Ольга словно забыла про него – дочка, поздняя и такая долгожданная, захватила ее полностью. Ее волновало теперь только купание в череде, прокипяченное масло для смазывания кожи, ватные тампоны, которые она с остервенением крутила каждый вечер – для глазок, ушек и прочих мест.

На кухне висели пеленки, которые усердно кипятились круглые сутки в огромном эмалированном баке. Андрея заставляли натирать на крупной терке детское мыло для кипячения и мыть детскую ванночку – все, что ему смогли доверить.

Ему казались отчаянной глупостью все эти манипуляции – например, проглаживание распашонок и ползунков с обеих сторон и кипячение упавшей на пол соски. Он вспоминал беспечность своей первой жены и рождение их сына. Ничего такого не было и в помине. Ничего не кипятилось сутками… Они оставляли сына на глуховатую соседку и убегали вечером в кино. Соседка спала, а мальчик, оторавшись и словно поняв безнадежность этого предприятия, тоже засыпал.

Правда, тот брак тоже спасти не удалось – но совсем по другим причинам.

– Слушай, – сказал он однажды Ольге, – мне кажется, если я уйду, никто из вас этого даже не заметит. Ты так не думаешь? Мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Или не так?

Жена попыталась спорить, но как-то вяло. И он утвердился в своих сомнениях.

И еще… Интимная жизнь у них тогда кончилась. Оборвалась – совсем. Ей было не до этого, хотя… Андрей снова вспоминал Жанну. Глупо, конечно. Все равно разлетелись, разбежались, ни сын не спас, ни взаимная страсть. А тут другое, но тоже, знаете ли… Ни Ольге это было не надо, ни ему. Он смотрел на жену в байковом халате, в сатиновом лифчике («Для кормящих матерей, Оля! Тебе это просто необходимо»), с кое-как схваченными в небрежный хвост волосами – заполошную, в вечной тревоге, суетливую и довольно бестолковую, и думал: «А на фига? Вот на фига мне такая жизнь? Ни я никому, ни мне – никто. В смысле – не нужен».

Дочка, хорошенькая, толстенькая девочка, похожая, кстати, на его мать, смотрела на него голубыми глазенками и, казалось, тоже удивлялась – кто это и что он тут делает?

Андрей отлично понимал, что дочка тоже не заметит его отсутствия, как и все остальные. А может, даже вздохнут с облегчением – на один рот меньше. Подавать ему, стирать, убирать, гладить. Одни хлопоты, а толку от него…

Хотя, справедливости ради, надо сказать, что дурного слова от «святого семейства» он никогда не слышал, а вот пренебрежение и легкую досаду – а зачем он здесь? – чувствовал.

Все решила одна ночь. В жаркий август родители жены остались на даче с полуторагодовалой внучкой. Отпустили, так сказать, молодых в трехдневный отпуск.

«Последняя попытка», – подумал Андрей. Но крепко ошибся. Ольга, не снимая любимого «старушечьего» халата в коричневых розах (бр-рр!), не вымыв голову, уселась с ногами на диван и принялась грызть орехи.

Он смотрел на нее краем глаза и слушал невыносимое щелканье ореховой скорлупы. Она уставилась в телевизор – там шла запись симфонического концерта. Андрей не выдержал и ушел к себе. Ольга пришла ночью, сбросила халат, надела ночнушку (и это в душную, непроходимо душную летнюю ночь!), густо смазала руки вазелином и залезла под одеяло, коснувшись его ногами в теплых носках.

Он, пытаясь побороть какую-то брезгливость, дотронулся до ее плеча.

– Давай завтра, а? – виновато попросила она. – Очень спать хочется.

Он отвернулся.

– Ты обиделся? – спросила она.

– Нет, что ты, – спокойно ответил он.

И еще подумал: «А „завтра“ уже не будет. Жить с женщиной и не желать ее – боже, какое убожество и наказание!»

Утром, когда они сели завтракать, он сказал:

– Слушай, Оль! Я, наверное, уйду. – И добавил: – Думаю, никто не расстроится и волноваться за мою судьбу не будет.

Ольга пила кофе и глаз на него не поднимала.

