Москва, август 1910 г.

Было не поздно, часов девять вечера, когда в квартире за букинистической лавкой раздался звонок. Захар Акимович уже спал, и это было хорошо. Кому нужны пустые разговоры – кто пришел? Зачем пришел? Если старик увидит, что поздний визитер – очаровательная юная девушка, вообще не даст покоя. А Ольга Павловна, и правда, прехорошенькая. Лев разглядел ее как следует еще тогда, в их первую встречу в доме графини Святополк-Червинской. Теперь же, помогая раздеться, еще раз имел возможность в этом убедиться. И удивлялся себе, как мог не заметить ее в Англии пять лет назад.

С Анной Рудольфовной Лев и в самом деле ездил в Лондон, на теософический конгресс, где председательствовала мисс Безант. Конгресс проводился в Кенигстонских садах в «Роял Палас отеле» и промелькнул, будто в тумане. В норд-экспрессе теософка всю дорогу что-то вещала о трех возможных путях движения к постижению сверхчувственной реальности, которая стоит за происходящим в дольнем мире.

Первый путь вроде бы восточный эзотеризм, преимущественно индийский. Путь второй, кажется, христианский. А вот третий – совершенно точно – розенкрейцерский.

И Минцлова считала, что третий путь – самый верный. Ибо главная цель теософии заключается в том, чтобы человеку, как высшему созданию Божьему, получить власть над природой, подчинить себе природные законы и распоряжаться ими по своему усмотрению. Но Лев был погружен в думы о недавно погибшей невесте Раисе и не слишком прислушивался к рассуждениям провидицы.

Они с Раисой хотели пожениться и жить вместе с дедом, помогая в лавке. Может, и вышло бы из этого что-то путное, хотя вряд ли. С Захаром Акимовичем общаться было настолько непросто, что даже Семен – сын старика-букиниста и отец Льва – в свое время предпочел перебраться с семьей из квартиры за торговым залом магазинчика в мансарду под самой крышей, что было явным понижением статуса.

Лев проживал на Лубянке с самого рождения и хорошо знал порядки доходного дома и его обитателей. По тому, какую квартиру выбирал наниматель, можно было судить о его положении в обществе. В помещении под парадной лестницей проживал швейцар Осип Осипович. Дородный старик в пушистых генеральских бакенбардах топил камины и печи, обогревающие вестибюль и лестницу, драил мозаичные площадки, чистил медные дверные ручки, а ночью по звонку отпирал дверь. Далее, на первом этаже располагались офисные помещения земского банка, букинистическая лавка Тихомирова, аптека восточных трав Син Гур Ли и зубоврачебная клиника доктора Ааронова.

Большие барские квартиры в десять-пятнадцать комнат в бельэтаже снимали состоятельные господа, которые постоянно менялись, ибо обычно арендовали квартиры на сезон, до лета, а затем съезжали на дачи. За это время материальное положение нанимателей зачастую претерпевало изменения, и осенью, как правило, в бельэтаж заезжали новые господа. В таких апартаментах вместо голландских печей уже было электрическое отопление и дозволялось держать рояли.

На остальных этажах в небольших квартирках с маленькими комнатами и окнами во двор селилась интеллигенция, и тоже каждый год сменяющая друг друга. А в крошечных, под самой крышей, помещениях с низкими потолками, на мансардах и чердаках, обитали бедняки – студенты и мелкие служащие. Здесь же, по соседству, прачки сушили белье. Именно там, под крышей дома, между развешанными для просушки простынями и учебниками по гражданскому праву и прошло детство Льва. Хотя в ранней юности, до его восьмого дня рождения, они с матушкой, отцом и дедом вместе жили в небольшой, но уютной квартирке за лавкой.

Занимаясь книготорговлей всю свою жизнь, к началу двадцатого века Захар Тихомиров представлял собой уникальный образчик московского букиниста, помешанного на старинных изданиях на самых разных языках, и был профессором своего дела, не хуже легендарного Кольчугина с Никольской. Ассортимент он подбирал придирчиво.

