Хуже было с обувью – то, что предлагал отечественный легпром, было кошмаром. Иногда «выкидывались» польские или чешские башмаки. А главным трендом был немецкий «Саламандер», «Саламандра», как его называли. Фирма существует до сих пор, я как-то зашла в их фирменный магазин. Стало смешно и грустно – эта унылая стариковская обувь (фасоны и дизайн почти не поменялись) казалась нам когда-то верхом элегантности и совершенства.

Была еще такая штука, как «Березка». В смысле – магазин. Там было много прекрасных товаров – от нижнего белья и косметики до дубленок. Но продавалось все это волшебство за валюту. Точнее, за чеки. Было и такое извращение. Чеки платили гражданам, работавшим за пределами родины. Чеки были разные – полосатые и бесполосные. Вторые считались самыми крутыми – платили их тем, кто «отбывал срок» в капстранах. На полосатые же можно было купить товары попроще, да и выбор был пожиже.

Чеков у нас почти не было – на них после загранкомандировки купили машину, давнейшую мечту отца. Но кое-что все-таки оставалось. Помню, как мама купила мне куртку – темно-синюю, болоньевую, стеганную мелкими стежками, на молнии и с капюшоном. Оказалась она всесезонной – легкой, теплой, непромокаемой.

Поскольку мы жили вблизи Ленинского проспекта – а это правительственная трасса, – нас часто сгоняли встречать. Кого? Да кого придется! Кто сподобился приехать к нам с важной миссией. В основном глав разных стран – Африки, Востока, соцлагеря. Помню, как встречали генерала Бокассу, а позже узнали, что этот друг Советского Союза был людоедом. С уроков снимали не только нас, подростков, в наших нестройных рядах были и студенты, и служащие. Школьники принимали это за счастье – снимают с уроков! Да и служащие, и студенты, думаю, были рады не меньше, чем мы. Наша задача заключалась в том, чтобы выстроиться вдоль проезжей части и махать бумажными флажками дружественной страны. Ну, мы и махали! Демонстрировали радость.

Представьте – плотная людская стена: Ленинский – самый длинный проспект столицы, простирается от Окружной до Октябрьской. Сколько согнано народу? Сколько людей сорвано с рабочих мест, лекций, уроков? Да наплевать! Дан приказ – и мы машем! Завуч кричит, срывая голос и пытаясь нас всех собрать, вернуть после мероприятия на уроки. Потом, отчаявшись, чапает к гастроному – магазины на Ленинском хорошие, а вдруг удастся что-то достать? А мы, ленивые балбесы, конечно же, счастливы.

Вот такие курьезы и маразмы соцсистемы. Теперь это кажется нелепостью, бредом и сюром. А тогда это была просто жизнь. Обычная жизнь. Советская.

Класс у нас собрался неплохой – «врагов» и стукачей я не помню. Все мои одноклассники были из семей примерно одного достатка – за редким исключением. Дома почти все кооперативные. А кто тогда мог себе это позволить? Преподаватели вузов, научные работники, дипломаты, торгпреды и, конечно, работники торговли! Однажды одноклассница – дочка директора ювелирного магазина – пригласила меня в гости. Там я и обомлела – «богатая» мебель, в лаке и завитушках. Три цветных телевизора (обычно тогда было по одному и не больше – и то далеко не у всех). Удушливый запах кошатины. Куча ковров – на стенах, полах и диванах. Хрусталь, хрусталь и снова хрусталь. В хрустальных ладьях – горы шоколадных конфет – да каких! – такие у нас только по большим праздникам, только в заказах. А тут! Одну развернула – белая, «заиндевевшая», твердая, как кирпич.

Хозяйка махнула рукой:

– Да не едим мы все это! Надоело.

– А зачем лежат? – удивилась я.

– Для красоты! – ответила мне, непонятливой, моя одноклассница.

И все же моя новая школа любимой не стала. Учителя были… обычные, довольно посредственные, без «огня». Имелись, конечно, исключения – например, учительница по литературе Татьяна Николаевна. Сильная англичанка – Тамара Васильевна.

Любимая тема пожилой исторички – съезды компартий. Об этом она могла рассказывать часами, упиваясь цитатами из «дорогого Леонида Ильича». Естественно, ее никто и не слушал – все занимались своими делами. А она искренне расстраивалась и удивлялась:

– Вам что, правда, неинтересно?

Мы дружно вопили:

– Не-а!

И она начинала плакать. Горько так плакать…

А мы – естественно, ржать. Дети – народ жестокий.

Случилась однажды у нас дикая история. В классе девятом, если не путаю, наши одноклассники влюбились друг в друга. И девочка прекрасная, и мальчик замечательный. Мы относились к этому снисходительно и с пониманием. И вот экскурсия с классом в Ясную Поляну. Счастью не было предела – день весь не учиться! Погуляли по парку, посетили музей. Перекусили. На обратном пути заехали в Тулу, купили знаменитые пряники для подарка родным и поехали домой. Путь не близкий, все устали, вечер, темно.

На заднем сиденье автобуса сидели наши влюбленные. Она у него на коленях. Наверное, целовались и обнимались. Нам что за дело?

