Дворовые

Закончив с полом, прополоскав тряпку и повесив ее сушиться, я бросаюсь к входной двери:

– Ну я пошла, бабушка!

– Почему это ты так меня зовешь? Ты же ту свою бабку не так называешь?

Ну началось… Только этого мне еще не хватало! Отпусти меня уже, а? Я же все сделала!

– Меня ребята внизу ждут. Я пойду, ладно?

– Подождут, – отрезает бабушка и добавляет: – С Колькой не вздумай общаться. У него отец совсем спился. Понятно?

– Ну и что? – Я так злюсь, что молчать дальше не получается. – Не Колька же спился!

Бабушка мрачнеет, и я чувствую, как в ней поднимаются ее любимые слова.

Сейчас она скажет, кто из моих друзей дебил, а кто урод. Она все обо всех знает. Она же педагог с огромным стажем! Она же всех их родителей поголовно учила. А от осины апельсины не родятся!

Я не могу это слушать, у меня от ее слов сжимаются кулаки и по затылку бегут мурашки. Чтобы не заорать и не броситься на бабушку, я разворачиваюсь и выскакиваю прочь. А в спину мне летит требовательное:

– В девять чтобы была дома! Ты должна возвращаться не позже девяти!

И уже из-за двери глухое и жалкое:

– Поняла?

Все. Бабушка, вместе со своими дебилами и уродами, остается позади. А я иду вниз – к друзьям!

В подъезде прохладно и сумрачно. Свет из маленького окошка наверху освещает только нашу площадку, а все остальное остается в тени и полумраке. В луче света висят пылинки, словно застывшие по волшебству мотыльки. Пахнет сухим деревом и чем-то вкусным – наверное, Динаркина бабушка что-то печет. Деревянные ступени мягко поскрипывают под ногами, как будто мурчат. Я так и не научилась спускаться бесшумно, как умеет папа. Жаль, это было бы очень полезно. А еще лучше, спускаясь вниз, ненадолго превращаться в невидимку.

На последней ступеньке перед первым этажом я останавливаюсь и прислушиваюсь: тишина.

Мне осталось только повернуть, пройти мимо квартиры Динаркиной бабушки и сбежать по короткой лесенке, оканчивающейся у двери в предбанник. А дальше – толкнуть ее, сделать два шага, толкнуть вторую дверь и оказаться на залитом солнцем дворе. Такая ерунда – всего несколько секунд, несколько шагов, но нет ничего их страшнее. Потому что там, в сумраке между дверей или перед ними, в темном закутке под лестницей, может стоять Ведьма. Она может быть там, может внезапно проступить белым свечением на фоне темноты и, ласково улыбаясь, двинуться навстречу, протягивая ко мне руки.

Зачем-то ей нужно дотронуться до меня! Но я знаю, что нельзя, нельзя ей этого позволить! Поэтому я стою не дыша и прислушиваюсь: вдруг какой-то шорох подскажет мне, что она там, но слышу только бешеный стук своего сердца.

Кажется, чисто. Я осторожно прохожу мимо Динаркиной двери, делаю глубокий вдох и срываюсь с места, кометой пролетаю последний лестничный пролет, со всей силы ударяю в одну дверь, во вторую, чтобы не смели меня задержать, и вылетаю на свет, оставляя белую тень позади.

Дверь хлопает за спиной, отрубая мои страхи. Солнце на мгновение ослепляет, и, как собака – радостно и горячо, – дышит мне в лицо. И в этот же миг все взрывается криками:

– Дашка!! Дашка!!

Динарка бежит мне навстречу, на весь двор выкрикивая мое имя. Женька визжит и скачет от радости. Они налетают на меня как настоящее цунами. Сквозь переплетение их рук я вижу Нурика. Он широко улыбается и машет мне, Андрюха сдержанно кивает, но я вижу, что и он мне рад. А позади них, держась за спинку скамейки, стоит Колька. Наши взгляды встречаются, он подмигивает мне, и от этого почему-то перехватывает дыхание. А девчонки хохочут, что-то кричат, душат в объятиях, скачут вокруг и тянут за собой. И лучше всего этого ничего не может быть.

