с какой-нибудь знаменитостью, ревниво осведомился Неудобный.

– И весьма коротко, – соврала Александра, желая подразнить нового знакомого, внезапно оказавшегося снобом. – Настолько коротко, что Врубель даже зарисовал наше с ним застолье.

И девушка вытащила из саквояжа и поставила рядом с фотокарточками соседа карандашный набросок Врубеля.

– Вы позволите?

– Конечно.

Оглоблин потянулся и взял картон, рассматривая.

– Надо же! И в самом деле рука Врубеля. Это кто же тут трапезничает? Коровин, Серов, вы, Александра Николаевна, и Савва Иванович. А это кто?

– Издатель «Шершень ля фам» Петр Петрович Гурко.

– А, Петр Петрович! Не узнал, богатым будет. Любопытно переданы позы. Довольно напряженные, надо сказать. Хотелось бы узнать, о чем вы говорите?

– Я делала страшные пророчества, – округлила глаза Саша. – Говорила, что у Коровина ребенок родится убогим.

– За что ж вы его так?

– Не нравится он мне. Не в меру довольный собой и жизнью.

– Что же вы еще напророчили?

– Ну-у, я сказала, что, когда Савва Иванович разорится, все те, кто сейчас ест с его рук, все, для кого он создал свой оперный театр, сбегут от него, словно крысы. А может быть, даже спляшут на его костях, растащив остатки некогда огромного состояния.

– С чего вы решили, будто Мамонтов разорится?

– Он слишком любит искусство, вернее, себя в искусстве. И не жалеет денег для того, чтобы порадовать себя, любимого, идеальной постановкой на сцене собственного оперного театра. Как вы, конечно, знаете, костюмы, декорации, итальянские тенора – все в частной опере Саввы Ивановича по самому высшему разряду. И стоит немыслимых денег. Сейчас денег хоть отбавляй. Но рано или поздно белую полосу сменяет полоса черная. Не может все время человеку так сказочно везти. Рано или поздно случится катастрофа.

– Александра Николаевна, да вы завидуете Мамонтову!

– Вот еще! – презрительно фыркнула фельетонистка. – Чему завидовать? Его деньгам? Я тоже девушка не бедная. Свободе Мамонтова? Я тоже делаю лишь то, что я хочу. Так что здесь вы, Тусик, ошибаетесь.

Вопреки ожиданиям, на «Тусика» собеседник не обиделся и с живостью продолжил диалог:

– А что, исходя из ваших прогнозов, ждет Серова?

– Судя по тому, как Серов взялся за дело, он напишет портреты всех, кого только можно, включая царствующих особ.

– А что же Врубель?

– А Врубель сам сказал, что завершит свой путь земной в лечебнице для умалишенных.

– Отчего-то я совсем не удивлен. Вы знаете, Александра Николаевна, как-то я стал свидетелем одной беседы. С небезызвестным доктором Сикорским советовался озабоченный приятель Михаила Александровича. Приятель рассказал, что Врубель занял денег у всех своих друзей, сообщив, что ему нужно срочно ехать в Киев на похороны отца. А когда Михаил Александрович отбыл в Киев, в Москву пожаловал его отец. Приятель пошутил, что для покойника тот выглядел вполне неплохо. Так вот, Сикорский был чрезвычайно озабочен и заметил, что такие фантазии вполне могут быть симптомами надвигающейся душевной болезни. Я думаю, что Врубель слишком близко общался с психически больными и ему передалось их безумие.

– Что за чушь?

– Ничего не чушь. При росписи Кирилловской церкви в качестве натуры для апостолов с фрески «Сошествие Святого Духа» Врубель рисовал лица больных из расположенной на территории прихода психиатрической лечебницы. В истощенных силуэтах, в смятенных взглядах умалишенных он улавливал некое запретное знание, недоступное нормальному и, следовательно, ограниченному разуму. Говорил, что сумасшедшие знают что-то такое, чего не ведают обычные люди. Что они, отрезанные безумием от всего обыденного, способны испытать истинное духовное просветление. Думаю, Михаил Александрович умышленно сводит себя с ума неумеренным потреблением горячительного, чтобы стать такими же, как они, просветленным.

Неудобный еще раз вгляделся в рисунок, перевернул картон и отпрянул. Пристальным лазоревым взором на него глянул тонко выписанный человеческий силуэт о шести крыльях. Журналист «Московских ведомостей» передернулся, словно от озноба, и торопливо поставил картон на полку.

– Отчего вдруг на обороте шестикрылый серафим? – с недоумением протянул он.

– Это один из вариантов будущего великого врубелевского Азраила, – поддразнивая нового знакомого, зловеще проговорила девушка. – Сам Врубель вложил мне этот картон в руку, сообщив, что с изображенными на обороте все будет так, как говорили в тот момент, когда он их рисовал. Шестикрылый серафим за этим проследит.

– Не сомневаюсь, что так оно и есть. Врубель – человек необычный, это факт, – тонко улыбнулся Оглоблин. – Может, уже и достиг высших сфер, недоступных нашему пониманию.

Он склонился к саквояжу и спросил:

– Не побрезгуете откушать со мной курочку? Пусик варила, а она у меня большая мастерица.

