Новоселы на хуторе Юна-С-Горы

Услышав о нашем купании, мама выдала нам обоим по огромному ведру.

– Если люди доросли до прыжков с мола, с них больше спрос по хозяйству. Чтоб не возвращались, пока не наберете черники по верхнюю кромочку! – скомандовала она.

Лена в ужасе уставилась на ведро.

– Я не из твоей семьи, Кари.

– Вот как? Мне напомнить тебе об этом, когда у нас будут блины с черничным вареньем, а ты как раз окажешься в гостях? – спросила мама.

Я видел, что у Лены вертится на языке ответ. Но даже Лена не решается спорить с моей мамой в последнее время. Та что-то лютует хуже школьных директрис из прошлой жизни. Магнус за глаза называет ее Диктатором. А Лена говорит, что ничего удивительного. Ситуация в семействе Даниельсен Уттергорд полностью вышла из-под контроля, говорит Лена. Минда и Магнус чуть что хлопают дверью, того гляди дом развалится. Крёлле с утра до ночи падает всем на голову и чего-то требует, хоть надевай шлем с наушниками.

– А ты вообще как пыльный лютик, весь в своих мечтах, а нет бы тарелку за собой помыть. Конечно, Кари приходится закручивать гайки. Жалко только, что под санкции попадают невинные люди, которые ничего плохого не сделали, просто живут в соседнем доме.

Одно Лену радует – что лично у нее есть своя собственная семья, где можно расслабиться в мирных условиях.

С тех пор как они с мамой обрели Исака, жизнь в их доме потекла тихо и спокойно. Он ходит вечно растрепанный и никогда не сердится. Я думаю, он потому такой невозмутимый, что работает доктором. Привык иметь дело с болезнями и драмами, поэтому жить с Леной для него стресс среднего уровня.

Иногда Лена называет его папой, но говорит это скороговоркой и смущаясь, как будто боится, что он растворится без следа, если услышит.

Пока мы дошли до черничника за хутором Юна-с-горы, озноб от холодного купания дошел до точки невозврата.

Лена сунула голову в ведро и заорала благим матом:

– Детский труд под запрет! Детский труд под запрет!

Сняла ведро и сообщила:

– Трилле, там эхо внутри гуляет. С таким же успехом Кари могла дать нам ванну и велеть наполнить до краев ее.

Я присел на кочку и стал собирать ягоды. Солнце лило свет через дуршлаг из тысячи листьев, и моя футболка покрылась солнечными пятнышками. Рядом Лена собирала шишки. Было тихо и по-летнему хорошо.

А потом она сказала:

– Один маленький братик. Неужели я слишком многого хочу, Трилле?!

Мой лучший друг не из тех людей, которые годами тихо о чем-нибудь мечтают. Нет, она ставит цель и идет к ней. И когда два года назад ее мама вышла замуж за Исака, Лена твердо решила, что у них родится ребенок, мальчик.

– Нужно немножко подождать, – объясняла она нам с дедом, – и скоро у меня родится братик, точь-в-точь такой, как я. Будет орать, обделываться и вообще.

Лена была уверена на все сто, а мы с дедом так привыкли, что все всегда выходит по ее, что и братика сразу приняли как данность.

Но прошло уже два года, мы доросли до седьмого класса, а в Ленином доме малышом и не пахнет.

Я вздохнул.

– Дети не заводятся по заказу, так мама говорит.

– Вот что она имеет в виду? – спросила Лена с недоумением. – Вас уже столько, что в дверях заторы.

Я все собирал и собирал чернику. Рядом с Леной тем временем кончились все шишки, и она перешла на мох. Она отщипывала его кусочками и складывала в свое ведро.

Заполнив его почти полностью, стала наконец обирать черничник вместе со мной.

– Лена… – вздохнул я безнадежно.

– Полное ведро на раз-два-три. Трилле, сам попробуй. А они ничего не заметят.

– Еще как заметят, когда начнут чистить и перебирать.

– Меня там тогда уже не будет… Тсс, что это?

Отчаянный скулеж внезапно прорезал тишину летнего леса. Мы повернулись на звук и стали всматриваться, щурясь на солнце.

– Это собака! – завопила Лена и ринулась на помощь. – У нее поводок за что-то зацепился! Бедная…

Представляете себе, найти в лесу собаку?! И ладно бы еще Лаббена, Айко, Тьюрвена или другую окрестную псину, но это была совершенно новая собака, незнакомая ни мне, ни Лене.

Собака смотрела на нас грустными глазами, ее коричневая шерсть красиво переливалась на солнце.

– Это судьба, я думаю, – серьезно сказала Лена, пока мы выпутывали бедолагу. – Я думаю, собака пришла в Щепки-Матильды, чтобы здесь жить. Тогда я в крайнем случае могу годик подождать с братом. А то слишком много всего сразу.

Я взглянул на длинный поводок.

– Лена, у нее есть хозяин.

Пропустив мои слова мимо ушей, Лена позвала собаку:

– Иди, иди ко мне! Ко мне!

Держа пса на полудлинном поводке, Лена выбежала из леса. Они носились в высокой траве на лугу Юна-с-горы, играя и смеясь. У Лены настоящий талант к собакам.

Но радость была недолгой, конечно же. Перед домом Юна-с-горы стоял огромный белый грузовик, а рядом копошились люди.

– Хаас! – закричали они хором.

Пес дернулся, потянул Лену, она оступилась, упала в тракторную колею, полную навоза, и выпустила из рук поводок.

Когда Лена вылезла из грязи, то была похожа на большую коровью лепеху. Две секунды она стояла, вытянув руки, как палки, подальше от себя, и буравила взглядом людей у грузовика. А потом решительно зашагала к ним.

– Вы не следите за своей собакой как положено! – отчеканила она.

Люди испуганно таращились на нас, особенно на Лену-в-навозе. Я беспокойно переминался с ноги на ногу.

Позади всех стояла девочка, похожая на солнце. Светлые кудри окружали лицо пушистым облаком, она чесала пса за ухом и смущенно улыбалась.

А потом они заговорили по-английски. В школе у меня дела с ним гораздо лучше, чем у Лены. Она вообще не понимала, на кой черт его учить, когда уже знаешь норвежский. Но как съездила на Крит, сразу все поняла.

Не успел я рта раскрыть, как она уже сказала:

– The dog was fast in a tree!^[1]

– О! Thank you! Thank you!^[2] – затараторил мужчина, которого мы посчитали папой.

Лена смерила его мрачным взглядом. Выглядела она зловеще, с нее капал навоз.

– The ferry is that way!^[3] – показала она пальцем. – Трилле, идем.

Я широко улыбнулся девочке с кудряшками и пошел за Леной.

– Ох уж эти туристы, – фыркнула она. – Надо ж так промахнуться – заехать на гору вместо пристани! Нужно клеить им на машины специальный знак «Опасность на колесах!».

Бутылка за бортом

Страдать ерундой на суше Лена больше не собиралась, поэтому на следующий день мы вспомнили о бутылочной почте.

Раньше мы постоянно кидали в море бутылки с записками. А в этом году – всего две. Одну с парома и одну с мола. Потому что Щепки-Матильды притягивают бутылки обратно. Все наши письма непременно выбрасывает на камни где-нибудь рядом с домом, и мы оказываемся в дураках. Настоящая бутылочная почта должна доплывать до Англии и Исландии, не говоря уже о Крите.

Поэтому сегодня мы встали в полпятого утра, чтобы выйти с дедом в открытое море. Он собрался на Коббхолмен, потому что с вечера поставил там сети.

– А чего так медленно твой катер тащится? – спросила Лена, едва мы отчалили от берега. – Вот на Крите была одна скоростная моторка, так она…

– На Крите, курица?! – возмутился дед. – Мой катер – это тебе не абы что!

И он стукнул кулаком о переборку.

Не найти, я думаю, человека, который любил бы свое судно так же; сильно, как дед «Тролля». Они с катером всю жизнь вместе.

– Мог бы добавить своему тролльчонку лошадиных сил, мотор посильнее поставить, – не унималась Лена. – Так мы весь день будем колупаться, пока на глубину выйдем.

– У меня лично весь день свободен, – ответил дед.

Я сел на палубу. Вдруг наше письмо правда переплывет океан? Мы написали в нем по-английски, как нас зовут, где мы живем и свои телефоны. И даже вложили наши фотографии. Нам кажется, если кто-то в другой стране прочитает письмо, он сразу захочет позвать нас в гости. Почему нет?

