– Тише, Ира! Тише! Может услышать! – И шепотом принялась объяснять: – Моя сестра. Двоюродная. Дочь дяди Гриши. Ты помнишь дядю Гришу?

Ирка недовольно скривилась:

– Какая разница: помню – не помню?

– Так вот, – продолжила Ольга Петровна, – Муся уехала из Москвы тринадцать лет назад. Бросила мужа и сбежала с любовником. – Ольга Петровна перегнулась через стол, чтобы дочь ее слышала. – Любовник был черт-те на сколько лет ее моложе – кажется, на шестнадцать. Оставил жену с ребенком – ты представляешь?

Ирка нетерпеливо перебила:

– Ну а дальше что было?

– Да ничего. Ничего! Муж, конечно, переживал. Кстати, приличнейший был человек. Заведовал музыкальной школой где-то на Преображенке. Но слава богу, потом удачно женился, родились дети – все хорошо. Откуда я знаю? Да встретила его случайно, лет пять-шесть назад. Поговорили. А про Мусю никто ничего не знал. Совсем ничего. Ни отцу, ни мачехе – ей-то тем более, отношения у них были очень плохие – Муся не писала. Ни одного письма за все годы! Впрочем, дядя Гриша умер давно, через несколько лет после ее отъезда. Все винил себя, что так получилось. Глупость, конечно! При чем тут они? Он и его жена? Семья была огромная, а про Мусю никто ничего не знал. Исчезла, словно испарилась. Жива – не жива? И тут вот… явилась. И к нам – надо же, я так удивилась! И узнала-то ее не сразу! Почему к нам? Ну, думаю, она понимала: вопросов я задавать не буду, просто приму – и все.

– И, – Ирка снова кивнула на ванную, – надолго ли? Интересно.

– Да я почем знаю? Вообще, у нее есть комната, неплохая, в центре, я там была. Дядя Гриша, ее отец, тогда ее выхлопотал. Жить вместе им было невыносимо.

– Из-за мачехи? – уточнила дочь, глотнув компоту.

– Из-за всего. Много там было… Из-за чего.

Дверь ванной открылась, вышла распаренная и умиротворенная, с лицом, блестящим от жирного крема, Муся, одетая в рубашку хозяйки. Она сразу похорошела, как будто отдохнула, отоспалась – посвежела. Порозовела кожа, разгладились морщины.

– Можно чаю? – спросила она.

Ольга Петровна кивнула:

– Конечно, конечно!

Быстро вскипятила чайник, достала клубничное варенье и нарезала лимон.

Муся неспешно пила чай, жмурясь от удовольствия, и с интересом посматривала на племянницу.

– Ну, Иринка! – проговорила она, окончательно смутив и так растерянную Ирину. – Колись! Как живешь? Чем дышишь? О чем мечтаешь?

Ирка, моментально покраснев, с испугом, словно ища поддержки, посмотрела на мать.

Ольга Петровна опешила и глупо хихикнула:

– А что? Говори! Может, сейчас я все узнаю?

Растерянная и обескураженная, Ирина спешно ретировалась:

– Спать хочу, мам!

– Конечно, иди! – обрадовалась Ольга Петровна. – Тебе завтра рано вставать?

Муся глянула на часы, широко и смачно зевнула, и Ольга Петровна заспешила в кабинет мужа, чтобы постелить гостье.

Прибравшись на кухне – господи, второй час! – Ольга Петровна тоже отправилась в спальню. Только блаженно вытянув ноги, она поняла, как сильно устала. Уснула быстро, но вскоре, минут через сорок, проснулась – давняя и верная спутница, бессонница, конечно же, тут же дала о себе знать.

Ольга Петровна лежала с открытыми глазами и следила за тенями от проезжавших машин, мягко скользящих по потолку. Внезапно зарядил сильный дождь, косыми и мощными струями забивший по стеклам. «Ну теперь уж точно не усну!» – вздохнула она, вспомнив, что снотворные таблетки остались в кабинете мужа. Не будить же Мусю, ей-богу. Она закрыла глаза, перевернулась на бок, подоткнула одеяло – так поуютнее – и стала караулить сон, впрочем, отлично понимая, что это труд напрасный и лишний. Перед глазами всплывали картинки – детство, их большая и в целом крепкая и дружная семья. Но конечно же, не без проблем.