– Ну, если ты решил… – тихо сказала она. – Думаю, уговаривать тебя нет смысла.

Он кивнул.

– Точно, нет. – И вышел из-за стола, не забыв поблагодарить за вкусный завтрак.

Пока он собирал свои нехитрые пожитки, жена топталась на кухне.

– Я пошел, – крикнул он, отпирая входную дверь. – Ключи оставляю на комоде.

Ольга вышла из кухни, печально посмотрела на него и сказала:

– Пока. Звони, если что.

– Если что, – кивнул он и вышел на лестничную клетку.

Выйдя на улицу, душную, не успевшую остыть даже после ночи, он остановился, глубоко вздохнул и почувствовал такое невыразимое облегчение… Немножко похожее на счастье.

Он приходил к дочке каждую субботу – на пару часов. Встречали его тепло и всегда предлагали обед или чай. Он видел, что облегчение от его ухода посещало всех членов семьи. И даже, пожалуй, вызвало – впервые! – ничем не объяснимую симпатию.

Ольга чмокала его в щеку и куда-то торопилась. А через полтора года вышла замуж – за какого-то отцовского коллегу. Муж был приезжий, свердловчанин, ученый муж в бифокальных очках и при окладистой «поповской» бороде. Смешной чувак, в общем. Он горячо жал приходящему отцу руку и предлагал «располагаться поудобнее». И еще очень смущался, когда Ксюша путалась и называла его папой – при родном отце.

Кстати, смущались от этого все – и бывшие тесть с тещей, и сама Ольга. А ему было до фонаря – ну, папа так папа. Что ребенку морочить голову? С кем живет, тот и папа. Кто растит, тот и отец. И вскоре Ксюша начала называть его Андреем.

* * *

Уйдя от Ольги, Андрей снял у знакомых, уезжавших в Монголию, однокомнатную квартирку в Беляево. За сущие копейки – квартплата и еще что-то совсем символическое.

Он думал, что вот сейчас, вновь обретя неограниченную свободу, пустится во все тяжкие. Ан нет. «Тяжкие» остались в прошлом. Совсем не хотелось этих «тяжких». Да и все это было так скучно и так неинтересно, что от тоски просто сводило скулы. К тому же – обременительно, да и годы не те – тридцать три, знаете ли… Пора и о душе подумать.

Вот тогда появилась эта девочка, Марина. Двадцать лет. Студентка. Живет с мамой и собакой Тихоном, пушистой дворнягой среднего роста и очень буйного нрава.

Они и познакомились на улице – этот самый буйный Тихон сорвался с поводка и бросился на проезжую часть. Девушка закричала, а Андрей ловко наступил ногой на поводок и этим Тихона урезонил.

Они пару раз сходили в кино, погуляли по улице, посидели в кафе, и Марина пришла к нему.

В ту же ночь она осталась.

И тогда ему показалось, что все снова стало интересно.

Интересно прикасаться к ней, снять с нее плащ в прихожей, проведя рукой невзначай по узкой спине. Интересно пить с ней вино и даже чай на кухне. Интересно смеяться, грустить, кого-то обсуждать, чем-то делиться.

Интересно и очень волнительно ждать, когда она выйдет из душа и юркнет к нему под одеяло. И тихо спросит:

– Скучал?

Интересно проснуться и увидеть ее волосы, разметанные по подушке. И узкую тонкую ступню, коснувшуюся холодного пола, – так она спала, свесив одну ногу.

И пить с ней утром чай тоже было интересно.

И даже скучать по ней было интересно. Вот какие дела.

* * *

Андрей вспомнил свой разговор со Степкой – лучшим и единственным другом. Посиделки начались как всегда – сварили картошку, покрошили в кастрюлю чесночку, нарезали репчатого лука и нажарили «столовских» котлет из кулинарии – плоских и бледно-розовых, размером с мужскую ладонь.

Разговор шел «за жизнь» – обычный мужской треп. Про работу, политику, газетные статьи, прочитанные и непрочитанные книги и, разумеется, про «бабс».

Андрей, как всегда, пьянел быстро и все пытался разобраться в «вопросах, в которых разобраться не может никто». Степка, человек без рефлексий, спокойный, по словам друга, как мамонт, в который раз пытался объяснить, что все его «страдания» по поводу вопроса полов не стоят и ломаного гроша.