Меня торжественно усаживают на скамейку. Динарка бесцеремонно толкает брата и плюхается рядом со мной, Женька – с другой стороны. Нурик смущенно, а Андрюха недовольно сдвигаются на самый край скамейки вместе с шахматной доской. Фигуры падают, Андрюха тихо выругивается. Но я знаю, что он сердится не всерьез. Он всегда такой, что поделать.

Девчонки смотрят на меня во все глаза.

– Когда ты приехала? – спрашивает Динарка.

– Вчера, – отвечаю я.

Колька так и стоит сзади, держась за спинку скамейки, и я лопатками чувствую его руки.

– И до сих пор не зашла ко мне! – возмущается Динарка.

– И ко мне! – передразнивая ее тон, добавляет Колька.

Я оборачиваюсь. Он оперся локтями на спинку скамейки. Его лицо совсем близко, и от его дыхания по шее бегут мурашки.

И снова я почти не узнаю его. Я не могу поверить, что это наш Колька. Наш дворовый Колька-дурак. Я же его сто лет знаю! Но сейчас, когда он так близко, мне кажется, что вижу его впервые. Как он сумел так измениться за год?!

– Извини, – тихо отвечаю я Динарке. – Маму сегодня провожали, а потом бабушка…

– Ладно, ясно. – Динарка машет рукой и обнимает меня за плечи. Руки у нее длинные, худые и смуглые. Я на ее фоне выгляжу бледной поганкой. Динарка все знает про мою бабушку, поэтому не расспрашивает дальше. Не хочет меня смущать.

– А вы все давно приехали? – спрашиваю я, стараясь не отвлекаться на Колькино дыхание возле уха.

– Мы две недели назад, – отвечает Динарка, и Нурик одобрительно кивает.

– Я уже пять дней тут, – говорит Женька.

– Неделя, – коротко изрекает Андрюха, не отрывая взгляда от доски.

– Понятно…

В голове гудит, словно по ней кто-то треснул, и мысли замерли, как те пылинки в подъезде, парящие в луче света. Нужно что-то говорить, но отвлечься от стоящего за спиной незнакомого Кольки не так-то просто.

– Жень, – наконец соображаю я. – А как тетя Тоня?

Тетя Тоня – Женькина тетя. Она живет в доме напротив, на втором этаже, в точно такой же квартире, как наша. А еще тетя Тоня не ходит, а ездит в инвалидном кресле. По дому она перемещается в нем целый год, а когда наступает лето и появляемся мы, она начинает ездить и по двору. Тетя Тоня маленькая и совсем легкая, так что вчетвером мы запросто выносим ее на улицу прямо в кресле. Когда мы спускаемся по лестнице, она бывает очень похожа на принцессу в паланкине. На поворотах кресло наклоняется, тетя Тоня смеется, но по тому, как сильно она хватается за подлокотники, видно, что принцессой ей быть страшновато.

У тети Тони короткие желтоватые волосы, светло-голубые прозрачные глаза, высокий, как у девочки, голос и самые ловкие пальцы на свете. Из разноцветных проволочек она делает нам колечки и браслеты. Всем остальным – вяжет салфетки, панамки и шали и плетет из ниток сумки и абажуры.

Тетя Тоня очень хорошая. Иногда мне хочется оказаться Женькой и приезжать на лето не к бабушке, а к тете Тоне. Я бы все для нее делала – и мыла, и переодевала. Тете Тоне легко и приятно помогать.

– Да все хорошо, – лениво отвечает Женька. – Навязала опять всякого! Сегодня только про тебя спрашивала. В гости всех ждет.

– А почему, интересно, никто не спрашивает, когда приехал я?! – перебивает Женьку Колька.

– Откуда ты приехал? И куда? – с издевкой спрашивает она. – Дяревня ты наша.

Женька вечно дразнит Кольку деревней, потому что он и правда живет здесь, в поселке, а все остальные приезжают только на каникулы.

– Городская нашлась, – зло огрызается Колька.

