– Ну, Женечка, что вам сказать? – протянул он. – Я и сам знаю немного. В прошлом Сирин блестящий хирург, по-моему, закончил военно-медицинскую академию у нас тут, в Питере. Во время первой чеченской кампании работал в Моздокском госпитале. Оперировал раненых в полевых условиях. Я как-то заглянул к Максику, мы сидели на кухне, и к нам присоединился Викентий. Дружили они, что ли? Не поймешь. Вроде такие разные. – Караджанов с недоумением пожал плечами. – А может, и дружили. И за столом Сирин рассказывал страшные вещи. Говорил, что часто вспоминает широкое поле, бескрайнее месиво чернозема где-то под Старыми Атагами. Говорил, что как закроет глаза, ему так и видится, как в этой хляби чуть ли не по ось засела автоперевязочная. А по бокам к ней прилепились противошоковые палатки. Неподалеку, в расползающейся грязи, каким-то чудом садится «вертушка», доставившая очередную партию раненых. На уцелевшем мукомольном заводе расположился медицинский отряд специального назначения, где он с коллегами проводит операции. Честное слово, Жень, меня, взрослого мужчину, мороз продирал по коже, когда он рассказывал про глубокие впадины вместо лица с дрожащими глазными яблоками, про повреждения сосудов шеи, когда голова держится неизвестно на чем, про ранение трахеи – едва заметную дырочку в горле, края которой бьются при вдохе и выдохе. И про вывернутые наизнанку кишки, которые приносили в отдельной тряпке вместе с раненым солдатом. Я только слушал, и то мне было страшно! А Сирин все это видел. Да что там видел! Пропустил через себя! За сутки у него на столе бывало до семидесяти раненых! Может ли человек после такого оставаться адекватным?

Я неопределенно дернула плечом. Караджанов увидел мой жест в зеркало и подхватил:

– Вот и я говорю. Так что, Женечка, атмосфера в квартире вашего отца, мягко говоря, нездоровая. Прямо – жуткое местечко. От этого Сирина так и веет смертью.

Тимур Гасанович попросил водителя поддать газку и замолчал, глядя на дорогу, серой лентой летящую под колеса авто. Затем сухо проговорил:

– Мне кажется, ваш отец, Женя, умер не своей смертью. У Сирина были все шансы убить его так, чтобы комар носа не подточил. Ведь он врач, хирург! Думаю, он имеет далеко идущие планы присоединить себе освободившуюся комнату и сделает все, чтобы вы от нее отказались. И вот что я вам скажу. Если Викентий будет предлагать вам выкупить комнату отца, не раздумывая, соглашайтесь. А то, боюсь, вас ждет та же участь, что и Максика.

Я покосилась на Караджанова. Полная чушь! Сирина никто не заставлял извещать меня о смерти родителя. Если он планирует завладеть всей квартирой, в его интересах помалкивать. Однако Викентий Палыч для чего-то позвонил и уведомил меня о дате похорон, и это самое надежное его алиби. Но, с другой стороны, сосед, возможно, опасается Алики. Может, Сирин по каким-то своим причинам счел, что ему будет выгоднее, если я унаследую освободившуюся комнату, оттого и вызвал меня в Питер? В любом случае ситуация становится интересной. Алика считает, что к смерти отца приложил руку Караджанов, Тимур же Гасанович кивает на Сирина.

– Если имеются сомнения в естественных причинах смерти папы, то почему не делали вскрытия? – вслух удивилась я.

– Жара, май месяц. – Караджанов задрал подбородок и почесал поросший бородой кадык. – Да никто и не настаивал на вскрытии, – добавил он. – Как известно, для этой процедуры требуется заявление родственников, а вы, Женя, честно говоря, примчались с корабля на бал, когда уже могилу закапывали.

В голосе его прозвучало осуждение, и я с трудом подавила досаду, готовую вот-вот вырваться наружу. Кого я спрашиваю? Караджанова, которого подозревают в убийстве свои же сотрудники? А вдруг он действительно убийца? Так. Стоп. Не хватало затеять расследование! Зачем мне все это? Отца я не знала, а уж людей, которые его окружали, и подавно. Наследство? Жила же я все эти годы без дачи и комнаты в питерской коммуналке, и неплохо жила! Может, имеет смысл оставить все, как есть, и вернуться домой? Но вместо того, чтобы попросить остановить машину, я не без сарказма спросила:

– А что же Алика Николаевна не написала заявления? Она же считает себя гражданской женой отца и даже сообщила, что носит под сердцем папиного ребенка!