Некогда крепкий здоровяк, дед предпринимал дальние вылазки в пришедшие в упадок барские имения и тщательно осматривал тысячи покрытых пылью томов, отбирая раритетные фолианты. Таких букинистических редкостей за долгие годы у Захара Акимовича скопилось преизрядное количество, но продавать их букинист категорически отказывался. Жил он за счет грошовой торговли подержанными учебниками, бульварными романами, сочинениями Загоскина, Булгарина, переводами Дюма, Вальтера Скотта и Диккенса.

Знающие люди, заглядывающие в лавку к Тихомирову и перебирающие его сокровища, оценивали собранную коллекцию в огромные суммы, и некоторые были готовы купить ее целиком, но деньги как таковые Захару Акимовичу были не нужны.

Довольствуясь малым, букинист и родных держал в черном теле. Каждому члену семьи заглядывал в рот, считая съеденные куски, и требовал, чтобы вещи донашивали до состояния ветоши.

Не выдержав, жена букиниста забрала сына Семена и вернулась в деревню, откуда в свое время Тихомиров увез ее в Москву, но вскоре привезла обратно, сообщив, что взрослого парня, не привыкшего к сельскому труду, в деревне ей не прокормить. Мальчишка проявил к учению большие способности, с отличием закончив городскую гимназию, и без помощи родителя поступил в университет.

Зная скаредность отца, старался перебиваться сам, давая частные уроки. Захар же Акимович, справивший Семену фуражку и шинель и обеспечивший подержанными учебниками, искренне полагал, что выучил сына на собственные деньги.

Закончив университет, Семен женился на горничной господ из бельэтажа и стал учительствовать в гимназии. Молодая родила сына, назвала его Львом, и по мере сил помогала в лавке, а потом стала хворать, пока окончательно не слегла. Семен решил, что нездоровье супруги вызвано крутым характером Захара Акимовича и книжной пылью, и, не считаясь с нехваткой средств и удобством проживания в просторных комнатах за лавкой, на восьмом году жизни Льва арендовал мансарду.

Тогда-то и появились благодетели. Торговец лесом из Нарвы Альберт Устинов снял той осенью квартиру в бельэтаже, и его супруга, чахоточная Ада Константиновна, пригласила отца давать уроки их сыну Алеше.

Лев Алешу не любил. И не просто не любил, а до нервической дрожи не мог терпеть рядом с собой разодетого в матросский костюмчик мальчишку с вечно шмыгающим носом и приоткрытым слюнявым ртом.

Льву было восемь, Алеше – лет пять, не больше, и Устиновы решили, что мальчики – друзья. Когда гулял Лев, выпускали во двор и Алешу, и соседский мальчик хвостом ходил за Львом, с восторгом выполняя все его просьбы и принимая участие в играх.

Стараясь держать себя в руках, Лев выработал определенную тактику – главное, чтобы Алеша не прикасался к нему своими липкими ручонками и как можно реже попадался на глаза. Все вроде бы было неплохо, и, засыпая, Лев каждый вечер возносил молитвы Боженьке за доброту. Но затем Лев вдруг заметил, что матушка носит старые платья мадам Устиновой. В душе поднялась волна острой боли, заглушить которую Лев пытался, запираясь в сарае, снимая ботинок и до крови расковыривая гвоздем стопу. И когда боль физическая, обостряющаяся при каждом шаге, подавляла боль душевную, Льву становилось легче.

Дома не замечали, что мальчик начал хромать, ибо были поглощены своими заботами. Лев хромал, мучился от раздирающей его боли и делал вид, будто не обращает внимания на матушкины «обновки». Но мадам Устинова не унималась – ее благотворительность все росла и ширилась. Теперь уже отец донашивал костюмы господина Устинова. И снова Лев запирался в сарае и теперь уже, ковыряя собственную плоть ржавым железом, выл в голос, ругал доброго Боженьку, допустившего такое унижение, и желал себе смерти. Жить с ощущением собственной никчемности было выше его сил, а что-либо изменить Лев не мог. Но когда на обеденном столе стали появляться недоеденные ужины господ из бельэтажа, Льва обуяла дикая ярость. И мальчик решил действовать.