Дедушка и бабушка – любимые дедушка и бабушка. Деда она помнила плохо – он умер, когда ей было шесть лет. А вот бабушка прожила еще девять. Родители взяли ее на похороны деда с собой – у мамы была четкая установка, что, во-первых, ребенок не должен бояться смерти, а во-вторых, проводить близкого человека необходимо. Потому что скорбь и сочувствие вызывают в человеке только лучшие чувства.

Оля стояла поодаль, боясь подойти к гробу и близко увидеть деда. И все же попрощалась – положила цветы в изголовье, слегка зажмурившись от непонятного страха перед покойником. Кстати, Муси, двоюродной сестры, на похоронах дедушки не было – дядя Гриша, ее отец, пряча глаза, сказал, что дочь приболела.

Ольга запомнила, как ее мама тогда как-то странно и недобро усмехнулась. А вот бабушка сыграла в Олиной жизни огромную, неоценимую роль. Бабушку любили все – таким она была человеком. Тихая, добрая, мудрая, ничего ни от кого не требующая – ни от детей, ни от внуков. До последних дней она жила одна у себя в квартире, не желая – несмотря на уговоры – переезжать к детям. Перед майскими она обзвонила детей и позвала их в гости.

Все удивились – накрывать стол она была уже не в силах, на семейные торжества ее всегда привозили к детям, а тут! Что за блажь? Непонятно.

Но, конечно же, все собрались. А бабушка накрыла такой стол, что на пороге комнаты все остолбенели – на белой, парадной, туго накрахмаленной скатерти стояли блюда с пирожками – фирменным бабушкиным блюдом. Плошки с салатами, студнем и заливным. Растерянные дети недоумевали – как же так, мама? И главное – зачем?

Бабушка тихо посмеивалась, рассаживая гостей за праздничный стол.

Это был прекрасный, душевный и теплый вечер – на несколько часов все забыли семейные дрязги, проблемы и вечные заботы – шумно, как в молодости, общались, перебивая друг друга, много смеялись и вспоминали счастливые годы из детства.

Бабушка смотрела на всех с тихой, умиротворенной и счастливой улыбкой. Смотрела и молчала: человеком она была не говорливым. Расходились поздно за полночь. Конечно, перед уходом перемыли посуду, убрали стол, подмели.

Прощаясь, бабушка дрожавшими руками крепко обнимала детей и внуков. В ее глазах стояли слезы.

Никто ни о чем плохом и не думал – наоборот, все были счастливы: мамочка молодец! Такой пир закатила! Надо же, справилась – труд-то великий!

На следующий день бабушка не брала телефонную трубку. Кто-то сорвался с работы и полетел к ней.

В квартире царила идеальная чистота – посуда была убрана в буфет, плита и раковина сверкали – словом, ничего не напоминало о вчерашнем празднестве.

А бабушка лежала в кровати – спокойная, довольная, умиротворенная, счастливая. Сложив руки поверх одеяла. На голове новый платок. Бабушки больше не было…

Непостижимо! Непостижимым оказалось все – и ее предчувствие близкой кончины, и непонятно откуда взявшиеся силы. И сдержанность, немыслимая сила духа при прощании с семьей – только она знала, что было это прощанием.

Оля плакала, стоя на кухне у окна. На столе лежал пакет с бабушкиными пирожками, которые та засунула ей в коридоре.

Увидев пакет, она разрыдалась в голос. Есть любимые пирожки с земляничным вареньем казалось ей сущим кощунством. И она потихоньку от мамы высушила их на батарее и убрала в дальний ящик письменного стола.

Пирожки превратились в сухари и хранились долго, лет пять, пока Ольга не вышла замуж и не переехала к мужу, в счастливом угаре забыв про свое хранилище. Пирожки нашла мама, поплакала и, конечно же, выбросила.

– Память в сердце, Оля! – сказала она тогда. И, конечно, была права.

На похороны бабушки Муся пришла. Они с Ольгой не виделись пару лет – Ольга училась как одержимая, а Муся (ей тогда было четырнадцать) жила своей жизнью, игнорируя семейные сборища.

Горевали все сильно – для всех, абсолютно для всех, бабушка была человеком родным, близким и очень любимым. Не плакала только Муся – держалась в стороне, явно тяготясь ситуацией. С бабушкой попрощалась, положив на могилу цветы. И – это было очень заметно – постаралась поскорее исчезнуть. На поминках ее уже не было.

