Дина

1

Наверное, это глупо размышлять о смерти в шестнадцать лет. Но, если хорошенько подумать, то этот вариант не так уж и плох. Гораздо лучше, чем тот вариант, в котором ты борешься за жизнь каждую минуту. Люди могут устраивать войны, убивая тысячи солдат по всему миру, чьих-то братьев, сыновей, возлюбленных. Они создают ядерные и биологические оружия, чтобы уничтожать врагов. Но у них не получается создать действенное лекарство против рака. Я так возмущена. Я такая злая на этот мир. Но я ничего не могу поделать. И никто не может. Мы, больные неизлечимыми заболеваниями, обречены.

В палате начало светать. И я медленно встаю, чтобы умыться, накинуть халат. И ждать, ждать, когда откроется дверь, и медсестра вкатит столик на колесиках, где будут лежать разноцветные пилюли. Потом она возьмет в четыреста третий раз мою кровь на анализы. Через несколько часов после этого войдет мой доктор, чтобы вновь усталым голосом сообщить мне, что пока без изменений. Возможно, я улыбнусь. Но скорей всего, нет.

Я, правда, пыталась быть оптимисткой первые полгода. Но вы знаете, как таят надежды? Сначала ты чувствуешь маленькое отчаяние, оно погружает тебя в бездну страха. Потом приходит злость. Она сметает всё на своём пути, разрушая последние крохи надежды. И потом наступает тьма.

Я люблю петь с детства. Наверное, это единственное, что еще держит меня на плаву. Когда-то, я мечтала покорить весь мир. Но мир не успел мне покориться. В нашем доме поселилась страшная болезнь. Мне не хочется грузить вас своими депрессивными историями. Мне хотелось бы поведать вам историю о любви. О первой любви. О моей любви.

Вибрация телефона немного встревожила меня. Папа знает, что мне нельзя звонить до двенадцати. Все процедуры я прохожу до обеда. Потом два часа бесцельной прогулки по холлу больницы. Два раза в неделю можно выйти в сквер, но в присутствии медперсонала, родственников или друзей. Я засунула руку под подушку. Телефон вспыхнул зеленым светом и отключился прям у меня под носом. Блин! Вчера я долго сидела в интернете. И забыла поставить телефон на зарядку.

Дверь открылась, и вошла Руби.

– Доброе утро, детка!

Я улыбаюсь, потому что жизнерадостная Руби может заставить кого угодно улыбнуться.

– Привет! – я пытаюсь не показывать, как мне грустно, что эти дни все так похожи друг на друга. Руби пытается всегда громко шутить, когда вводит иглу в вену.

– И ты представляешь, что отвечает мой сын Бобби?

Я пытаюсь не смотреть на кровь, скользящую по резиновой трубке. Я поднимаю голову и вижу седые волосы на голове Руби. Мне всегда она казалось молодой и довольной жизнью. Такие, как она не должны стареть. Они должны вечно оставаться молодыми, чтобы приносить счастье и радость, таким, как мы. Снова депрессивные мысли!

– Дина?

Я смотрю на Руби, и слезы предают меня. Они катятся по моим щекам, и я не в силах совладать с собой.

–Детка! – Руби обнимает меня. И мне на мгновенье становится легче.

– Мне пора. Ладно? Я зайду попозже. Можем посидеть в сквере, – обнадеживающе произносит она.

– Мне нельзя. Я уже выходила два раза на этой неделе.

Руби подходит к двери, затем оборачивается и подмигивает мне.

– А мы никому не скажем.

Я киваю и смотрю, как она закрывает за собой дверь. Я благодарна ей за то, что она верит в меня. Но я понимаю, что правила нельзя нарушать. И Руби об этом знает.