В тот год зима выдалась на удивление холодная, и Лев, отказывая себе в котлетах с устиновского стола, начал подкармливать крупного красивого пса Валета, обретавшегося на Лубянской площади у биржи извозчиков.

Возвращаясь из гимназии, Лев доставал свой несъеденный обед и бросал собаке. Собака на лету ловила котлету и, заглотив угощение, убегала к трактиру. На Льва внимания никто не обращал – из-за холодов гуляющих было немного, а редкие прохожие, закутанные до самых бровей, спешили поскорее укрыться в тепло. Когда Валет привык к ежедневной подачке, Лев, не выпуская приманку из рук, стал зазывать пса в дальний скверик, и, скрывшись в густых заснеженных кустах, протягивал котлету на ладони. Валет еду брал, но дрессуре не поддавался. Однако Лев имел цель, для достижения которой готов был заниматься с кобелем до бесконечности. И день за днем отрабатывал приемы дрессировки, пока собака не стала видеть в мальчишке хозяина.

Вскоре пес, виляя хвостом, ждал своего кормильца у входа в сквер. А потом Валет стал выполнять команды. Понемногу, шаг за шагом, Лев добился от кобеля безоговорочного подчинения, и ближе к весне перешел ко второй части своего замысла. Этой зимой благотворительница Ада Константиновна отдала им старый Алешин башлык. Его-то и использовал Лев, чтобы притравить пса. Лев совал собаке в морду башлык и кричал: «Фас!», и Валет бросался рвать Алешину вещичку зубами.

Был прекрасный майский день, когда Лев решил, что время настало. По прилегающим переулкам он привел Валета во двор и, дождавшись, когда выйдет Алеша, негромко скомандовал: «Фас»!

Собака не тронулась с места, с недоумением глядя на нового хозяина. Тогда Лев достал из ранца изодранный башлык и сунул в палевую морду. Пес схватил зубами рваную тряпку и, шумно втянув воздух ноздрями, точно нюхая ветер, скачками устремился прямо на Алешу.

Стоя спиной к арке, малыш играл тонкой палочкой с серебряным обручем, и не сразу заметил грозящую опасность. И только в самый последний момент Алеша обернулся на приближающийся топот собачьих лап и, отшатнувшись, упал. Пес, обронив башлык, прыгнул на мальчика сверху.

Закрыв лицо ладошками, Алеша закричал от страха и боли, собака же, не обращая внимания на крики, молча рвала зубами детскую плоть.

В первый момент Лев обрадовался, что его затея удалась. Но в следующее мгновение, спохватившись, уже бежал к месту трагедии, чтобы забрать явственно указывающую на него улику. А когда приблизился к сплетенному из детского и собачьего тела клубку, увидел, что к ним уже спешат со всех сторон.

Торопливо спрятав в ранец башлык, Лев, окруженный зеваками, отогнал собаку, подхватил истерзанное тельце Алеши на руки и, продираясь сквозь толпу, понес в бельэтаж, слыша надсадный собачий вой и краем глаза отмечая, что швейцар ломом молотит Валета по голове.

Он позвонил в квартиру, прошел мимо застывшей в дверях прислуги, внес еле живого Алешу в роскошную гостиную, положил на атласный пузатый диван, и вот тогда Ада Константиновна порывисто прижала пальцы к губам и взглянула на Льва с безграничным ужасом, искупающим все пережитые унижения и обиды.

Когда Лев уходил, благотворительница сунула ему в руку десятирублевку, и Лев еще долго после отъезда Устиновых хранил окровавленную бумажку в папиросной коробке и отдал только тогда, когда выяснилось, что не на что хоронить мать.

Мать умерла через год после этого происшествия.