– Ну не начинайте только, ладно?! – строго одергивает их Динарка. – Надоело уже это слушать! Давайте лучше решим, чем займемся.

– Может, в парк сходим? – предлагает Нурик.

– Да что там делать! – возражает Динарка. – Может, лучше на стадион?

– А может, на поле сгоняем? Там гороха можно набрать, – мечтательно говорит Женька.

– А может, в больницу? – странным голосом спрашивает Колька.

– Да иди ты уже со своей больницей! Заколебал! – кричит Андрюха, и я вздрагиваю от неожиданности.

Заметив это, он примирительно добавляет:

– В самом деле, пошли лучше на поле.

– Ладно, – нехотя соглашается Колька, ни на кого не глядя.

– Угу, – рассеянно кивает Нурик, но продолжает пялиться на фигуры.

Колька обходит скамейку, встает с ним рядом и долго смотрит на доску. Динарка все еще обнимает меня, положив голову мне на плечо. Женька, напевая что-то под нос, рисует носком кроссовки сердечки на земле.

– Ну так идем мы или нет?! – вдруг рявкает Колька, хватает меня за руку и одним движением поднимает на ноги.

Я не сопротивляюсь. Я сейчас – словно воздушный шарик на веревочке, который Колька тянет за собой. В этот миг я не ощущаю ни своего веса, ни земли под ногами, только большую Колькину руку поверх своей. Я послушно скольжу вверх, но неловко утыкаюсь в его плечо, и лицо обдает жаром. Колька выпускает веревочку, шарик может лететь сам. И я лечу все выше и выше…

Из-за Колькиного плеча я вижу в окне бледное бабушкино лицо. Плевать.

Динарка, не дожидаясь помощи, поднимается со скамейки и нетерпеливо вздыхает.

– Правда, ну пойдемте уже, – зовет Женька, и только тогда Андрюха с Нуриком наконец бросают игру.

Нурик торопливо ссыпает фигуры в коробку и бежит к раскрытому настежь окну своей кухни. Подпрыгнув, он закидывает шахматы на подоконник и летит догонять нас.

Гороховое поле близко, нужно лишь пройти по узкой дорожке между высоким забором стадиона и стеной из кустов акации на краю парка, перейти по мостику через канаву и промчаться по огородам стоящих поблизости домов. Поле тянется далеко-далеко, насколько хватает взгляда, и даже дальше. Справа вдоль него петляет глубокий овраг, а за ним дорога и кладбище.

Набив тощими стручками карманы, мы садимся на краю обрыва. Наша возня тревожит песок, и он пластами съезжает вниз, где поблескивает жалкий ручеек. Невдалеке пасется привязанный к колышку рыжий теленок. Он с интересом смотрит на нас и бьет себя по бокам хвостом с грязной кисточкой на конце.

Мы принимаемся за еду. Раскрываясь, стручки жалобно щелкают под пальцами. Я осторожно вынимаю из блестящих створок крохотные сладковатые горошины и с наслаждением давлю их языком о небо. Горох еще не созрел, не огрубел и не начал горчить. Совсем как мое едва завязавшееся лето.

Мы долго сидим в молчании, то и дело щелкая стручками и небрежно сбрасывая кожурки вниз. Я снова не знаю, о чем говорить с друзьями, по которым скучала весь год и к которым стремилась всей душой. И они, похоже, чувствуют то же самое. Это молчание невыносимо, оно, как кислота, разъедает и портит все то, что было между нами прежде.

Женька не выдерживает первой. Она резко поднимается, стряхивая с подола недоеденные стручки, и делает шаг вперед. Ее ноги тонут в песке, который несет ее, словно лавина. Мы наблюдаем, как она ловко останавливается у воды, скидывает кроссовки, заходит в воду и громко охает. Вода в ручье ледяная, я ощущаю ее холод своими ногами, хотя стоит в ней Женька.

Но она быстро привыкает, начинает прыгать и плескаться, так что брызги разлетаются во все стороны бриллиантовым дождем.

От ее хохота пузырь тишины лопается, и все приходит в движение. Динарка вскакивает и встает на краю обрыва. Женька зовет ее, и она что-то кричит в ответ.

