Волкодав выругался снова и, почти не замедлив шагов, нагнулся и подхватил его свободной рукой. Костлявое, чудовищно грязное тело показалось ему невесомым. Узник дёрнулся, охнул, невнятно пробормотал «спасибо» и повис, точно мокрая вонючая тряпка. Ещё несколько мгновений, и Волкодав стоял перед дверью, что вела к тайному ходу, одну за другой ощупывая заклёпки: не поддастся ли какая-нибудь.

Он был не вполне уверен, что сумеет высадить эту дверь, если не разыщет скрытых пружин.

– Дай мне, юноша… – прошептал узник. – Я знаю…

Волкодав спорить не стал. Обхватил ладонями его рёбра и поднял его перед собой, лицом к двери. В конце концов, этот малый безошибочно навёл его на Людоеда. Почём знать – а вдруг не врёт и теперь.

Левая рука Волкодава чувствовала сумасшедший стук сердца, метавшегося в бесплотной груди. Длинные пальцы пробежали по гладким струганым доскам, нашли одну из заклёпок и, к некоторому удивлению Волкодава, отбили по ней замысловатую дробь. Почти сразу в недрах стены начала переливаться вода, послышался знакомый скрежет, и дверь поехала в сторону.

Но в это время откуда-то сверху долетел страшный удар и затем – тяжёлый, медленный грохот. Замок Людоеда превращался в пылающие руины. Дрожь сотрясла пол и стены подвала, упала каменная плита, с шумом посыпался песок и мелкие камешки. Факел зашипел и погас, оставив беглецов в кромешной темноте. Но хуже всего было то, что дверь, отойдя от стены на три ладони, остановилась. Волкодав налёг изо всех сил, пытаясь раскачать и сдвинуть её. Тщетно.

Ему не понадобилось примериваться к щели, чтобы понять: для него, единственного из троих, она была слишком узка. Он пожал плечами и улыбнулся в первый раз за долгое, долгое время. Итак, Песнь Смерти всё-таки будет допета. Теперь ему с лихвой хватит для этого времени. Знать бы только, с какой стати Хозяйке Судеб понадобилось захлопывать ловушку как раз тогда, когда он всерьёз понадеялся выжить.

Почему ему не дали скорой и честной смерти в рушащемся замке, заперев вместо этого, точно крысу, в зловонном подвале вместе с трупом задушенного палача?..

Может, Боги отсрочили его гибель ради того, чтобы он спас этих двоих? Какая участь им предназначена?..

А может, сидевшего в клетке не зря величали волшебником? Что, если он успел запятнать себя столь страшным пособничеством Тьме, что выпустивший его должен был неминуемо занять его место и сам принять последние муки, которых тот избежал?

Волкодав выдрал из волос верещащего, кусающегося Мыша и вновь отдал девочке, завернув в край покрывала, чтобы он не исцарапал ей руки. Подвёл её к двери – она не видела в темноте и испуганно жалась к нему – и вытолкнул наружу. Гибкое тело проскользнуло в щель без труда.

– Там будут ступеньки, не поскользнись, – сказал он ей, поднимая беспомощного волшебника и отправляя его следом за ней. – Слезай в воду и плыви налево, в тоннель. Не бойся решётки, она сломана. Вытащи с собой эту кучу костей и Мыша, если сумеешь. Давай шевелись.

Он оказался совсем не готов к тому, что за этим последовало. Девчонка отчаянно зарыдала, выскочила обратно сквозь щель и неловко обняла его впотьмах, уткнувшись мокрым лицом в его голую грудь. Волкодав ошарашенно замер и какое-то время стоял столбом, не в силах пошевелиться или заговорить. Потом оторвал её от себя и выпихнул на ту сторону, напутствовав крепким шлепком пониже спины:

– Пошла, говорю!

А у самого мелькнула кощунственная мысль: не попробовать ли дверь, через которую они с ней вбежали сюда. Проход наверняка завалило, но мало ли…

И на что понадобилось этим двоим – и Мышу – заново будить в нём желание жить, если всё должно было кончиться именно так?

– Дитя моё… – услышал он тихий голос волшебника и понадеялся, что тот лаской сумеет сделать то, чего он не сумел грубостью. Однако волшебник сказал: – Дитя моё, не сумеешь ли ты дотянуться до третьего сверху камня в дальней стене, в углу напротив двери?