Классная наша, сухая и строгая химичка, смотрела на это с большим осуждением. А на следующий день разразился скандал. Классная назначила собрание – внеочередное, вроде срочного классного часа. Мы нехотя остались – страшно неохота было сидеть еще час в душном классе, очень хотелось на волю. И началось – пришла завуч. С гневной речью выступила наша химоза – заклеймила влюбленных позором, кричала про разврат, бесстыдство, позор и кошмар. Потребовала исключения ребят из почетных рядов комсомола. А чем грозила потеря комсомольского билета накануне поступления в институт? Всем понятно – без шансов. Учились наши «любовники», кстати, прекрасно. Сидели они ни живы ни мертвы. А остальные? Кто-то так и не вышел из оцепенения, большинство равнодушно занимались своими делами.

Слово взяла комсорг класса – кстати, совсем неплохая девчонка. И тоже принялась клеймить и обличать.

Никто – никто! – из нас не поднялся и не решился сказать: «Вы что, обалдели? Что же такого страшного, ужасного они сделали, что вы подвергаете их остракизму? Ну, сидела Таня на коленях у Толи! Ну, целовались. И что?»

Не встал и не защитил никто! Вот почему? Мы же прекрасно понимали весь бред происходящего! Прекрасно понимали, что ничего ужасного они не сделали. Сами мы уже вовсю целовались по подворотням. Нам было сначала дико, а потом даже смешно слушать весь этот бред. Мы очень хотели домой. Стыдно за это по сей день. Не могу забыть.

И снова маразмы тех лет…

Не разрешалось носить сережки, даже самые скромные, да других просто не было. И косметика не разрешалась, и лак. И мальчишкам нашим мерили волосы линейкой – а модны тогда были длинные, «под битлов».

А однажды случился на корабле нашем бунт – мои одноклассники обрились наголо, все как один. Такой вот протест.

В десятом мы дружно выщипали брови – мода такая была, брови в «ниточку». Ну и огребли – тоже по полной. Конечно, за пределами школы все красились, покуривали, пили винцо. Надевали каблуки и брюки «от бедра». Но только за порогом родного учебного заведения.

А значительно позже, лет через семь после того, как мы окончили школу, она волшебным образом преобразилась – преподавать историю был приглашен Алексей Венедиктов. Тот самый, главный редактор «Эха Москвы».

У него училась и моя младшая сестра. Помню, как она пришла домой и сообщила (без восторга, надо сказать), что Алексеич – так они его звали – велел выучить Мандельштама и Гумилева. Слава богу, книги эти у нас дома были. Мы с мамой переглянулись.

Вместе с Венедиктовым в школу пришли еще несколько молодых учителей-мужчин: физик, литератор, математик. Они были полны энтузиазма, сил и прекрасных стремлений. Ходили с ребятами в походы, устраивали вечера поэзии, бардовской песни. Ставили спектакли. Как много дали они своим счастливым ученикам, как многое объяснили. Что говорить – повезло.

Воспоминаний о детстве много. Много хорошего, есть и плохое. И все же – чудесное свойство памяти – стирать негатив.

Отлично помню частые выезды с родителями в лес за грибами и на рыбалку. Складной столик и стулья, которые никогда не вынимались из багажника машины. Мы мотаемся вокруг стола и выклянчиваем пирожок или кусок хлеба – проголодались. Мама тщательно сервирует походный обед – миски с котлетами и салатами, термос с чаем, печенье, испеченное накануне.

В лесу звенит прохладный осенний воздух. Между почти уже голыми ветками серебрится легкая, прозрачная паутина. Небо голубое, без облачка, чистое, но холодное, отстраненное, конец сентября. Разноцветье осенних листьев – оранжевых, желтых, бурых, карминных. Пахнет влажной грибницей, прелыми листьями, лесом и мхом. Немного подмерзли в резиновых сапогах ноги, гудят над ухом последние комары, и еще очень хочется спать – подняли нас возмутительно рано, в шесть с небольшим. И это, представьте себе, в воскресенье!

Майские праздники. Прохладно и даже холодно – особенно по вечерам. Мы едем в охотхозяйство к отцовскому другу, километров за сто или больше. Хозяин небольшого охотничьего домика, скорее избушки, с восторгом объявляет, что «пошли сморчки». Что такое сморчки, мы не знаем, но идем в лес вслед за ним. Видим под елками совсем необычное и смешное – вроде бы и грибы, а по виду – и нет. Нечто сморщенное, скукоженное, изрытое извилистыми бороздками, похожими на глубокие морщины. Собираем полное ведро. А вечером ужин – сморчки под сметаной. Изысканнейшее блюдо – нежный, духовитый запах и чудный, чуть сладковатый вкус.

После походов в лес мы дружно чистили грибы на нашей маленькой кухне. На плите уже кипел большой чан, куда мама закидывала «продукт». А запах стоял такой, что кружилась голова.