Нурик с Андрюхой уже негромко беседуют о своем, словно кто-то ненадолго поставил их разговор на паузу, а теперь включил снова.

Я оборачиваюсь.

Колька вытянулся на траве чуть поодаль от всех. Одна рука его согнута и прикрывает глаза от солнца. Локоть торчит вверх, и в рукаве футболки видны длинные темные волоски. Видеть их почему-то неловко, и я перевожу взгляд. Другая Колькина рука откинута в сторону. Кажется, что он спит, но, если присмотреться, заметно, как он протягивает травинки между пальцами, словно хочет разгладить. От этого на его руке красиво напрягаются мышцы, и мне очень хочется до них дотронуться.

Чтобы не смотреть на такого красивого Кольку, я встаю и иду прочь. Никто не замечает моего ухода.

Теленок поднимает голову и с любопытством смотрит на меня. Вытянув вперед руку, я осторожно приближаюсь, ласково повторяя:

– Хороший! Хороший мальчик! Не бойся! Ты умница! Ты красавец! Не бойся!

Теленок и не боится, он доверчиво тянет ко мне морду. Я дотрагиваюсь до его рыжей головы, провожу пальцами по едва наметившимся рожкам, по мохнатым вздрагивающим ушам, по белому пятнышку на лбу. От теленка пахнет теплом, молоком и прелым сеном. У него розовые губы в мелких шерстинках, а возле блестящих влажных глаз сидят мухи. Я сгоняю их и, гладя его большую красивую голову, все повторяю и повторяю:

– Ты мой хороший, мой красивый мальчик.

– Ну вы еще поцелуйтесь! – вдруг раздается за спиной насмешливый голос.

Я вздрагиваю всем телом и резко оборачиваюсь. Колька подкрался неслышно. Он смотрит, хитро прищурившись и чуть наклонив голову.

Давно он за мной наблюдает?

Щеки снова обдает жаром. И почему я вечно краснею?!

– Испугалась? – с наигранным участием спрашивает Колька.

Хочется ответить ему: «Да, черт возьми! Неужели сам не видишь?» Но, глядя на его наглую, самодовольную физиономию, я с вызовом отвечаю:

– Не надейся!

И быстро иду прочь. Колька шагает рядом, опережая меня на полшага и заглядывая мне в лицо. Он выше на целую голову. Он такой большой, что закрывает солнце.

– Смелая, значит, да?

Я трясу головой, словно отмахиваясь от назойливой мухи. «Смелая. Была смелая. А теперь не узнаю тебя и отчего-то боюсь».

– Что ты к ней цепляешься?! – Динарка все еще стоит над обрывом, уперев руки в бока, и смотрит на Кольку сердито и подозрительно.

– Влюбился, что ли? – со смехом добавляет мокрая и чумазая Женька, только что вылезшая из оврага.

– Да пошла ты, – грубо отвечает ей Колька.

– Что ты сказал? – вскакивает Андрюха, и его тон не предвещает ничего хорошего.

Он крупнее Кольки, но вряд ли его полнота может что-то противопоставить Колькиной силе.

Они исподлобья смотрят друг на друга, и я совсем не узнаю их.

– Ребят, да что с вами такое?

То, что я вижу, меня пугает. Я ехала к бабушке, зная, что приеду к друзьям, но они изменились. Все вокруг осталось прежним, только не они.

Никто мне не отвечает. Колька отводит взгляд, притворно зевает и плюхается на землю.

– Скучно… – выдыхает он, и это слово действует словно заклинание.

Андрюха как-то сразу обмякает, Динарка опускает руки и привычно сутулится, и даже Женька перестает улыбаться, резко отворачивается, снова принимается с остервенением рвать горох и набивать карманы. Напряжение сдувается, как проколотый мяч, и только в воздухе остается горьковатый привкус недовольства друг другом. Скука. Вот почему все не так.