– Зачем?.. – всхлипнула девчушка.

– Речь идёт о том, – гаснущим голосом пояснил волшебник, – чтобы наш добросердечный друг сумел к нам присоединиться… Если дотянешься, надави нижний угол…

Человек, наделённый ростом Волкодава, легко достал бы третий камень, даже не поднимаясь на цыпочки. Рабыня была меньше его на две головы. Она ощупала стену и принялась прыгать – молча, упорно, в кромешном мраке раз за разом пытаясь ударить занесённым кулачком по нужному месту. Волкодав устало сел на пол и попытался не думать о нечаянном объятии, о прикосновении тоненького, трепещущего тела. Возбуждение битвы догорало в нём, к обожжённой коже было не прикоснуться, а правый бок налился болезненным жаром и, кажется, опухал.

– Надо было по-другому расположить сенсоры, – пробормотал волшебник. – Хотя…

Волкодав не понял мудрёного слова. Но спрашивать не стал.

– Хватит! – зарычал он в темноту. – Убирайтесь!

На тех двоих это не произвело ни малейшего впечатления.

– Дитя, – удивительно спокойно сказал волшебник. – Подойди сюда. Сядь. Вот так. Дай руку… Я знаю, что сейчас у тебя получится. Ты можешь. Попробуй.

И девчонка допрыгнула. Со сто первого, а может, с двести первого раза. Крепкие ноги бросили вверх лёгкое тело, и разбитый в кровь кулачок пришёлся по нижнему углу камня, третьего сверху в дальней стене. Сперва ничего особенного не произошло. Но потом какая-то неодолимая сила навалилась на дверь, с одинаковой лёгкостью сокрушая дубовые доски и толстые бронзовые заклёпки. Поднявшийся Волкодав вскинул глаза, зрячие в темноте, и увидел, что каменная притолока начала медленно опускаться. Он слышал, как охнул волшебник, задетый отлетевшим обломком. Опустившись примерно до середины двери и раскрошив её в щепы, притолока остановилась. Волкодав вышиб ногой остатки досок и живо оказался на той стороне. Снова поднял волшебника и молча зашагал вперёд, туда, где ожидали ступени и холодная вода в каменном тоннеле, сулившая волю.

Солнце близилось к полуденной черте. Волкодав сидел на берегу речной заводи, обхватив руками колени, и не думал ни о чём.

Вчера он собирался по собственной воле оборвать свою жизнь. Чем бы ни кончилось дело, такие решения никогда не проходят даром, даже если навеял их минутный порыв. А для Волкодава это была цель, к которой он шёл одиннадцать лет. Ради которой жил. Ради которой бессчётное число раз оставался в живых. Он никогда не загадывал, что там может быть после. После?.. Зачем? Для кого и для чего? «После» попросту не было.

Вчера кончилась жизнь. Дальше…

Волкодав сидел неподвижно и смотрел перед собой, точно в стену, и в голове было пусто, как в раскрытой могиле, в которую забыли опустить мертвеца.

Волшебник лежал неподалёку, подставив солнечным лучам счастливое слепое лицо, – чисто вымытый, уложенный на дырявое покрывало и в него же закутанный. Нелетучий Мыш, никогда не доверявший чужим, преспокойно сидел у него на животе и не думал противиться внимательным пальцам, ощупывавшим порванное крыло.

Волкодаву было, собственно, наплевать, и всё-таки в душе шевелилась тень праздного любопытства. Накануне он был уверен, что выволок из подземелья древнего старца, но теперь видел, что ошибся. Спутанные бесцветные космы, полные грязи и насекомых, после знакомства с корнем мыльнянки и костяным гребешком, отыскавшимся в мешке Волкодава, превратились в пушистые пепельные кудри, отросшие в заточении до ягодиц. Волшебник всё просил состричь их покороче, но Волкодав отказался наотрез. Сидя в клетке, простительно было поглупеть. Но уж не настолько. Едва выйти на волю и тут же бросить свои волосы на потребу нечисти и злым колдунам!.. Только этого не хватало!..

Ещё у него были глаза, каких Волкодав не видал доселе ни разу: тёмно-фиолетовые, немного светлевшие к зрачку. Когда он улыбался – а улыбался он часто, – в глазах вспыхивали золотые, солнечные огоньки. Что же до тела, то оно, несмотря на уродливую худобу, тоже было вовсе не старческим.