– Все просто, как рыболовный крючок. Главное – определиться. Что для тебя самое главное.

Он, Степка, это понял довольно быстро – годам к тридцати. «Нашлявшись и нахлебавшись» по полной, до демаркационной линии – он проводил ребром ладони по горлу, – вдоволь накушавшись страстей с роскошной («Нереальная баба, ты мне поверь!») блондинкой по имени Инна, однажды чуть не выскочив из окна родительской квартиры на двенадцатом этаже и через три месяца женившись на тихой и скромной учительнице младших классов Наташе.

На свадьбе друга потрясенный Андрей все пытался понять, чем зацепила ловеласа и бабника Степку тихая и ничем не приметная невеста. Понять пытался, а ничего не выходило. Наташа была типичной серой мышкой – ни лица, ни фигуры, ни блеска в глазах. Ни даже намека на пусть крошечную, но тайну.

У них это называлось «без изюминки». И не по залету – Степка, врач и просто очень осторожный человек, такого не допустит. Жених был вполне доволен и несчастным не выглядел. Пил и ел с удовольствием, плясал с невестой и новоявленной тещей, которая явно не могла прийти в себя от свалившегося на их скромную семью «огромного человеческого счастья».

И зажили они вполне прилично – без скандалов, взаимных претензий и обид. Родили двух девок, и Степка оказался трепетным отцом.

Наташа прекрасно вела дом – всегда чисто и всегда есть обед. Муж обихожен, девочки тоже. Копили на машину, строили избушку на шести сотках. Все ладком да мирком.

Степка поправился, отпустил «трудовую мозоль» в виде небольшого брюшка и с умиротворением взирал на окружающий мир. И вот тогда, в тот вечер, под картошечку с чесночком, он все Андрею и объяснил.

Главное – понять, при каких обстоятельствах ты будешь счастлив. Ну, если без пафоса – просто доволен. Итак. После всех перипетий и коллизий он, его мудрый друг, понял: страдание не есть смысл жизни. И ее, жизнь, надо строить и планировать, иначе пропадешь. Утонешь, погибнешь, захлебнешься. Страстями жить нельзя, невозможно. Да и сама по себе страсть – продукт скоропортящийся. Основа семьи – уважение и братство. Схожесть взглядов и совпадение биополей.

– А как же любовь? – удивился Андрей.

Степка раздраженно мотнул головой.

– При чем здесь любовь? Достаточно просто хорошего отношения.

– Ну, знаешь ли… – усмехнулся Андрей, – я вот прекрасно относился к Ольге. Прекрасно! И уважал, кстати. Только вот спать с ней не мог. Не хотелось, понимаешь? «Братство» в таких случаях, знаешь ли, только помеха. Вот о чем ты разговариваешь с женой? – с ехидцей поинтересовался он. – Есть темы для разговоров? Ну, это я про совпадение взглядов и биополей.

Степка пожал плечами:

– О даче, например. Сколько завезти вагонки и как строить веранду. О дочках – что у них в саду и в школе, какие купить книжки и куртки на осень. Про болезнь тестя. Про будущий отпуск. Где купить мясо. О жизни, мой друг, о жизни! Именно той, которую мы проживаем каждый день и каждую минуту. Здесь и сейчас. Просто я понял, с какой женщиной надо проживать жизнь – с верной, терпеливой, прощающей. Хорошей матерью, невесткой. С другом, который никогда не предаст и не подставит. Я понял, а ты, видимо, нет.

– А спишь ты с ней как? Тоже по-братски? – ухмыльнулся Андрей.

– Да все нормально там, не волнуйся. Когда хорошо относишься к женщине, знаешь ли…

– Не знаю, – ответил он. – И эти твои постулаты, видимо, не для меня. И еще вопрос – а как же любовь? Ее ты совершенно списываешь со счетов?

– А кто тебе сказал, что я не люблю жену? – удивился Степка. – Я очень и очень, слышишь, хорошо к ней отношусь.

– Умница ты, – закуривая, кивнул Андрей. – А я и не подозревал, что ты такой рассудительный.