2

Все утренние процедуры окончены. Я собираю волосы в хвост, надеваю кенгуруми и выхожу в холл. В холле работает большой плазменный телевизор. Когда выпадает смена Руби, она всегда включает мне мтв. А в обычные дни здесь крутят видео про диких животных. Я поудобней усаживаюсь в кожаное кресло и принимаюсь смотреть музыкальные клипы. Двери лифта за моей спиной шумно открываются, и я поворачиваю голову, чтобы взглянуть, кто пришел. На моем этаже нет чужих посетителей. У нас всего пять палат. Я живу в самой дальней. Напротив моей палаты живет Эндрю. Он уже в возрасте. К нему часто приходят его дети и внуки. Две очаровательные близняшки. Иногда я путаю их. Молли называю Долли, и наоборот. Они всегда смеются надо мной в такие моменты. Хотя, иногда, в моей голове закрадываются мысли, что они просто разыгрывают меня, притворяясь друг другом. В первой палате, которая ближе к холлу живет Льюис. Иногда мы с ним пересекаемся. Но очень редко. Он практически никогда не выходит из своей комнаты. Из слов Руби, я узнала, что у него последняя стадия. В такие минуты я не знаю, как вести себя с людьми. Ну вот! Отчаяние снова хочет поселиться в моем сердце. Продолжаю. В палате напротив Льюиса лежит Стелла. Мы с ней недолюбливаем друг друга. Хотя нас многое объединяет. Например, рак. О да, болезнь сближает чужих людей и отталкивает от нас самых близких.

Этот мир очень жесток. Мама ушла от нас, когда мне было пять лет. Они часто ссорились с отцом. Это так больно, когда ты делишь любовь между двумя родителями. После долгих скандалов, ругани и ежедневного битья посуды, она просто вышла из дома и не вернулась. Маленькой, я часто верила в то, что она обязательно вернется за мной. Ведь дети должны быть с мамой. Но проходили года, и Санта Клаус три года подряд не исполнял моих желаний. И только сейчас я понимаю, как мне повезло с моим стариком. Для меня он лучший отец в мире! И мне очень жаль, что он проходит это вместе со мной.

До болезни мы мечтали о том, что я поступлю в хороший университет. Мы копили деньги на запись моего диска. А поучилось, что все накопленные деньги пошли на оплату больничных счетов. И в университет я никогда не поступлю. Опять!

Так, едем дальше. Ну а в палате посередине, прямо напротив стойки медсестры, лежит парень. Джейк. Он забавный. Он нравится мне. Как друг. Конечно, он пытался флиртовать со мной. Но я не намерена влюбляться. Не в этой жизни. Сначала он жутко дулся, когда я предложила стать друзьями. Но потом мы помирились. И сейчас у него есть девушка, правда, она виртуальная. Они познакомились в твиттере. И он постоянно ей пишет стихи.

Из лифта выходит доктор Стивенс. Я разочарованно пялюсь в телевизор. Мне бы хотелось увидеть новое лицо в своей жизни. Он проходит мимо меня в своем белоснежном халате, роняя:

– Как дела, Дина?

Я поднимаю большой палец вверх, не отрываясь от телевизора. Через пару минут подтягиваются Стелла и Джейк.

– Привет!

Джейк с разбегу падает на пуфик.

– Скучала по мне? – он так смешно шевелит бровями, что я не удерживаюсь, и начинаю громко смеяться. Я смотрю на Стеллу. Она закатывает глаза и фыркает.

– О, эти горячие крошки, хармони фифт. Они сводят меня с ума своими движениями.

Джейк откидывает голову и смотрит в потолок. Стелла сидит спокойно. Сегодня она хорошая девочка. Может, когда хочет. А в остальных случаях, она редкостная стерва. Болезнь может сделать тебя слабым. Ты можешь упасть на самое дно. Но ты не становишься другим человеком. Ты всегда остаешься самим собой. Ты не можешь измениться, только потому что у тебя рак. Это исключено.

– Скучно! – протянула Стелла.

– Что предлагаешь? – с интересом спросил Джейк. – Возьмем пару кресел и будем кататься по холлу? Или закажем биту по интернету и разобьем этот чертов телик? Я за любую тусовку, лишь бы не видеть эти белые стены.

Я развернулась к нему. Наверное, впервые за этот год я услышала горечь в его голосе.

– Джейк! – тихо позвала я.– Что сказал доктор?

Он посмотрел на меня долгим взглядом. Безнадежность, проклятое отчаяние, и грусть. Вот что увидела я в его глазах. Джейк резко встал и пошел в свою палату.

– Я слышала, как его мама плакала вчера. Ты же знаешь, мы лежим рядом. Нас отделяет всего стена, – сказала Стелла.

Я кивнула. Стелла лежала во второй палате, а Джейк в третьей. Расстояние небольшое, чтобы услышать плач и крики.

Мы с Джейком уже год лежим в этой больнице. Когда я поступила, Джейк уже был здесь. Но как оказалось потом, он приехал раньше, за день до меня. Я посмотрела на Стеллу.

– Что еще ты слышала?