С отъездом Устиновых все изменилось. Отцовских денег не хватало на отдельное жилье, и пришлось вернуться к деду, в квартирку за лавкой. Не выдержав склочной жадности Захара Акимовича, матушка снова захворала, на этот раз смертельно.

После ее смерти отец опустился, много пил, и Семена Захаровича с позором выгнали из гимназии. Вскоре отец допился до того, что замерз в сугробе.

Лев часто размышлял, как относиться к случившемуся. В сложившейся ситуации зло и добро были увязаны так тесно, что отличить одно от другого было невозможно. С одной стороны, после решительных действий Льва родители умерли – это, несомненно, было зло. Зато прекратилось унижение подачками. Кроме того, поселившись у деда и сумев добиться расположения старика, Лев смог прочитать все те редкие и удивительные книги, которыми старый букинист так сильно дорожил.

А еще Лев познакомился с собирателями редкостей, приходившими к Захару Акимовичу в лавку. Разжившись редкой книгой, дед и сам частенько наведывался к друзьям-библиофилам похвастаться, и для надежности – чтобы лихие люди не ограбили в пути – брал с собой подросшего внука. Чаще всего старик отправлялся к большому оригиналу Танееву, знатоку Сен-Симона и Луи Блана, некогда шокировавшему Москву левыми высказываниями и радостным ожиданием, когда же мужики придут рубить господам головы. В его поместье в Демьянове – в огромном, нетопленом доме, имелась ценнейшая библиотека.

Великолепна была коллекция гравюр, посвященных Французской революции, но особую ценность представляло собрание редких изданий малых серий. Как только где-нибудь выходило издание в нескольких экземплярах, Танеев не успокаивался, пока из Берлина, Парижа, Лондона или Вены не получал своего экземпляра. Книжные магазины Готье, Ланг и Кнебель работали на Танеева. И поэтому дом в Демьянове постоянно перестраивался, чтобы с максимальным удобством разместить несметные тысячи книг. Часто старик Танеев не мог справиться со своими книжными богатствами, и тогда на помощь ему приходили друзья-книголюбы. Приходили не одни, приводили с собой детей и внуков. Там, в усадьбе Танеева, Лев впервые увидел Анну, дочь адвоката Рудольфа Минцлова.

Дед Анны Рудольфовны служил в императорской публичной библиотеке и создал средневековую книжную келью «кабинет инкунабул», также известную под названием «комнаты Фауста».

В доме у Минцловых была обширнейшая оккультная библиотека, что, учитывая более чем тридцатилетние изыскания старика Минцлова в этой области, было совсем не удивительно. Анна Рудольфовна, тогда еще довольно молодая, но уже некрасивая, рыхлая и невероятно загадочная в своих высказываниях, объездила мир, посетила Египет, Алжир, Тунис, остров Крит и Сицилию, а также, если верить ее рассказам, была на короткой ноге со всеми видными оккультистами обоих полушарий.

Среди знакомых из усадьбы Танеева она особо выделяла истеричного балованного сына профессора Бугаева, также приходившего помогать вместе с отцом.

Боря Бугаев писал стихи, стихи странные, со смыслом настолько туманным, что, кажется, его и вовсе не было, но Анне Рудольфовне стихи эти казались чуть ли не высшим откровением. Минцлова говорила, что это символизм и что за символизмом будущее. Что это выход за пределы собственной судьбы, воспоминания о том, чего ты никогда не видел. Говорила, прикрыв глаза и понизив голос – как и все, что она произносила, и это придавало ее словам видимость пророчества.

В ранней юности под влиянием Бугаева Лев тоже хотел стать поэтом. И даже пробовал писать стихи и очень старался быть символистом, особенно после того, как прочитал первый сборник Бориса, подписанный псевдонимом Андрей Белый. Но затем ко Льву в руки попал труд Шопенгауэра «Мир как воля и представление», и поэзия утратила свою прелесть.