Волкодав не собирался расспрашивать.

Девчонка бродила по колено в воде, наряженная в запасную рубаху Волкодава с непомерно длинными для её рук рукавами. Пальцами ног она ловко нащупывала на дне прошлогодние водяные орехи, вытаскивала их и складывала сушиться на берегу. Орехи были съедобны и даже вкусны, а сок их считался целебным. Этим соком они с Волкодавом уже несколько раз с головы до ног обмазывали безропотно терпевшего волшебника. Потом Волкодав натёр им свои собственные ожоги. Девчонка хотела помочь ему, но он ей не позволил.

Она была не просто хороша собой. Ибо некрасивых лиц у пятнадцатилетних девчонок не бывает вообще, если только судьба к ним хоть сколько-нибудь справедлива. Она была невероятно, просто бессовестно хороша. Волкодав то и дело косился на неё. Такую легко представить себе ведущей на шёлковой ленточке кроткую серну. А может, и царственного леопарда.

Чтобы посягнуть на подобное, нужно в самом деле быть Людоедом…

Только подумать: если бы вчера он не сумел выломать под водой прут из решётки. Или открыть дверь в подвал. Если бы стражники были меньше пьяны и перехватили его по дороге наверх. Если бы, наконец, он промазал, бросая копьё… хотя нет, этого быть не могло…

Только подумать, что сейчас она билась бы в лапах гогочущих ублюдков. Или бесформенным комочком лежала где-нибудь в чулане, замученная до полусмерти…

– Чем здесь пахнет? – вдруг подал голос волшебник. – Такой знакомый запах…

Волкодав долго молчал, потом ответил:

– Черёмуха цветёт.

Вот уж чего ему совсем не хотелось, так это говорить. Вдобавок ко всему говорить было больно: помятые рёбра невыносимо отзывались на каждое движение, на каждый вздох.

– Черёмуха, – повторил волшебник и блаженно улыбнулся.

Девочка бросила обсыхать ещё один орех и выбралась из воды:

– Нарвать тебе, господин?

– Что ты, – испугался слепой. – Она живая… пускай цветёт.

Оба говорили по-веннски: волшебник – очень чисто, девочка – с сильным южным акцентом. Волкодава раздражала их болтовня. Он отвернулся, успев, впрочем, заметить, как девочка подсела к волшебнику, вытащила гребешок и принялась расчёсывать и охорашивать его длиннющую бороду.

Вчера большой и сильный мужчина едва не остался на верную смерть в подземелье – ну как было не повиснуть с плачем у него на шее? Зато сегодня помощь и ласка требовались другому, и этот другой был, в отличие от него, разговорчив и добр.

– Волкодав прав, а Людоед – нет, – снова совсем неожиданно подал голос волшебник. Обращался он, кажется, к девочке, но Волкодав даже вздрогнул – сначала от удивления, потом от боли в боку:

– Что?..

Своего имени он им не называл, это уж точно.

– Ничего, – с непритворным удивлением ответил волшебник. – Прости, если я обидел тебя. Я вспомнил присловье твоего народа, кажется, единственное про Людоеда… Кто ты, юноша?

Этим словом Волкодава не назвал бы ни один зрячий. Интересно, что сказал бы волшебник, если бы мог видеть его шрамы, седину в волосах и сломанный нос. Отвечать не хотелось, и Волкодав промолчал. Но отвязаться от бывшего узника, вдосталь намолчавшегося в клетке, оказалось не так-то просто.

– Сначала, – продолжал тот, – я принял тебя за грабителя. Когда ты вернулся с девочкой, я решил было, что ты её родственник. Но вы с ней из разных племён, и, по-моему, ты ей не жених. Прости моё любопытство, юноша, – кто ты?

Волкодав молча отвернулся. Чего бы он ни отдал за то, чтобы снова оказаться в одиночестве.

– Ну а ты, дитя? – спросил волшебник. – Как тебя звать?

Волкодав прислушался.

– Ниилит, господин…

Волкодав решил про себя, что это имя удивительно ей подходило. Полевые колокольчики на закатном ветру: Ниилит…

– Откуда же ты?

– Из Саккарема, господин… Я сирота.