– Да что вы? – удивился шеф редакции. – В самом деле? Алика Боярская беременна от Мерцалова? Я ничего об этом не знаю. Мне казалось, что Алика встречается с Илюшей. То-то я думаю, с чего это она вдруг так по Максику убивается? Надо же, гражданская жена. Чудны дела твои, господи!

Он помолчал и, обернувшись, кинул на меня игривый взгляд и растянул в улыбке широкие губы.

– Простите, Женечка, мое любопытство. А вы в какой сфере трудитесь?

– Я тоже журналист, – откликнулась я.

– Не может быть! – еще шире заулыбался Караджанов. – И в каком же издании?

– Я пишу для центральной газеты подмосковного города, в котором живу, – пустилась я в объяснения. – Так, ничего особенного. В основном освещаю события культуры.

– Так, значит, мы с вами коллеги! – так и искрился радостью отцовский начальник. – Ну что же! Ваш папа был превосходным обозревателем литературных новинок. Если захотите сменить область творчества, всегда милости просим!

* * *

Машина затормозила у дверей восточного ресторана, переливающегося затейливыми огнями. На сверкающей вывеске арабской вязью тянулось трудно читаемое название. Тимур Гасанович выбрался из салона первым, распахнув заднюю дверцу, галантно предложил мне руку. Несмотря на дождь, перед входом в ресторан толпились добравшиеся раньше нас сотрудники редакции, ожидая разрешения Караджанова заходить внутрь. Шеф вальяжно проследовал в заведение, и только после этого следом двинулись остальные гости. За маленькой прихожей с гардеробом просматривался просторный зал, разделенный на зоны невысокими перегородками по принципу купе. Для поминок отвели дальнюю часть зала, где перегородок не было, а возвышался буквой «п» длинный стол, заставленный бутылками со спиртным, разнокалиберными бокалами, тарелками под закуски и приборами. Караджанов уселся в верхней, короткой части литеры, усадив меня, на правах близкой родственницы покойного, по правую руку от себя. Слева от начальства расположился невзрачный человечек с проплешиной, о котором Илья, пристроившийся с другого моего бока, шепотом сообщил, что это финансовый директор. Меня позабавило, что парень откровенно заигрывает со мной, нимало не смущаясь прискорбными обстоятельствами нашего знакомства. Алика села с другой стороны стола, всем своим видом показывая, что до меня и Ильи ей нет никакого дела. Надо же, а Караджанов говорил, что они встречаются!

В ресторане народ начал отходить после утомительного похоронного процесса. Послышались смешки и громкие возгласы, звон бутылок о бокалы и краткие тосты «хороший был мужик, пусть земля ему пухом»… Нерасторопная официантка с достоинством королевы обносила гостей закусками, расставляя перед каждым его порцию. Я с тревогой смотрела, как Караджанов опрокидывает стопку за стопкой, подливая водку себе и финансисту из стоящей напротив них бутылки. Я сразу дала понять, что в спринтерском забеге без закуски участвовать не буду, и Тимур Гасанович потерял ко мне интерес, отвернувшись в противоположную сторону. Разносчица успела обойти половину гостей, когда Караджанов вдруг хватил кулаком по столу и на весь зал гаркнул:

– По какому праву?

Финансовый директор вжал голову в плечи и принялся его увещевать:

– Тише, Тимур Гасанович!

– Что тише? Что тише? – проревел шеф редакции. – Я спрашиваю, по какому праву Мерцалов узурпировал общение с Грефами? Я, может, тоже хочу регулярно брать у них интервью! А дорогой покойничек настроил Грефов против нас, и Элла бросилась от меня бегом, как только увидела на кладбище!

Главный редактор рывком развернулся ко мне и глянул в лицо мутными пьяными глазами.

– Теперь, вот, доченька Максимкина примчалась! – ернически сообщил он на весь ресторан. Из-за одной из перегородок в середине зала показалось любопытное щекастое лицо с тонкой ниточкой усов и, одобрительно крякнув, скрылось обратно. – Тоже, между прочим, журналист! – гремел Караджанов. – Грефы небось надеются, что теперь она будет в «Невском эстете» статейки о них писать! Вот уж дудки, пусть не рассчитывают! Я не возьму эту провинциальную девицу даже полы у нас мыть! Пусть сидит в своей заштатной газетенке и не высовывается! Не хватало мне еще одну змею на груди пригреть!