Перед тем как уйти, она подошла к горюющей Ольге, осмотрела ее критическим взглядом.

– Ну как дела? Все корпишь над книгами?

Оля, всхлипнув, кивнула – поступать в этом году.

– А-а-а! – протянула скучающим голосом Муся. – Ну-ну! Ты уж старайся! – усмехнулась она. В голосе ее были и издевка, и какое-то непонятное превосходство. Она скользнула по Ольге взглядом и явно разочаровалась. Махнула рукой и быстро пошла к чугунным воротам кладбища, открывающим дверь в жизнь живую и шумную.

Ольгина мать смотрела вслед племяннице, и взгляд ее был задумчивым, печальным и расстроенным, что ли?

Ольга знала: Мусина мать и жена дяди Гриши, маминого родного брата, сбежала с любовником. Оставив не только мужа, но и пятилетнюю дочь. Про «сбежала» и «любовника» Ольга, конечно, подслушала.

Там было еще много чего, далеко не лестного, сказанного родней в адрес неверной жены.

Мать Муси, ту самую беглянку, Ольга немного помнила – высокая, статная, красивая женщина, темноволосая и светлоглазая. Крупный красивый рот был накрашен ярко-красной помадой. Звали ее Софьей. Впрочем, имени ее в семье не произносили. Говорили или «Гришина бывшая», или «мать Муси», или, совсем коротко, та. Была она надменной и молчаливой. Ольга запомнила ее курящей на кухне и смотрящей куда-то вдаль, поверх людей, их забот и проблем. Казалось, она существует не в этом мире, не в этой квартире, не в этой семье, полной радостной и шумной родни. Она всегда выглядела здесь чужой, и, кажется, ее это не огорчало.

Лет в двенадцать Ольга осмелилась начать с мамой разговор про ту. Мама недовольно отмахнулась.

– Это вообще не ваше дело! Не детское! Какая вам разница – что там и как? В жизни много чего бывает, вырастешь – разберешься! – А потом все же нехотя добавила: – Ушла она от Гриши, Оля! Полюбила другого и ушла. Ничего страшного в этом не вижу. А вот то, что девочку оставила, – это да, это беда.

Конечно, хотелось расспросить подробности – к кому, например, ушла красавица Софья. Почему не взяла с собой дочь? Куда она уехала? Наверное, далеко, раз не появилась в Москве ни разу?

Но Ольга поняла, что больше ни на какие вопросы ответа не получит – мама и так слишком много сказала.

Брошенному и внезапно крепко запившему Грише стали помогать всем миром, всей семьей – Мусю забирали к себе на выходные, брали с собой в поездки и отпуска, билеты в цирк и театр покупались с расчетом и на Мусю тоже. Девочка, казалось, не была предоставлена самой себе, но у нее не было матери. Что тут говорить?

Она была непростым ребенком – об этом тоже шептались взрослые потихоньку от остальных детей. И, конечно, оправдывали: сирота, и это при живой матери! Кошмар и позор для семьи.

Впрочем, и такое однажды Оля услышала, от кого, не запомнила:

– Да при чем тут эта Софья, господи? – жарко сказал чей-то женский голос. – Муська с самого детства стерва была! Еще при мамаше! Вы что, забыли? А это только усугубило, не спорю. Хотя если б мамаша осталась, может быть, было и куда хуже.

Муся была странной, да. Нелюдимой, дерзкой, упрямой. С ней было сложно, так говорили все взрослые. Но еще Муся была несчастной, брошенной собственной матерью.

Дядя Гриша довольно быстро женился. «Хорошие мужики на дороге не валяются», – сказала на это Ольгина мама. Женился на скромной, казалось бы, женщине – серой, скучной и некрасивой, полной противоположности Софье. «Что у нее там в голове – непонятно!» – нечаянно услышала Ольга разговор родственников.

Отношения с мачехой у Муси не сложились, кто тут виноват – непонятно. И Муся тот еще фрукт, и тихая мачеха-учителка тоже, как оказалось. В общем, загадка, поди их разбери.

Пару раз Муся убегала из дома – было, было. Ловили и возвращали. Отец ругал ее нещадно. Мачеха подливала масла в огонь: фокусы падчерицы ей давно надоели.