Такого не бывает, сказал себе Волкодав. Сирота – это когда совсем никого нет, ни двухродных, ни трёхродных, ни по отцу, ни по матери… когда вовсе некому заступиться.

– Мои родители умерли во время мора… да будет коротка их дорога и широк мост, – продолжала она тихо. – Дядя с тётей вырастили меня. Они были добры ко мне. Они хотели продать меня в жёны соседу. Потом приехали торговцы рабынями, и меня продали им…

Племя Волкодава испокон веку считало саккаремцев распутным и бесчестным народом, совершенно недостойным щедрого солнца, богатой земли и прочих неумеренных благ, доставшихся им безо всякого на то права, не иначе как по недосмотру Богов. Но чтобы так!.. Чтобы свою плоть!.. Самое святое, что на свете есть!..

Давить надо такую родню.

– Ты хотела бы вернуться туда, Ниилит? – спросил волшебник.

– Нет, нет! – вырвалось у неё. – Я хочу быть с тобой, господин… и с тобой, господин. – Это относилось уже к Волкодаву, и его губы тронула кривая усмешка. – Да прольётся дождь вам под ноги…

– Хорошенькие мы господа, – негромко засмеялся волшебник и тотчас поправился: – Я, по крайней мере. Моё имя Тилорн.

Волкодав сперва не поверил своим ушам, а потом понял, что от долгого сидения в клетке тот и вправду несколько тронулся. У самого Волкодава человеческого имени не было вообще, но даже и прозвища он нипочём не назвал бы всякому встречному. Враг может лишить жизни только тело, а злой колдун – утащить на поругание душу. Он сказал, не сдержавшись:

– Наверное, ты из Богов! Я слышал, они не боятся называть свои имена!

– Из Богов?.. – в незрячих глазах замерцали солнечные искры. – Нет, что ты. Я даже не волшебник, хотя так меня кое-кто и называет. Просто… моя вера учит, что к чистому грязь не липнет, даже если знать имя.

Вот ты со своей верой в клетку и угодил, хотел сказать ему Волкодав, но не сказал. Во-первых, чужая вера – слишком тонкая штука, трогать её – греха не оберёшься. Во-вторых, с Богами его собственного народа случались вещи похуже, чем с этим Тилорном. В-третьих, к Тилорну грязь, кажется, в самом деле не липла.

И, наконец, всё это было ему, Волкодаву, попросту безразлично.

– А ты что, храброе сердечко? – продолжал Тилорн, почёсывая жмурившемуся Мышу под подбородком. – Я бы вылечил тебе крыло. Надо только острый нож, иголку с шёлковой ниткой да крепкого вина – продезинфицировать…

Тут уж равнодушие Волкодава улетучилось, как сдутый ветром туман:

– Что?..

– Продезинфицировать, – внятно повторил Тилорн. – Видишь ли, друг мой, инфекция – это зараза, которая попадает в раны и заставляет их воспаляться и гнить. Крепкое вино её убивает. Стало быть, дезинфицировать – это…

– Я спрашиваю, в самом деле можешь или треплешься? – перебил Волкодав. – Ты же слепой. Да и он рехнётся от боли, пока будешь шить!

Тилорн слегка пожал костлявыми плечами:

– Достань то, что требуется, и убедись сам. – И после некоторого раздумья со вздохом добавил: – А сейчас, юноша, не поможешь ли ты мне подняться? Ноги, увы, отказываются мне служить, а я… м-м-м… не хотел бы осквернять покрывало, которым меня столь заботливо обернули…

Волкодав нагнулся и взял его на руки, точно ребёнка. Рёбра ответили сумасшедшей болью, от которой перед глазами встали зелёные круги. Ладно, не в первый раз. И, видят Боги, не в последний. Волкодаву показалось, будто он медленно пробуждался от долгого, очень долгого сна. Ветер был тёплым и в самом деле нёс запах черёмухи. Надо, чтобы Мыш снова летал. Надо купить крепкого вина и шёлковых ниток. Надо приодеть девчонку Ниилит и раздобыть ей хоть какие-никакие бусы на шею. Хотя бы из крашеного стекла, которое коробейники усердно выдают за халисунские сапфиры. Да подкормить этого Тилорна, в чём душа держится…

Пустота, зиявшая впереди, постепенно заполнялась.

Он унёс больного мудреца за кусты, помог выпрямиться и проворчал:

– Называй меня Волкодавом.