Новый удар кулака по столу подкрепил его слова. Толстые губы в бороде вытянулись в трубочку, выплевывая злобные ругательства и напоминая осьминожий клюв в обрамлении щупалец.

– Мы всей редакцией ломаем головы, что за гаденыш накатал на меня донос в прокуратуру! А тут и думать нечего! Судя по наглым Максимкиным глазам, это он, паскуда, меня вложил! Я его к стенке неопровержимыми доказательствами прижал, а он лишь смотрел и ухмылялся! И у доченьки его такие же подоночные глазенки! Ишь, сидит, как ни в чем не бывало!

Нападение было так беспричинно и внезапно, что я с трудом сдержалась, чтобы не закашляться вставшим поперек горла яблоком. До конца не веря в то, что на самом деле слышала только что отповедь из уст приветливого Караджанова, я поднялась и стала пробираться к выходу.

– Иди, иди! – кричал мне вдогонку Тимур Гасанович, размахивая пустой стопкой. – Плакать не будем! Помер Максим – и хрен с ним! Дышать легче стало! Без него воздух чище!

До дверей оставалось совсем немного, и я сделала рывок, чтобы покинуть зал как можно скорее. И с этими людьми мой папа бок о бок прожил жизнь? Да я бы ни минуты не осталась в редакции, будь у меня такой руководитель! Выскочив из ресторана, я подняла руку, голосуя, и сразу же рядом со мной притормозила машина. В голове билась заносчивая мысль: «Хотела уехать, а теперь вот из принципа не уеду! Буду, назло вам всем, мозолить глаза. И, дайте срок, выясню, отчего умер Максим Леонидович Мерцалов!» За спиной хлопнула дверь, и в зеркальном стекле витрины отразился выбежавший из ресторана Илья. Запыхавшись, подбежал и схватил меня за руку, не давая сесть в машину.

– Женя, подожди! – Лиловые губы его виновато улыбались. – Ну что ты, в самом деле? Обиделась на шефа?

– Ни на кого я не обиделась! – с силой рванулась я. – Мне нужно ехать.

– Хочешь, провожу?

– Спасибо, не стоит.

Я сделала еще одну попытку сесть в машину, но парень решительно захлопнул дверцу авто и проговорил, глядя вслед удаляющемуся такси:

– Ну что ты, Жень, завелась с полоборота? Тебе нужно успокоиться. Пойдем, посидим в одном приятном кабачке, пропустим по стаканчику. Если хочешь, я поясню в общих чертах, за что шеф на тебя взъелся.

В ушах все еще стоял пьяный голос Караджанова: «И у его доченьки такие же подоночные глазенки!», и докопаться до истоков лютой ненависти Тимура Гасановича было, конечно же, интересно. Поэтому я позволила взять себя под руку и двинулась с Ильей. Дождь перестал, и город осветило солнце. Мы шли по центру Питера, а навстречу нам двигались веселые беспечные люди, громко смеющиеся и выглядящие абсолютно счастливыми, чего нельзя было сказать обо мне. Ощущение гадливости не отпускало. Казалось, меня вымазали смолой и вываляли в перьях, и теперь все прохожие смотрят на меня и смеются над глупой неудачницей, неизвестно зачем приехавшей в их город.

– Понимаешь, Жень, Караджанов помешан на Элле Греф, – попыхивая неизменной сигаретой, просвещал меня Илья. – Она для него недосягаемая богиня. Звезда. Объект поклонения. Фетиш. Не поверишь, Гасаныч стянул у нее перчатку и хранит в специальной коробке. Правда-правда, я сам видел! Шеф бросил свою старуху, и мы все ждем, когда он посватается к Элле. Но Грефиха так искусно избегает общения с окружающими, что Караджанову остается только кусать локти и злиться на Максика. Твой отец каким-то чудом втерся к Грефам в доверие и оборонял свои позиции до последних дней жизни. Интересно, каким образом ему удавалось это делать?

Щелчком отшвырнув докуренную до фильтра сигарету в клумбу с ирисами, он выдержал театральную паузу, ожидая ответной реплики, но, так и не дождавшись, буднично закончил:

– Вот Караджанов и бесится, ибо не знает, как поведут себя Грефы теперь, когда Максика не стало. Так что ты, Жень, тут ни при чем. Ничего личного. Просто ревность старика к молодой сопернице, способной перейти ему дорогу.

Возможно, что дело обстоит именно так. Но почему вдруг змея, пригретая на груди?