Общаясь с Анной Рудольфовной и проникаясь ее идеями, Лев понял, что, если кто-то и может повести заблудившееся человечество за собой, то только Учителя, Которые Знают. И Лев решил бежать от пошлости, ставшей обыденностью. Бежать в оккультизм. А проводницей избрал Минцлову, ибо Анна Рудольфовна говорила о Великих Посвященных запросто, как о ближайших соседях по подмосковной даче.

Дед одобрил решение внука. Старый букинист очень уважал Минцловых, усматривая в Анне Рудольфовне, ее отце и деде оккультную династию. И при каждом удобном случае наставительно говорил, чтобы Лев держался Анны и во всем ее слушался. Старик даже предложил Минцловой в случае надобности использовать Льва в качестве помощника-секретаря, хотя бы и бесплатно. И Анна Рудольфовна охотно использовала. А денег, само собой, не платила. И на Лондонский конгресс в девятьсот пятом году Лев поехал за свой счет.

Чтобы собрать средства на дорогу, Льву пришлось пойти на определенную хитрость – сделать книгу, которой не существует. Создать один-единственный, уникальный экземпляр и продать за большие деньги.

Тайком от деда Лев перерыл библиотеку Захара Акимовича, выискал подходящие по смыслу тексты из творений Альберта Великого, Арнольда де Вилланова, Рогерия Бакона, присовокупил несколько тем из трактатов аббата Тритемия. Все это старательно переписал на искусно состаренных листах и заключил в качестве дополнения под сафьяновую обложку ветхой инкунабулы за авторством Генриха Корнелия Агриппы из Неттесгейма, озаглавленную «De Occulta Philosophia libri tres», исправив на форзаце слово «tres» на «quatuor». Придуманная им легенда гласила, что три части этой книги были изданы еще при жизни Агриппы, и лишь четвертую любимый из учеников алхимика и мага из Неттесгейма от руки дописал на свой страх и риск, вложив туда все то, что мудрец передал на словах, не доверяя печатному станку.

Книг Агриппы по оккультной философии в библиотеке деда имелось штук пять, полистать старик любил ту, что поновее, остальные задвинул в дальний угол, так что мгновенное разоблачение Льву не грозило.

Сбывая фальшивку на Никольской, Лев изложил покупателю свою версию уникальной находки. Из рассказа Льва выходило, что неизвестный путешественник, прибывший из Ассиза, принес книгу Агриппы прямо в букинистическую лавку Тихомирова на Лубянке и запросил за нее огромные деньги. И Лев, не ставя деда в известность, книгу купил. Потому что знал, что на Никольской найдутся понимающие люди, которые дадут вдвое больше уплаченного. И, хотя недоверчиво поглядывающие на продавца перекупщики дали значительно меньше того, что можно было бы выручить у старика Танеева, Лев все равно остался доволен. Ибо Танеев обязательно похвастался бы приобретением перед Захаром Акимовичем. Тот, несомненно, подделку бы распознал, и разразился бы страшный скандал. Зная характер деда, Лев решил, что лучше потерять в деньгах, чем до конца своих дней слушать обличительные речи старого зануды.

Чтобы не вызывать ненужные вопросы у вечно сидящего в лавке Захара Акимовича, книгу печатал тайком, в бывшей своей мансарде, договорившись с обитающим там ныне студентом Аркашей Пряхиным.

Пряхин придерживался революционных настроений, распространял агитационные листовки и очень заинтересовался возможностью изготовления печатной продукции на дому. К юношам присоединилась сестра Пряхина, миловидная курсистка Раечка, самым очевидным образом влюбившаяся в Льва. Лев тоже не остался равнодушен к бойкой черноглазой девице. И когда в декабре тысяча девятьсот пятого года Раису Пряхину во время вооруженного восстания убили случайным выстрелом, Лев долго горевал, и даже отправившись в Лондон на конгресс, не мог думать ни о чем другом, кроме как о погибшей подруге. Потому, должно быть, и не заметил очаровательной мордашки девицы Волынской.