К пятнадцати годам Муся выросла в красавицу. «Вылитая та», – шептала родня. Те же темные, почти черные волосы – это называлось «жгучая брюнетка». Синие яркие глаза. Красивый, сочный, немного брезгливый рот. Стройная фигура, высокая грудь, красивые ноги.

Ольга видела, как на Мусю, совсем еще юницу, заглядываются мужчины всех возрастов.

Муся, казалось, этого не замечала – шла быстро, торопливо, с высоко поднятой головой, с вечной презрительной усмешкой на красивых губах.

Ольга хорошо помнила поездку на юг, в Севастополь. Тогда они прихватили и Мусю. Жили в пансионате на берегу – прекрасное время! Рано утром бежали с мамой на море – скорее бы окунуться, пока еще не разжарилось июльское солнце, только встающее из-за горизонта. На пляже было пустынно и тихо: отдыхающие спали крепким и сладким сном – полшестого утра.

Купание было радостным, восхитительным – Ольга с мамой заплывали далеко, почти до буйков. Плавали обе отлично.

От ранних купаний Муся сразу отказалась: «В такую рань? Не-ет, ни за что! Я что тут, в тюрьме? Завтрак по расписанию, обед по расписанию. Подъем и отбой – тоже! Нет уж, увольте!» Мама согласилась: «Как хочешь, Муся! Дело твое».

Скоро Муся и завтраки стала игнорировать. Спала до одиннадцати и просила сестру принести ей из столовой «чего-нибудь».

Ольга украдкой от мамы засовывала в карманы куски хлеба с сыром и вареные яйца.

После завтрака мама шла на море, а Ольга – будить Мусю. Сонная Муся, сладко потягиваясь, прямо в постели ела принесенное Ольгой, стряхивая крошки тонкими пальцами на пол, и хвалила сестру:

– А ты молодец! С тобой можно в разведку! – И громко, заливисто смеялась.

На пляж она шла, когда ей заблагорассудится – днем, в самое пекло, или поздно вечером, когда темнело.

И никакие мамины и Ольгины уговоры и просьбы, никакие требования и взывания к совести на нее не действовали: «Вы меня взяли? А я вас просила?» Все, точка. И растерянная, расстроенная мама замолкала.

А однажды Муся исчезла.

Не было ее почти сутки. Потом мама говорила, что эти сутки были самыми страшными в ее жизни. Муся исчезла утром, пока Ольга с мамой ходили на рынок, чтобы купить свежего творога девочкам на завтрак. Впрочем, Муся творог не ела – предпочитала бутерброды с колбасой. Вернувшись с базара, обнаружили, что Муси нет дома. «В такую рань? – удивились обе. – Такого еще не бывало. А может, Муся отправилась на пляж? Захотела наконец искупаться в утреннем море?»

Ольга побежала на пляж – Муси там не было. К вечеру мама пошла в милицию, наказав дочери караулить беглянку дома. Ночь была страшной – мама кругами ходила по комнате, застывала, замирала у окна. Ольга, изо всех сил борясь с тревожным сном, пыталась ее подбодрить.

Утром обессилевшая мама решила звонить в Москву. Но на почте случилась какая-то поломка на линии, и Москву не давали часа два или больше.

В два часа дня появилась Муся – бледная, усталая и очень сонная.

– Где ты была? – закричала измученная тетка, Ольгина мать.

Муся, широко и сладко зевнув, спокойно и равнодушно посмотрела на тетку и сестру и, словно раздумывая, а стоят ли они вообще ее внимания, – лениво ответила:

– Где была, там меня нет!

Возмущенная Ольга громко, криком выговаривала бессовестной и наглой Мусе:

– Мы не спали, сходили с ума. Заявили в милицию. Мама побежала звонить нашим, в Москву, сказать, что ты пропала! А может, тебя убили? Изнасиловали? Увезли бог знает куда? Ты могла бы хотя бы оставить записку?

Муся, продолжая позевывать, отмахнулась от Ольги, как от назойливой мухи.

– Да заткнись ты! Достала! Все со мной нормально, поняла? И нечего было кипеш поднимать! «Убили, изнасиловали!» – смешно! Я сама… кого хочешь! – И она хрипло рассмеялась. – И вообще я хочу спать, поняла?

Скинув с себя сарафан, голая Муся нырнула в постель, повернулась на бок и тут же уснула.