Мы снова сидим на обрыве, свесив ноги в овраг. В спины нам смотрит оплавленное вечернее солнце. Кузнечики стрекочут, словно торговки на базаре, а мы, безучастные к их болтовне, разомлевшие от жары и скуки, по-птичьи перебрасываемся короткими пустыми фразами и бездумно глотаем крошечные горошины, бросая их ненужные домики в овраг.

Скучно.

Нам впервые скучно друг с другом.

– Ладно, я домой, – вдруг объявляет Женька и поднимается на ноги. – Я Тоне обещала сегодня пораньше прийти.

– Мне тоже пора, – торопливо говорит Андрюха, на полуслове обрывая разговор с Нуриком.

– Может, и мы тогда пойдем? – спрашивает Динарка, и Нурик молча кивает.

Я тоже поднимаюсь на ноги, хотя домой мне совсем не хочется. Мне бы хотелось еще посидеть вот так, свесив ноги вниз. И пусть все уходят. Толку от них все равно никакого. Но Колька уходить не собирается, а оставаться с ним вдвоем я не могу.

– Колян, ты идешь? – спрашивает Нурик.

– Что? – Колька словно очнулся ото сна, вид у него совсем отсутствующий.

– Домой, говорю, идешь?

– А, да не, я тут еще побуду. Идите.

Он отворачивается и снова уходит в себя. А я почему-то чувствую досаду. И мне еще сильнее хочется остаться.

– Ладно, до завтра тогда.

Но Колька уже не слышит.

Женька с Андрюхой ушли далеко вперед, но мы не спешим их догонять, а просто молча шагаем следом. И я, зажатая между Динаркой и Нуриком, не решаюсь обернуться.

– Что это с ним? – кажется, этот вопрос разлит в воздухе, поэтому мне так легко его задать.

– С кем? С Колькой? – зачем-то уточняет Динарка. – Да у него дома плохо совсем.

Нурик молчит, но я слышу, как меняется его дыхание. Он не любит сплетни, он вообще никогда никого не обсуждает. Но я делаю вид, что ничего не замечаю. Мне важно знать, что происходит с Колькой и со всеми нами.

– Сначала вроде нормальный был…

– Ну да, с ним теперь все время так. То ржет как конь, то орет на всех.

– Так что с ним?

Динарка в ответ лишь пожимает плечами.

Мы уже идем по узкой дорожке вдоль стадиона. Втроем здесь тесно, поэтому Нурик шагает позади.

– У него отец, что ли, опять запил? – пользуясь моментом, спрашиваю я как можно тише, чтобы он не услышал.

– Да он и не переставал, – шепчет Динарка. – А на днях совсем ужас был. Он так напился, что выгнал их с матерью на улицу. Орал как ненормальный. Говорят, даже с ножом за ними бегал. Они потом полночи на скамейке во дворе сидели.

– А милицию почему не вызвали?

– А толку? Милиция его если и заберет, так отпустит же. Он домой вернется и переубивает их всех на фиг.

– И что же делать?

– Я откуда знаю?

Дальше мы идем молча. Вот почему бабушка требовала, чтобы я не общалась с Колькой. Их семья опозорилась, замарала себя, вынеся «сор из избы». А для бабушки хуже этого ничего не может быть.

Ну уж нет, я его не брошу! Надо будет, уговорю деду, и мы поселим их у нас на даче. Хотя, конечно, вряд ли он разрешит. Но можно стащить ключи и впускать их тайно, только на ночь, а к утру бы они уходили. Я уже представляю, как поведу Кольку и его маму в темноте по свекольной дороге, как скрипнет калитка, впуская нас в темный сад, и как потом уютно будут светиться окошки в зеленом домике.

Во двор мы заходим в сумерках. Надо же, как быстро тут темнеет, а я и забыла. На углу мы прощаемся с Женькой и Андрюхой, и они исчезают в бездне Женькиного подъезда. А мы идем к своему. Свет горит только в кухонном окне Динаркиной бабушки. Во всех остальных темно, и от этого они кажутся пустыми.

– Может, еще посидим? – предлагаю я.

– Не, я домой, футбол скоро, – говорит Нурик.

– Иди, иди, – спроваживает его Динарка. – Скажи бабушке, что я скоро.