– О каком доносе говорил Караджанов?

– Не обращай внимания, – беспечно откликнулся Калиберда. – Максик тут ни при чем. На шефа кто-то из наших настрочил заявление в прокуратуру, и Караджанов исходит ядом, подозревая всех подряд. А Максик попал под раздачу.

Пока мы шли, Илья ненавязчиво взял меня за руку и время от времени прижимался несколько сильнее, чем мне бы хотелось. Небрежная манера, с которой парень себя вел, выдавала в Калиберде завзятого ловеласа. Подобные типы не вызывают у меня ничего, кроме раздражения. Отстранившись, я вынула руку из его ладони и суровым взглядом пресекла попытку снова завладеть моей рукой.

– Почему ты называешь моего отца Максик? – сухо спросила я, спускаясь по ступенькам в бар «Пикадилли», к которому свернул мой спутник.

Илья придержал дверь, пропуская меня в полуподвальчик, и, проследовав за мной, кивнул на пустующий столик подальше от барной стойки. Я уселась лицом к залу, чтобы видеть дверь, мой кавалер занял место рядом.

– Не люблю сидеть спиной к двери, – пояснил он, пристраивая руку на спинку моего стула.

Смерив парня холодным взглядом, я устало выдохнула:

– Меньше всего я намерена на похоронах отца заводить роман. Убери руку.

– Жаль. – В голосе Калиберды мелькнула легкая грустинка. – У нас могло неплохо получиться. Но дружить-то мы можем?

Уморительно поднятые брови и глаза, как у кота из «Шрека».

– Дружить можем, – не сдержала улыбки я.

В заведении играла негромкая музыка и беззвучно сновали от столика к столику вышколенные официанты с подносами в руках.

– Ты спросила, почему Максик?

Илья неторопливо выложил на стол смартфон, портсигар и бензиновую зажигалку, небрежно дернув плечом.

– А как его еще называть? Он мужик активный… Был активный. Общался со всем Питером. И в каждом кабаке, каждой бильярдной и сауне у него имелись друзья.

Мне стало обидно за папу.

– Можно подумать, отец только и делал, что мотался по саунам, – насупилась я. – Между прочим, он еще готовил репортажи.

Илья взял зажигалку и принялся крутить металлический прямоугольник в длинных тонких пальцах.

– Ты зря дуешься, Жень. Твой отец был…

Он замолчал, подбирая слова.

– Такой непосредственный. Веселый. Легкий. Не только я, весь Питер звал его Максик, и никто из тех, с кем он общался, не принимал твоего отца всерьез. Не понимаю, как Грефы доверились такому легкомысленному человеку! Натреплется вечно, наобещает золотые горы и ничего не сделает. Носится по городу, хлопочет, и все впустую.

Глядя, как напряглось у меня лицо, Илья поспешно добавил:

– Но ты не думай, никто на него не обижался. Это же Максик! Он был человек-праздник. Фейерверк. С ним не соскучишься.

Илья заказал две «пино колады» и, щелкнув «zippo», закурил, ожидая, когда нам принесут выпить.

– Твой отец увел у меня Алику, – тихо проговорил он, – и то я на него не в претензии. Вот на нее я страшно зол.

– Почему не на отца? – удивилась я.

– Максик – он и есть Максик, – Калиберда криво усмехнулся. – На него не обижаются.

Его слова подтверждали замечание Тимура Гасановича, которое главный редактор сделал в машине относительно отношений между Ильей и Аликой, и я с интересом взглянула на рассказчика, ожидая продолжения. Неслышно приблизившийся к столу официант составил с подноса напитки и, будто скользя по воздуху, удалился.

– Алика обвела твоего отца вокруг пальца, – раздраженно выдохнул Илья, заметив искру любопытства в моих глазах. – Эта сучка заморочила Максику голову. Твой отец написал завещание на имя Алики Николаевны, а через неделю приказал долго жить. И что-то мне подсказывает, Жень, что умер не без Аликиной помощи.

«Три!» – отметила я про себя, имея в виду нового подозреваемого в убийстве моего отца. Первые два: Караджанов и Сирин. И вот теперь для полноты картины в списке потенциальных убийц появилась красивая женщина. Алика Николаевна Боярская. Я пригубила коктейль и стала сквозь бокал рассматривать узор на занавесках, а Илья, вертя в руках зажигалку, продолжал:

– Я мог бы показать тебе дачу отца. Не желаешь завтра съездить за город?