– Осуждаешь, а зря. На себя оборотись, – мрачно посоветовал друг. – Твой первый брак – по любви, так?

Андрей молчал, опустив голову.

– Ну, уж по страсти – точно! Помню тогда тебя и Жанку твою. Отлично помню. Как глаза у вас горели синим пламенем. Как вы в гостях в ванной запирались, уже будучи супругами. Как бешено ревновали друг друга, кидаясь тяжелыми пепельницами. Как ссорились – навеки, навсегда. Как ты страдал и ревел, когда вы наконец, измучив друг друга окончательно, разошлись. И как потом ты по ней сох и тосковал. И что в итоге? В остатке – что? Потом ты ее возненавидел. Запрезирал просто. И она в позу – ни тебе ребенка, ни тебе жалости. Пошел вон из моей жизни! Дальше – Ольга. От обратного. Казалось бы… Все то, о чем ты мечтал. Родители – не Жанкина мамаша, буфетчица на вокзале. Дом, семья, традиции, устои. И? С Жанкой ты спал с удовольствием, зато не мог по-человечески жить. С Ольгой ты мог жить как человек, зато не мог спать. Знаешь ли, милый мой, все сразу и навсегда не бывает. Ну, не могут совпасть все составляющие успеха! Так что придется сделать суровый выбор – жить по-людски или…

– Да брось ты! – отмахнулся Андрей. – Вывел, блин, формулу! Умник такой. А жить с женщиной в любви, уважении и еще к тому же и желать ее – так не может быть?

– Может, – кивнул Степка, – но крайне редко. Исключительный случай. И не про нас, как говорится.

– Почему не про нас? – удивился Андрей.

– Потому что не заслужили, – коротко ответил лучший друг.

* * *

Первый Андреев брак был абсолютно безголовым и сумасшедшим. И совершенно верно и точно препарирован и оценен Степаном.

Жанка, яркая смуглянка, красавица брюнетка с голубыми глазами и фигурой Мэрилин Монро, досталась ему, как тогда казалось, случайно и не по заслугам. Познакомились они на море – он студент, московский мальчик, она – казачка из кубанской станицы. Все различия между ними были не просто видны, а бросались в глаза. Когда она приехала к нему в столицу и сказала его матери, кивнув на привезенные в качестве гостинца помидоры:

– Ложьте в газету, – мать с испугом посмотрела на него.

– Украинизмы, – объяснил Андрей, – не обращай внимания, исправится.

Но, и переехав в столицу, Жанка исправляться не желала. Сначала было смешно. Раздражать стало гораздо позже. Его мать она стала сразу называть на «ты» и «мамой».

Мать, учительница музыки в Гнесинке, каждый раз вздрагивала и старалась не показывать невестку консерваторским подругам. Жанка была шустрой и по-деревенски небрежной. В понедельник варила огромную кастрюлю борща и не понимала, почему муж отказывается есть борщ на завтрак, как делали ее отец, дядья и братья. Сытно и быстро! Муж привык завтракать яичницей, сыром и чашкой кофе, а Жанка упрямо разогревала борщ и ставила перед ним глубокую тарелку. И опять – сначала было смешно, а потом… Однажды он грохнул эту тарелку об пол. Жанка не задержалась и грохнула кофейную чашку.

Мать боялась выйти из своей комнаты.

Ругались они страшно, до хрипа. А мирились всегда так сладко и громко…

Короче, бедная мать! Нервы ее не выдержали, и скоро она съехала к сестре на Полянку. Объяснила, что жить в таком ритме не может.

А они облегченно вздохнули и принялись бить посуду, орать и мириться с удвоенной силой – практически без оглядки. Когда родился Санька, отношения совсем разладились. Сын орал ночи напролет, Жанка падала с ног, Андрей торопливо и трусливо просачивался за дверь и сбегал из дому.

Теперь жена орала, что Андрей ей не помогает, сын ему до фонаря, и вообще вся эта жизнь ее достала дальше некуда. Москву она справедливо ненавидела за толпы спешащего и неприветливого народа, за очереди, толчею, хамство, мороженое мясо и отвратительную погоду. Тосковала по родному поселку, теплу, морю и спелым фруктам.