Стелла заморгала и отвернулась. Понятно. Я поджала ноги. Стало знобить. Стелла молча встала и вышла. Мне было плевать, куда она идет. Я думала, о чем угодно, но только не о Джейке. Я думала о своем отце. О своей подруге, Лил. О ее новом парне. Но только не о Джейке. Даже на секунду, на одну маленькую секунду я не позволяла себе думать о нем. Слезы беззвучно катились по щекам. Я не знала, что мне делать дальше. Я еще не готова была с ним прощаться.

Майк

3

Я рассматривал белые больничные стены без особого интереса. Они всегда красят именно в этот цвет? Почему нельзя воспользоваться всеми цветами? Или взять ведро, смешать несколько тонов краски и облить стены этим получившимся сумасшедшим цветом. Нет, конечно, так нельзя! Я начал уже с ума сходить от ожидания. Моя младшая сестренка упала в обморок во время занятий. Родители привезли ее на обследование. Они были там все вместе. А я был здесь один.

От безделья я начал ходить по коридорам. Я поднялся наверх, потом влево, и еще раз влево. Честно говоря, не знаю, что мною двигало в этот момент. Все мои мысли были лишь о Патрис. Поднявшись на третий этаж, я увидел большой холл. В холле никого не было. Я взглянул на часы. Полдень. У персонала скорей всего пересмена, а у пациентов послеобеденный сон. Я увидел, что в коридоре всего пять палат. Я немного постоял и хотел вернуться, как вдруг услышал… пение. Я подходил к дверям, прислушиваясь. Наконец, дойдя до последней палаты я понял, что голос идет оттуда. Я приставил ухо к двери, чтобы расслышать слова, которые пела девушка. Ее голос был мягким, с переливами. Она пела песню о смерти. Я мысленно прикинул, что мы с ней находимся в разных возрастных категориях, и незаметно отошел от ее палаты.

Я быстро спустился на первый этаж, размышляя о поющей девушке. Мне показалось, что она была старше меня. Да, ее голос был нежным и в то же время взрослым, умудренным опытом жизни. Когда я спустился, мои родители уже были там. Без Патрис. Я увидел, как отец прижимает маму, а она плачет на его груди. Тревога сдавила мою грудь колесом. Я подошел к ним и небрежно спросил:

– Патрис еще обследуют?

При этих словах мама зарыдала еще громче, пряча лицо на груди отца. Отец посмотрел на меня серьезным взглядом. Я отвел глаза. Я как можно дольше пытался не смотреть на него. В голове царил хаос. Мои мысли метались со скоростью света. Но я чувствовал, что он продолжает смотреть на меня. И я сдался. Я заставил себя поднять глаза. По взгляду его глаз я понял, что наша жизнь уже не будет прежней. Я пытался держаться изо всех сил. Но не смог. Я просто больше не мог сдерживать своих слез. Отец отвел маму, чтобы она присела и немного успокоилась. Я стоял там, в холле, мимо меня сновали люди, доктора, пациенты. Мой отец шел ко мне, чтобы обнять меня. И когда его руки коснулись моих плеч, я понял все окончательно. Моя маленькая сестренка умирает. Тогда, в тот момент я стал старше. Старше, чем в свои шестнадцать лет, старше на целую жизнь.

4

Каждый день после учебы я иду в больницу. Я вхожу в здание комплекса. Немного сворачиваю, и оказываюсь перед детским отделением. Здесь висят шарики и стены здесь расписаны яркими красками. Перед тем как войти в палату мне проводят инструктаж. «Не плачь. Не грусти. Не жалей». Я киваю головой. Я запомнил это и с первого раза. Но таков здесь порядок. Мне выдают бахилы, халат и маску. Я подхожу к палате. Сердце стучит сильнее. Я еще не принял диагноз своей сестренки. Но я пытаюсь быть веселым и жизнерадостным.

Я захожу и вижу, что она сидит в кресле у окна и рисует, облокотившись руками на столик.

– Патрис!

Она оборачивается, и на ее лице улыбка. Она бежит ко мне, протягивая руки. Я обнимаю ее, зарывшись лицом в приятно пахнущие волосы. У нее в носу трубка. Она все время ее поправляет. Я смотрю на нее. Мы усаживаемся на кровать, и я рассказываю ей последние новости. Я знаю, что ей непросто. Ей всего восемь лет. И она здесь совсем одна остается по ночам. А утром, когда просыпается, она не слышит голоса родителей, зовущих ее на завтрак.