Саша фыркнула, но от курицы не отказалась.

Прорезая бескрайние российские просторы, поезд стремительно мчался на север. Неожиданно для себя фельетонистка подружилась с соседом по купе. Александру забавляло, как, подпрыгивая на рельсах и сосредоточенно морща лоб, во время пути репортер Неудобный заранее строчил «молнии» на телеграфном бланке, чтобы во время стоянки успеть отослать материал в редакцию. Смешно шевеля губами, он вслух перечитывал:

– В честь приезда Витте губернатор Ярославля давал обед, на котором присутствовали представители земства и города, но министр, увлеченный осмотром святынь и торговых учреждений, к ужасу поваров, опоздал почти на полтора часа.

И, обернувшись к Саше, уточнял:

– Ну как? Достойно?

– Мы еще не приехали в Ярославль, а вы уже стешите составить отчет, – веселилась девушка.

– А как же иначе? Когда же писать?

– А вдруг министр успеет на обед? Вы выставите себя лгуном.

– Да ни за что не успеет, вот попомните мои слова. Насколько я знаю, Витте совершенно равнодушен к обедам и необычайно внимателен к святыням.

Поезд, не снижая скорости, несся по рельсам. В окне мелькали поля и перелески, на столе, выставив к потолку чудом уцелевшую ножку, подрагивала недоеденная курица, которой Неудобный настойчиво потчевал свою спутницу. Путешественники дремали на мягких диванах, ожидая прибытия. К ночи поезд пришел на вокзал. Вокзал оказался невелик, но чист и уютен. Ближе к полуночи выехали экстренным поездом до Вологды. Там уже пересели на пароход и продолжили путешествие по воде, запланированное вплоть до берегов Норвегии.

В Устюге задержались – в доме Грибанова была устроена выставка творений местных кустарей и некоторых редкостей. Александра прогуливалась по просторной избе среди мехов медведей и черно-бурых лисиц, рассматривая выставленную на полках оберточную бумагу высокого качества, произведенную здесь же, на местной мануфактуре. Повсюду стояли разнообразные жестяные шкатулки с бесчисленными секретами, в рулонах лежали льняные полотна, на столах красовались тонко вышитые скатерти.

Дав гостям насладиться народными промыслами, позвали в гостиную пить чай, и бородатые в поддевках представители купечества и городского общественного управления упрашивали министра финансов учредить в Устюге отделение Государственного банка, а также провести ветку Пермско-Котласской железной дороги через их город. Мамонтов внимательно слушал, кидая многозначительные взгляды на Витте. Министр финансов не говорил ни «да», ни «нет» и так же многозначительно молчал.

Министр со свитой ночевал в доме городского головы, остальные путешественники – в местной гостинице. Дальше двигаться возможно было только вплавь. Сбор назначили на раннее утро. С первыми лучами солнца к пристани стали съезжаться богатые коляски с высокими гостями и брички попроще, доставлявшие журналистскую братию. Пока навьюченные скарбом пассажиры взбирались на палубу, начался ливень. Под проливным дождем пароход «Николай» отчалил от Устюжской пристани, но не проплыли и десяти верст по Северной Двине, как он вздрогнул всеми своими стальными кишочками, беспомощно рванулся и сел на мель. По палубе забегали. То и дело слышались выкрики матроса:

– Вперед! Назад! Застопорить машину! Полный ход! Малый ход!

– Сама судьба не преминула удостоверить, насколько целесообразно ходатайство устюжского купечества перед министром о проведении железной дороги, – философски заметил Мамонтов, наблюдая из иллюминатора кают-компании, как в поднявшейся суматохе команда «Николая» выбивается из сил в попытках сдвинуть с места точно приросший к дну корабль.

Все тут же принялись восхищаться глубиной и своевременностью замечания железнодорожного магната. И репортер Неудобный тут же аккуратно занес слова Саввы Ивановича в записную книжечку, с которой никогда не расставался. Александра записывать поленилась, решив, что столь глубокую мысль будет трудно забыть.

Наконец собравшиеся в кают-компании путешественники в иллюминаторы увидели, как в синей мгле показались огни крохотного конвоировавшего «Николая» пароходика «Самоед». Пассажиры тут же высыпали на палубу и стали наблюдать, как капитан их корабля переговаривается с капитаном «Самоеда». Тот никак не мог взять в толк, что происходит и чего от него хотят. Когда наконец понимание было восстановлено, матросы долго и безуспешно пытались передать на «Самоед» канат, а когда передали, то выяснилось, что канат не к чему привязать. Наконец машинист «Самоеда» ухитрился прикрепить канат к своей машинной оси, и, надрываясь и кряхтя, крохотный пароходик стал тащить внушительного «Николая» с мели. Таким манером в шесть утра прибыли в Котлас.

Над берегом, где остановился пароход, возвышался погост. И, едва только ступив на землю, путешественники сразу же поняли, что двигаться можно только наверх. Пренебрегая уроном, наносимым верхнему платью, министр и свита стали карабкаться по насыпи. Александра взбиралась вместе со всеми, в особенно трудных местах протягивая руку охающему Неудобному. Взобравшись на самый верх и приложив к глазам болтавшийся на шее бинокль, Савва Иванович в восхищении зацокал языком.

1
...