Помогать с ребенком приехала теща. И вот тогда начался настоящий ад. Теща, привыкшая рулить в семье, лезла во все щели, делала замечания, поносила его мать, попрекала зарплатой и считала, что он испортил жизнь ее дочери. Впрочем, здесь она была недалека от истины. В тот год они окончательно измотали друг друга и почти возненавидели.

Его даже раздражала пышная и душная красота жены. И даже ее тело, всегда столь желанное, податливое и такое отзывчивое, перестало его волновать. В один миг – как отрезало.

Через четыре месяца теща увезла дочку с внуком домой. Считалось – на лето. Но было понятно, что Жанка в Москву не вернется.

Так и получилось. И, надо сказать, после ее короткого звонка: «Не жди, не приедем», – Андрей испытал огромное облегчение. Развелись они «по его неявке в суд». Жанка тогда же подала на алименты и приезжать к сыну запретила.

– Не заслужил, – коротко объяснила она.

Андрей позвонил тетке и сказал, чтобы мать собирала вещи. Перевез он ее в тот же вечер и долго просил прощения. Она молчала, тихо плакала и гладила его по голове. Сказала одно:

– Больше я подобного не переживу. Можешь быть в этом уверен.

Через пять дней Андрей снял комнату на Остоженке у приличной старушки, Гортензии Павловны. В одной жила сама хозяйка, а маленькую семиметровку сдавала, «чтобы позволить себе удовольствия. На пенсию, знаете ли…». Удовольствия Гортензии были гастрономического свойства – тортики, пирожные, шоколадные конфеты и деликатесы в виде судака в желе или печеночного паштета.

– Какая же я транжира! – пугалась она, выкладывая покупки на кухонный стол. И печально, словно оправдываясь, добавляла: – А что у меня осталось в этой жизни? Какие удовольствия? И только вот эти! – И с любовью и предвкушением принималась распаковывать коробки и развязывать свертки. Потом стелила пожелтевшую скатерку с кружевом по краям, ставила тарелку старого фарфора и раскладывала серебряные приборы, и варила в старинном кофейнике кофе. Красиво располагала принесенные яства, недолго с умильной улыбкой любовалась натюрмортом, включала телевизор и начинала трапезничать.

Квартиранта к столу приглашала, но он всегда отказывался, а она и не настаивала. Андрей со смехом интересовался, не влияют ли на аппетит последние новости. Старушка отвечала:

– А я и не слушаю! Это для фона. И потом, такая прелесть эти эклеры! Разве что-нибудь может мне испортить впечатление от них?

После еды она засыпала там же, за столиком, в глубоком кресле, под звук телевизора. И на лице ее было написано, что жизнь прекрасна.

Иногда Гортензия «впадала в благость» и пускалась в воспоминания. Это было бы весьма забавно, если бы истории не повторялись день ото дня. Замужем она не побывала – ни разу за всю свою долгую жизнь. А вот «сердечных» друзей имела. Почти до самой старости. Говорила, что все ее мужчины были прекрасны и звали замуж, но «оков и якорей» ей не хотелось. Присутственные дни любовникам она определяла сама, от помощи не отказывалась, а вот подарков не требовала – говорила, что просили тогда только содержанки, коими быть было зазорно. Детей не хотела, жила как птичка божья. И говорила, что, если предложат новую жизнь, с листа, выберет точно такую же.

– А немощи не боитесь? Болезней? – удивленно спрашивал Андрей.

Она легко отмахивалась.

– А что изменится, если я буду дрожать в ожидании плохого? Только приближу это плохое. Будет день, будет пища. Там и буду решать, как быть. А здоровье у меня отменное. Грех жаловаться.

И вправду – из лекарств у Гортензии были только мятные капли и спиртовая настойка для коленей.

– Скрипят! – очень удивлялась она.

Умерла старушка на лавочке у подъезда, куда присела отдохнуть в теплый майский денек, держа в руке авоську с кефиром и сдобными булочками. Присела, задремала и… Больше глаз не открыла, пока не хватился дворник.

После похорон, которые устроил и оплатил Андрей – у Гортензии не нашлось ни рубля заначки, – с квартиры пришлось съехать.