– Вчера вечером к нам поступила новенькая девочка, – теперь Патрис делится со мной новостями. – Она меньше меня, и все время плачет.

У меня сжимается сердце. Я понимаю, что я не могу выдать здесь при ней своих чувств. Но я пытаюсь справиться.

У нас с Патрис особая связь. Когда она родилась, мне было восемь, как ей сейчас. Я сам был еще ребенком. Но, когда мама открыла одеялко и я увидел эти синие глаза, смотрящие прямо на меня, я понял, что мое сердце принадлежит ей. Моей сестренке Патрис.

– Майк!

Патрис смотрит на меня глазами, полными боли.

– Я устала, – говорит она тихо.

Я укладываю ее в постель. Я сижу в палате, пока она не заснет. Выходя, я оборачиваюсь, и ухожу.

Я иду по улицам. Мои друзья звонили мне уже несколько раз. Но я не могу сейчас разговаривать с кем-либо. Я опустошен. После нескольких часов, проведенных в больнице я чувствую грусть. Я прихожу домой, переодеваюсь, делаю домашку и просто ложусь в постель. Я вымотан до самых кончиков пальцев. Каждый день я остаюсь хорошим братом для своей сестры. Но также и каждый день я остаюсь плохим другом для своих приятелей и непослушным сыном для своих родителей.

Когда мы узнали, что у Патрис рак, наша счастливая семейная идиллия в доме покатилась под откос. Моя мать так и не смогла мне простить за те две недели, которые я провел у Билла. Мы напивались в хлам и курили траву. Я должен был быть со своей семьей, разделяя боль и горе. А я бухал со своим другом днями напролет. Потом у Билла закончились деньги, и я вернулся домой. В помятой одежде, и в коматозном состоянии.

Как только я вошел, мама подлетела ко мне и залепила мою первую пощечину в жизни. Она била меня кулаками по груди, крича и спрашивая, где я был. Я упрямо молчал. Отец молча проводил меня взглядом, когда я шел в свою комнату. Он не разговаривал со мной еще несколько дней. Родители буквально ночевали в больнице. Разрываясь между работой и деловыми встречами, они приходили домой, вымотанные. Из дома ушло счастье. Не было никаких разговоров. Только сухое «доброе утро» и усталое «спокойной ночи». Я недолгое время не мог заставить себя пойти туда. Я придумывал себе отговорки. Я взял кучу заданий. Записался на несколько факультетов. Но лицо Патрис вставало у меня перед глазами. И исчезало, лишь когда я засыпал.

Я помню тот день, когда впервые вошел в ее палату. Она лежала там такая маленькая, худенькая, обвешанная приборами. Я просидел в ее палате до наступления ночи. В тот вечер я вернулся домой. Мама встретила меня в гостиной.

– Майк! Прости, что я тогда сорвалась.

Она обняла меня, и я почувствовал, как ее сердце быстро бьется. Я понимал, что она пытается загладить свою вину. Ее дочь лежала в больнице. А она не хотела терять меня, своего сына.

– Я люблю тебя!

Я обнял ее. Отец вошел в гостиную неслышно. Мы стояли там втроем, обнимая друг друга, как настоящая семья.

Дина

5

Я сижу в своей палате и напеваю песню. После того раза, мы с Джейком не виделись. Но я знаю, что у него все в порядке. Руби иногда рассказывает мне о каждом из моих соседей. Последние дни я не выхожу из палаты. Мне не хочется гулять по коридорам. Может быть, я выйду завтра? Завтра у меня первый день прогулки на этой неделе. Через пару минут до меня доходит, что я подумала об этом сама. Я мысленно произнесла слово: завтра. Я подошла к тумбочке, открыла ящик и достала дневник. За год он немного поистерся. Краешки стерлись, а сама обложка стала выцветать. Я открыла первую страницу. Пролистала до середины. Вот оно, нашла! Последний день, где я писала слово «завтра» датируется пятым апрелем. Полистала до конца, обращая внимание на дату. Сегодня двадцать четвертое ноября. Я положила дневник на место и задвинула ящик.

Немного посидев в тишине, я снова начала напевать песню, которую сочинила месяц назад.

«ты должен гореть, жизнью гореть,

горы сворачивать, сметать все с пути

любить полной грудью, ни о чем не жалеть.

идти к вершине своей яркой мечты

а я буду здесь, годы сжигать,

лежать на кровати, раком болеть,

пить таблетки, уколы принимать.

пока в палату не ворвется смерть»