Мама села на табуретку и, уронив голову на руки, расплакалась. Но больше она не сказала Мусе ни слова! «Вот ведь выдержка! – думала Ольга. – Я бы так не смогла!»

До отъезда оставались считаные дни. Мусе был объявлен бойкот – ни Ольга, ни тетка с ней не разговаривали. Мама положила на ее кровать деньги:

– Это тебе на питание. Если задумаешь снова уйти – поверь, сладко не будет! Местная милиция предупреждена.

Муся презрительно хмыкнула, но деньги взяла.

В купе ехали вместе. На полпути Муся поменялась с пожилой женщиной.

– Не хочу смотреть на ваши постные лица! – бросила она тетке и сестре.

На вокзале расстались. Разумеется, никто не услышал от Муси ни «спасибо», ни «извините». Да никто этого, собственно, и не ждал.

Только в такси мама выдохнула:

– Уф, слава богу! Я думала, что этот ад не кончится никогда!

Ольга была так зла на сестру, что ни видеть, ни слышать о ней не хотела. Как-то поймала обрывок маминого разговора по телефону:

– Ушла? Знаешь, я не удивлена ни минуты! После того, что было в Севастополе! Я тогда лет на десять постарела. Не знаю, как вообще это пережила! И никто ничего и никогда поделать не сможет! Потому что уже поздно. И еще потому что гены! А это, моя дорогая… Ой, да хватит о ней! Много чести!

Муся ушла? Куда, к кому? Да какая, и вправду, разница! Совсем чужой человек!

* * *

Успешно окончив школу, Ольга легко поступила в институт. Выбрала геолого-разведочный. Почему? Наверное, романтика молодости. Хотела ездить в экспедиции, «в поля». Искать минералы. Твердо верила, что найдет что-то, еще неизвестное науке.

Родители удивились: «Тебя, с твоим аттестатом, возьмут в любой вуз! А ты собралась в какой-то мальчиковый и непонятный! И все это глупости юности – экспедиции, разведки и твои дурацкие поля!» Больше всех бушевал папа. Он мечтал видеть умницу-дочь врачом или в крайнем случае учителем.

Но сметливая мама быстро сообразила – после того, как вместе с дочерью посетила день открытых дверей. В геолого-разведочном было полно парней! Гораздо больше, чем девушек. И это означало, что ее тихая и скромная дочь там будет в большом почете. И, несомненно, выйдет успешно замуж. А уж в педагогическом ее шансы совсем невелики – там одни девочки, мальчишки наперечет. А что касается полей и экспедиций, здесь волноваться нечего – будет семья, появятся дети, тут уж будет не до полей! А если муж-коллега будет часто в командировках – тоже совсем ничего страшного! Любая разлука пойдет только на пользу.

Мама рассчитала все правильно – на третьем курсе Оля вышла замуж. Лева, ее жених, понравился всем – интеллигентный, приличный парень. Москвич. Живет с чудесной и милой мамой в хорошей квартире на Верхней Масловке.

При первом же знакомстве будущие родственники понравились друг другу – одна среда, одно поколение. Мама и будущая свекровь мирно ворковали на кухне, обсуждая скорую свадьбу.

Ольга смотрела влюбленными глазами на своего Левушку – он был прекрасен!

– Лева, Левушка, – повторяла она перед сном. – Какое же счастье, что мы повстречались!

Свадьбу справили скромную, «интеллигентную», по словам мамы. Тихое кафе, родня и несколько институтских общих друзей. После свадьбы стали жить у Левы. Он объяснил, что оставить маму не может. Ольга согласилась легко – квартира была большой и удобной, близко от центра, а значит, от театров и музеев, куда молодые ходили часто. К тому же она мгновенно полюбила свекровь.

Ей сказочно повезло – ни в чем и ни в ком она не разочаровалась. Муж по-прежнему был нежен, свекровь подтвердила свой статус милой и доброжелательной женщины, жили они дружно, с долгими вечерними чаепитиями на кухне, и их обязательно ждал сладкий пирог – спасибо свекрови.

Весь быт был тоже на ней, хотя Ольга изо всех сил старалась помочь. Но свекровь от помощи отказывалась.

– Дети мои, – с легким пафосом объявляла она. – Пока я жива, и вы поживите! Пока я могу, вы свободны от этих дурацких и нудных бытовых хлопот!

И «дети» радостно сбегали из дома – в гости, на выставки, на премьеры, на шашлыки с друзьями.