– Даже не знаю… – засомневалась я в целесообразности подобной прогулки, но шевельнувшееся любопытство пересилило сомнения. От любопытства кошка сдохла. А мне вот не хотелось бы.

– Разве не интересно посмотреть, что у тебя Алика Николаевна собирается отсудить? – искушал Илья. – Может, ты сравнишь городскую и загородную недвижимость и решишь, что комната в коммуналке тебе не нужна и лучше требовать дачу.

– Откуда такая забота о моей персоне?

– Завещание можно оспорить, – он с силой затушил окурок в пепельнице, выпуская дым через тонкий нос с породистой горбинкой и залпом опрокидывая в себя коктейль. – Жень, не думай, я помогу. У меня масса знакомых юристов, готовых проконсультировать такую очаровательную девушку, как ты. Да и с Алики не помешало бы сбить спесь.

– Ну что ж, пожалуй, можно и съездить, – согласилась я.

Едва уловимая смена эмоций промелькнула на лице Калиберды. Кошка сдохла, хвост облез. Надеюсь, это не про меня.

– Спасибо за компанию. Пожалуй, пойду. – Я поднялась из-за стола. – Провожать не нужно, я возьму такси.

– О’кей, завтра с утра буду у дома Максика, – парень с хрустом потянулся, откидываясь на спинку стула. И вдруг добавил: – Ты там смотри, Жень, с Сириным поосторожней! Максик говорил, что он товарищ непредсказуемый и не слишком-то жалует чужаков на своей территории.

И правильно делает, что не жалует. Я тоже не люблю людей, сующих нос в мои дела. Я махнула рукой, прощаясь, и вышла из бара.

* * *

Вечер опускался на Петербург. Город загорался разноцветными огнями, с каналов веяло прохладой. Легкий ветерок доносил из парков запах цветущей сирени, голоса детей и негромкую музыку. Я ехала на улицу Луталова и гадала, что меня на этот раз ждет в доме отца. Сегодня я много раз слышала, что Сирин – человек со странностями. Но в любом случае предупрежден – значит, вооружен. Хотя Сирин тоже вооружен. Хирург, прошедший горячие точки, несомненно, обладает опытом и знаниями. А еще медикаментами и хирургическими инструментами. Но главное, что у него есть, – так это привычка резать людей. Жестко и бескомпромиссно. Ольга говорила, что Сирин таксидермист. Приятная женщина. Дружелюбная. Надо забрать у нее сумку с вещами. Вскинув глаза на окна, я отметила, что на втором этаже горит свет, и уверенно шагнула в подъезд. Поднявшись по лестнице, приблизилась к Ольгиной квартире и позвонила в звонок. Моя новая знакомая распахнула дверь и улыбнулась смутной улыбкой.

– Привет, Жень. Проходи, – широко махнула она рукой с бокалом, приглашая войти.

Я прошла в белоснежный коридор и, сотню раз отразившись в зеркалах, проследовала за хозяйкой на кухню, откуда доносился запах жареного мяса. На длинном стеклянном столе стояла нетронутая тарелка с едой и практически пустая бутылка вина, и только сейчас я почувствовала, что жутко голодна. Да и не прочь как следует выпить.

– Я только что пришла, – поведала хозяйка. – Вот, ужинаю. Вина налить?

– Можно.

Я шагнула в глубину кухни, словно сошедшей с рекламной картинки глянцевого журнала, и подошла к прикрытому шторками окну. Небо опять потемнело и затянуло тучами. Начавшийся дождь набирал силу, барабаня тяжелыми каплями по железному откосу подоконника, стучал по стеклам, отбивая ритм.

– Будешь мясо с овощами?

– Не откажусь, – я сглотнула слюну, оборачиваясь.

– А что, поминки отменили? – усмехнулась Ольга, хозяйничая у кухонной стойки. Открыв узкую дверку шкафчика, она достала бутылку грузинского вина и, ловко откупорив, плеснула во второй бокал.

– Я сама не осталась, – не стала вдаваться я в подробности. И, принимая из рук хозяйки свою тарелку с едой, не удержалась и спросила: – Оль, ты давно знаешь отца?

Садиться я не стала, так и осталась стоять, опираясь на подоконник и пристроив на него бокал и тарелку. Ни пылинки, ни соринки, ни цветочка, ничего не было на белой его поверхности. Сделав большой глоток из своего бокала, Ольга села за стол и тихо проговорила, блестя слезами в мгновенно покрасневших глазах: