Глава 9

Добрую половину ночи мы провели с матерью в её комнате. Она нехотя рассказывала о том, как попала в рабство к жестокому и властному королю Пиртерии. Я не мог поверить в это. То, что испытала Одри, для меня оставалось немыслимым и поистине ужасным. Завоевать и подчинить себе все земли, убивая непокорных и тех, кто просто жил в мире и спокойствии, чтобы ради собственного удовольствия искупаться в крови… И сыном этого человека я являюсь?

Нет! Не надо мне такого родства! К дьяволу этого отца, который делал всё, чтобы его боялись и задыхались от страха при произнесении имени чёрного дракона.

Я никогда не любил людей, которые проявляли жестокость к другим, чтобы показать свою силу. Так делают лишь слабые духом и ущербные. Сильные люди – добродушные и уверенные в себе. Они не причиняют боль, не унижают, не убивают. Несут добро и свет, заставляя улыбаться и идти вперёд.

Теперь я понимаю, почему мать не хотела говорить о своём прошлом, и впадала в депрессию, стоило только мне задать вопрос об этом. Действительно немыслимо вспоминать о реках крови, которые лились из каждого уголка острова, видеть кругом трупы близких и друзей, а потом находиться в рабстве у того, кто убил всех этих людей. Я категорически отказываюсь называть их существами, потому что человека определяет не принадлежность к виду, а поведение в обществе.

Одри пережила тяжёлое время. Она до сих пор не может справиться с воспоминаниями. Долгожданная свобода, которую она получила, и жизнь в другом мире изменили её, но прошлое не отпускало ни на миг, а теперь… вернулась в тот же замок, где когда-то жила в качестве наложницы.

Рассказывая про ту ночь, когда в полнолуние её пришли отвести на смерть в покои короля, мама плакала, уткнувшись в моё плечо. Она вцепилась пальцами в жилет, и навзрыд ревела, не прекращая говорить о своих чувствах, которые обуревают до сих пор при первом упоминании о рабстве. Мы сидели на её кровати. Я погладил её по спине в надежде, что она немного успокоится, но плач становился сильнее, Одри начала всхлипывать. Её трясло.

Мне ничего другого не оставалось, кроме как остановить рассказ. Слишком тяжело слушать про мучения, которые не дают покоя моей матери на протяжении стольких лет. Она не зря хранила всё в тайне. Лучше бы я этого не знал.

Я с трудом отлепил от себя рыдающую маму и прилёг на постель, предварительно сняв с ног закрытые тапочки. Они слишком грязные, чтобы их брать с собой на чистые простыни. Здесь не Америка: улицы не чистят специальным средством, на внутреннем дворе не устелен асфальт, а дом не убирает горничная, которая получает за работу деньги. Придётся приспособиться к новой жизни.

Перестал думать о том, что по-прежнему нахожусь в бреду. Это реальность. Главным доказательством являются слёзы матери, насквозь промочившие жилет, и горячее дыхание, которое обжигает мне грудь и шею.

Мама обняла меня, положив голову на плечо. Она не переставала плакать, приговаривая, что только хотела меня защитить. Я гладил её по руке, приобняв в ответ. Пытался успокоить хоть как-то, но не получалось.

Я лежал, говоря успокаивающие слова, и думал, что зря считал её лгуньей, зря напирал, желая узнать правду. Отчасти узнал. Теперь не представляю, как буду спать ночами, размышляя о том, за каким таким «надом» она была мне необходима.

Под такие размышления в попытках найти ответ на новый, на сей раз единственный вопрос, я не заметил, как уснул.

Проснулся от того, что кто-то щекотал мне ноги. Я ощущал что-то влажное и тёплое. Открыл глаза, уставившись во всё тот же каменный потолок. Услышал скуление лабрадора и поднял голову, чтобы посмотреть и подтвердить свою догадку.

Это действительно был Бонди. Он лизал босые стопы. С чего они ему нравятся, не могу понять до сих пор. Я не поклонник расследований на тему поведения животных, но мне кажется, что пёс просто меня любит.

– Бонди, хватит! – засмеялся я, поджав ноги.

Собака восторженно завиляла хвостом и пару раз пролаяла. Лабрадор переминался с лапы на лапу и скулил, желал запрыгнуть на постель. Он постоянно так делал, когда ему хотелось, чтобы его погладили, или же просто жаждал показать своё превосходство надо мной. Раньше я постоянно брал его с собой спать, пока не понял, что псина просто сгоняла меня с моего собственного спального места. Пришлось отучать, хотя до сих пор не получилось до конца это сделать. Иногда он запрыгивает на меня и облизывает с ног до головы.

Но сегодня что-то изменилось. Я приподнялся, чтобы посмотреть на пса.

О, ужас! Бонди весь грязный! В шерсти запутались колючки растений, мелкие веточки, а его лапы… Я тряхнул головой, чтобы не думать, где он лазил всё это время. Теперь ясно, почему он мнётся, ожидая моего решения… он хочет, чтобы я пустил его к себе в таком виде!

Ну уж нет, хитрец! Я вижу, что ты испачкался, и не позволю так расхаживать!

– Надо тебя помыть, Бонди, – вздохнул я, спуская босые ноги на пол.

Сон продолжал одолевать меня. Глаза закрывались, тело не желало слушаться. Я очень хотел ощутить мягкую подушку головой, закутаться в одеяло и подремать пару часов. Но обстоятельства не позволяли.

За окном только начинало светать. Я не знаю, есть ли в этом мире часы или хотя бы их подобие, но раз восход ещё не вошёл в активную фазу, значит, по земным меркам ещё около пяти утра, или даже раньше. От осознания этого захотелось спать сильнее. Ватная после сна голова начала клониться к подушке.

Запоздалая мысль пришла очень не вовремя. С каких пор я, Артур Грифрайс, не люблю ранние подъёмы? Когда это случилось и почему меня никто не предупредил? Так не пойдёт.

Пересилил себя, чтобы наконец-то встать на ноги. Всунул стопы в обувь. Задники поправил пальцем, натянув на пятки. Обувная ложка – очень нужная вещь, особенно когда её нет. Но сомневаюсь, что после вопроса про неё, на меня не начнут смотреть, как на кретина.

– Пошли, надо тебя помыть, разведчик, – сказал я, похлопав зазывно по бедру ладонью. Пёс нут же выполнил команду «рядом». Он хорошо выдрессирован, потому казусов не случалось. Неповиновения за ним не замечал очень давно. Хотя смена обстановки может повлиять на характер пса. Вон как он срывался на Кэсэ. И, думаю, это не последний случай.

Немного приведя мысли в порядок путём размышлений, я отделался от навязчивого чувства сна. Теперь можно и оглядеться.

Я до сих пор находился в комнате мамы. Об этом свидетельствовала женская обстановка в помещении. Напольное зеркало с туалетным столиком, картины с цветами на стенах, плотная портьера багрового цвета, закрывающая каменную стену.

Несмотря на то, что сон меня всё-таки покинул, усталость никуда не делась. Она продолжала сдавливать тело невидимыми тисками, напоминая о своём присутствии. Тяжёлый разговор, застывший в воспоминаниях, отдавался покалыванием в висках. Слова матери до сих пор резали по сердцу острым ножом, несмотря на то, что она произносила их вчера.

Правда… Я желал услышать её. Но радости никакой не было и облегчение не пришло на смену обиде. Только тяжесть внутри.

Я вышел в просторный коридор, толкнув нехотя дверь. Пёс вплотную шёл рядом со мной. Тишина… Только факелы мирно горят, отбрасывая танцующие блики на каменные стены. Некоторые из них новые: не было обгорелого тряпья и золы на полу. Видимо, ночью их меняли.

– Доброе утро, Артур, – донеслось мне в спину. Эхо подхватило женский приятный голос и понесло дальше по коридору.

Я обернулся. Сначала подумал, что мне мерещится, но приглядевшись, увидел, что моя мать стоит в проёме широкого окна.

Боже! Она что, собралась прыгать?! Я застыл от ужаса, не зная, что делать дальше. Мысли в голове лихорадочно носились, и каждая из них ничего хорошего не сулила. Неужели вчерашний разговор так повлиял на неё? Что, если Одри решила покончить с собой, чтобы снова не испытывать ужасных чувств и не проживать того, что поклялась забыть?

– Что бы ты не задумала, мама, не делай этого, – опасливо произнёс я, не в силах сдвинуться с места.

Паника начала овладевать мной, я не мог сосредоточиться. Нужно любым способом снять её с этого окна, пока она не совершила ужасную ошибку, которая оборвёт жизнь. Но как это сделать? Я начал перебирать варианты действий. Ничего стоящего на ум не приходило. Лишь воспоминания о вчерашнем разговоре, которые теперь я трактовал иначе.

Мать говорила так, словно прощалась со мной. Никогда не была столь откровенна, а тут… попросила остаться с ней и послушать историю о её прошлом. Я вчера не понял, что она задумала страшное, а теперь стоял, как вкопанный, и мысленно казнил себя за это. Как я мог это упустить из виду?! Знал же, что из Одри надо вытягивать всё стальным тросом, и ничего не предпринял!

– Я всего лишь хочу полетать, – сказала Одри, пожав плечами.

– Да я вижу, что ты хочешь полетать, – подтвердил я иронично. – Что ещё можно подумать о человеке, который стоит в окне и смотрит вниз?

Вот всё и сошлось… Она действительно захотела умереть. Я этого не переживу. Если мать бросится из окна замка, я полечу следом. Потерять в чужом мире единственного близкого человека, остаться одному в неизвестных землях, где любая тварь – не важно, ползает она, летает или ходит на двух ногах – хочет тебя убить. Я не доверяю никому здесь, кроме своего пса и матери. Даже Кэсэ, хоть она и милая мохнатая зверушка с лисьим хвостом.

– Ты не понял, – начала разъяснять Одри, – я грифон. У меня есть крылья. И я хочу превратиться и полетать перед рассветом.

Ага. Так я тебе и поверил. О том, что мама грифон, она говорила. Но чтобы верить на слово расстроенной женщине… Да ни за что! Что бы Одри не сказала, я не собираюсь стоять и смотреть, как она летит вниз с огромной высоты.

– Я понимаю, ты расстроена, но не делай глупостей, прошу! – продолжал убеждать её.

Бесполезно. Словно со статуей разговариваю.

– Да всё хорошо! Вот увидишь, – обернулась она. Я увидел добрую улыбку и горящие в предвкушении синие глаза.

Нет. Она прыгнет. Нужно её остановить. Тело, как назло сковала немыслимая тяжесть, словно мышцы превратились в камень. Я прирос ногами к полу. Даже дышать перестал. Медлить нельзя, но именно это я и делаю сейчас, полный бессилия и отчаяния, наблюдая пугающую картину.

С радостным «И-и-ха» она отталкивается ногами от подоконника и, раскинув руки в стороны, отправляется в свободное падение.

Я срываюсь с места и в одно мгновение оказываюсь в окне. Наблюдаю, как Одри летит вниз, приближаясь к земле. Внизу нет ни воды, ни сена – ничего, что бы хоть как-то смягчило падение. Она разобьётся! Боже! Почему я раньше не подошёл и не вытащил её из этого проклятого проёма!?

Время замерло… Секунды казались часами, а мучительное видение стояло перед глазами, заставляя все мысли, кроме одной, исчезнуть из воспалённого сознания. Она погибнет очень скоро, а я ничего не сделал, чтобы спасти её.

Страх овладел мной, затягивая на шее невидимую петлю. До земли осталось не так много, роковое столкновение с ней случится уже сейчас. Наблюдаю, как Одри в панике размахивает руками, до слуха доносится женский крик, который разрывает на части нутро.

Не могу на это смотреть, а потому обречённо закрываю глаза. Крик слышался ещё секунду, а потом прервался. Казалось, что моё сердце остановилось в груди. Дыхание пропало.

Не знаю, сколько прошло времени… Я открыл глаза, с ужасом осознавая, что сейчас увижу лежащую на земле маму. Смотрю вниз, трясясь от страха…

Её нет!!! Вокруг начал собираться народ, услышавший вопль. Люди выходили из шатров, расположенных рядом с замком, и из самого здания. Я опешил. Искал глазами место падения, но не мог найти. Где она? Где мама?! Она действительно пропала или моё зрение отказывается показывать страшную правду?

До меня донеслись взмахи крыльев, рассекающих воздух резкими движениями. Неужели сработало? Она полетела или нет? Я начал обеспокоенно смотреть по сторонам, высунувшись из окна. В данный момент не боялся упасть сам, хотел лишь увидеть Одри, понять, что с ней всё в порядке.

Наконец, увидел то существо, о котором говорила мама. И выдохнул.

Люди разошлись в стороны, образовав широкий круг. Внутрь него приземлилось описанное не так давно существо. Даже с такой высоты внешность животного угадывалась с лёгкостью. Орлиная голова с белыми перьями, голубоватое тело с плотной шкурой. На спине мощные крылья, распахнутые на всю длину. И хвост. Приглядевшись, увидел, что на конце что-то вроде пушистой кисточки.

Я сорвался с места и полетел стремглав по коридору. Надо спуститься и выйти наружу. Мгновенно миновал пару лестниц, едва не упав со ступеней, продолжал бежать, учащённо дыша. Страх распространялся по венам, отчего меня трясло сильнее. В груди загорелся огонь, обжигающими волнами следуя к рукам.

Чуть не врезавшись в огромную створку ворот, спустился по ступеням, едва не летя над ними. Хотелось обнять Одри, прижать её к груди так крепко, как только могу… И придушить за то, что заставила меня так нервничать. На глаза наворачиваются слёзы. Ещё бы: я чуть не потерял самого дорогого человека на земле!

Вот, вижу грифона. Он всё ближе. Угадываются сквозь мутную пелену передние птичьи лапы с плотно прилегающей чешуёй и задние, похожие на львиные.

Меня заставляет становиться непонятная картина, которая развернулась перед глазами. Из-за странного зверя ко мне выходит мама. Видно, что она испугана донельзя. Трясущиеся руки тянутся ко мне, мокрые от слёз глаза смотрят прямо на меня.

Одри побежала навстречу и кинулась в распростёртые объятия. Она заплакала навзрыд, прижимаясь ко мне крепче. Словно не хотела больше никуда отпускать.

Горячие волны по-прежнему продолжали пульсировать внутри. Они только усиливались, причиняя немыслимую боль. Создавалось впечатление, что мне ломают грудную клетку кувалдой, ударяя со всей силы. Я стал задыхаться. В глазах помутнело. Я пошатнулся, ослабив объятия, в которых держал мать.

Теперь явно чувствовал, что горю изнутри. Насилу сосредоточился и вспомнил, что говорил Сулмельдир. Мой магический резерв переполнен, и приливы силы будут становиться чаще. Они не прекратятся и не ослабнут. Рассказ матери о сгоревших заживо девушках в постели чёрного дракона пришёл на ум следующим. Одри стояла вплотную, рискуя стать горсткой пепла под моими ногами.

«Если это костёр, то его можно потушить», – пришла в голову мысль. Я закрыл глаза и сосредоточился. Мысленно пытался успокоить огненную бурю, что бушевала в груди, рискуя вырваться и спалить весь внутренний двор с людьми, а главное, убить мою мать.

Кажется, получается. Я представил себе, что заключаю в герметичный купол то пламя, что рвётся наружу. И оно медленно гаснет. Сиреневый пожар затихает, облизывающие нутро языки усмиряются, и вскоре огонь исчезает совсем.

Воздуха в лёгких не стало, и я не ощутил биения собственного сердца. Последнее, что помню – удар затылком о что-то твёрдое.