– Иностранцы очень крутые, – сказала Лена. – На Крите они…

Мы с дедом переглянулись и дружно закатили глаза.

– Лопнуло мое терпение, ватрушки зеленые! – внезапно завопила Лена у меня за спиной – и со всей дури швырнула бутылку за борт.

– Лена! – завопил я сердито. – Мы даже из фьорда еще не вышли!

Моя соседка печально смотрела на бутылку, которая то опускала горлышко в воду, то вскидывала, но вот спокойно легла плашмя и поплыла с попутным ветром к берегу.

– Могу прыгнуть в воду и достать ее, – смиренно предложила Лена.

– Спасибо, Лена Лид, только этого не хватало, – возмутился дед. – Я собирался рыбу ловить, а не девочек багром вытаскивать.

Лена театрально опустилась на палубу рядом со мной.

– Так я пленница на «Тролле»? До конца дня? Печенье здесь хоть дают или как?

Мы медленно чапали вперед вдоль берега, пока не вышли на простор. Мертвая зыбь качала нас, как в огромной колыбели, и весь шум с берега сразу пропал. Я перестал сердиться из-за выброшенной бутылки.

– Англия вон там, – сказала Лена и показала в ту сторону, где небо ложилось на воду.

– А Коббхолмен – вот он.

Остров чернел одинокой точкой посреди сплошной синевы. На нем стоял лишь маяк – и все.

– Это необитаемый остров? – спросила Лена.

– Ну теперь да, – ответил дед. – А раньше там жили.

Мы с Леной во все глаза смотрели на крошечный остров и притихший маяк. Ничего себе – вот так жить. Посреди океана.

Катер подошел ближе, и мы увидели дом и хлев. А между черных камней разглядели травяные заплатки.

Дед тоже молча смотрел на маяк.

– Трилле, ты знаешь, что твоя бабушка тут выросла?

– Чего?

Дед кивнул и повел катер к бакену, который качался на волнах чуть дальше в море.

– У тебя есть бабушка? – недоверчиво спросила Лена. – А как ее зовут?

– Она умерла, – ответил я. – Еще когда папа был маленьким.

– А-а.

Лена ничего больше не сказала, только задумчиво смотрела на маяк.

Спокойными, отработанными движениями дед готовился тащить перемет. О бабушке он редко говорит вслух. Но когда мы идем на кладбище за церковью, у нас с собой всегда два букета – один бабе-тете, а второй настоящей бабушке. У нее на могиле лежит небольшой круглый камень, непохожий на все соседние. «Очень скучаем» – написано на нем в самом низу.

Я долго смотрел на остров перед нами. Вокруг маяка и Коббхолмена как будто очертился круг света. Надо же, мама моего папы здесь выросла. Неужели ее папа был смотрителем маяка?

– Поберегись! – сказал дед и включил лебедку. Механизм затарахтел, заходил ходуном, и шнур начал наматываться на бобину.

Вытягивать перемет – это как киндер-сюрприз открывать. Никогда не знаешь, что попалось на крючки. Но у деда всегда ловится рыба, и никто в деревне не знает рыбные места лучше, чем он.

Однажды в юности дед поймал палтуса больше своего роста, я видел фотографию. И я прямо мечтаю, что дед снова поймает такого же. Поэтому я всегда свешиваюсь за борт чуть не на полметра, когда мы вытягиваем перемет. Дед мне это разрешает. В море с ним вообще легко договориться, он только строго следит, чтобы никто не подходил вплотную к лебедке: дяде Тору в детстве так оторвало полпальца.

Папа настаивает, чтобы дед приделал к лебедке кнопку экстренной остановки. Это, мол, обязательное правило. Но в море дедом никто командовать не может. Когда от него чего-то требуют, он этого не делает из принципа. Лучше учить ребят быть осторожными, говорит он.

Мы с Леной свесились за борт, насколько хватило смелости, и кричали деду, когда с переметом вытягивалась очередная рыба. Уже с половину крючков было выбрано, и тут под водой заблестело что-то большое и гладкое.

– Ух ты! – завопила Лена. – Ну и громадина, ёрики-морики! Ларс, тащи-и-и!

Гигантская треска плюхнулась на дно. Лена издала радостный клич и принялась скакать вокруг. Совсем чокнутая.