Ездили мы и на рыбалку – недалеко, на Нару, километров за шестьдесят. Брали с собой походную кастрюльку, треногу, картошку, лук и морковь. Попадалась, конечно же, мелочь – плотва, карасики, уклейки и голавли. Но уха из них, да еще и на природе, в лесу, была сказочной. По дороге в деревенском магазине покупали теплый местный серый хлеб – в простонародье «кирпичик». Вот и шла эта нехитрая ушица с теплым «кирпичиком» – ох, красота!

Новый год – конечно, самый любимый из праздников, особенно в детстве. Пахнет елкой, которую мы только вчера нарядили. Свежая елка была обязательно – никакого пластика, никогда. Пахнет мандаринами – за ними три часа отстояла наша несчастная бабушка. Пахнет и свежим огурцом – да, да! Достали один, и тот отправляется в салат, в оливье! Нет, не достали – купили на рынке. Цена бешеная, но – Новый год!

Ждем гостей. Пахнет пирогами – с капустой и с мясом. Сладкий уже под полотенцем – под неусыпным взором бабушки, не дай бог нам отщипнуть, отломить! Сладкий – это маковый рулет с изюмом. И, кстати, мак этот тоже пришлось доставать! Гости не входят – шумно и весело вваливаются, стряхивая с сапог и пальто снег. Узкий коридор завален обувью и одеждой – вешалка буквально обрывается. Все, что на нее не помещается, сваливают в нашу с сестрой комнату на кушетки.

Женщины пахнут духами, сверкают сережками, кольцами, мелькают голые плечи. Мужчины при галстуках и, кажется, тяготятся этим. Скатерть белая, парадная. Фужеры чешские, хрустальные.

Бабушка без сил, но бодрость духа не утеряна – в нашем доме любят гостей. Работает телевизор, и перед боем курантов все почему-то замирают и внимательно слушают осточертевшего всем генсека. Что нового он скажет? Да понятно, что ничего! И все же – все замерли.

Глупые люди! Мне кажется все это смешным.

Но праздника это не омрачает ни на минуту, потому что сейчас будет весело и вкусно, а завтра под елкой мы найдем подарки. И еще – наутро мы станем доедать то, что осталось от праздничного стола!

Если, конечно, что-то останется…

А впереди каникулы – целых десять дней. А это означает, что будут походы в театры, кино и на вечерний каток в Лужники, где катаются под «Мишель» «Битлз» и очень популярную тогда «Шизгаре» группы «Шокинг блю». А еще – кавалеры, кадрежка и круги вдоль арены.

Еще можно будет бесконечно слушать пластинки с любимыми «Цветами» Стаса Намина и Пугачевой.

И, конечно, мечтать о любви.

И будут наши вечерние прогулки с Танькой по району и поедание мороженых болгарских персиков из картонной коробки. Зубы сводит, а вкусно – лучше любого мороженого.

Дача летом – тоже счастье. И ничего, что не своя. Наплевать, что вредная хозяйка без конца повторяет, что мы с сестрой топаем как слоны. Дура. Тогдашние мы – абсолютные нимфы, воздушные и невесомые.

На даче у нас компания – соседские мальчишки от четырнадцати и старше. Мы с подругой Машкой влюблены в тех, кто старше.

Дача – это походы в лес и на речку, костры по вечерам, игра в «Кинга», гитара и местная библиотека, в которую я записана с самого начала сезона. В библиотеке – ветхом деревянном домике – пахнет пылью, книжной прелью и затхлостью. Но для меня это самый вкусный, самый родной и любимый запах. На столике стоит вазочка с полевыми васильками, их аромат смешивается с запахом сладких духов «Ландыш серебристый», которыми пользуется библиотекарша. В стакане кипятильник – она заваривает чай со смородиновым листом.

Я стою на шаткой лесенке и выбираю книги. Больше двух в одни руки не дают – об этом предупреждает суровый плакат, но у меня здесь блат, я могу взять три и даже четыре. Горячо благодарю строгую и милую тетеньку и тороплюсь домой – на улице дождь, красота! Сейчас я устроюсь на кровати со скрипучей панцирной сеткой, укроюсь потеплее и – счастье пришло! Я буду читать! Читать и похрустывать яблочком – удалось парочку стырить, сорвать в огромном хозяйском саду, пока шла от калитки.

Зимой, в выходные, особенно если везло с погодой – солнечный, морозный денек или ранний весенний, – ездили по Подмосковью, в музеи, бывшие усадьбы: Абрамцево, Кусково, Мураново, Архангельское, Ясную Поляну, Клин.

Больше всего я любила Архангельское, бывший дворец Юсуповых. Тогда еще был открыт и сам дом. Помню, как скользили войлочные безразмерные тапки на гладком, словно каток, наборном паркете, и я представляла себя юной красавицей-княжной на балу. Был прекрасен и парк со скульптурами, беседками, гротами. Хорош он был в любое время года – под белоснежным снегом, под одеялом опавших разноцветных листьев, под изумрудно-ярким летним газоном.

Счастье – это поездка в Таллин к любимым тетушке и дядюшке, к сестре. Выезжали мы рано утром – очень рано, часов в пять. Ужасно хотелось спать. В машине мы с сестрой дремали, прислонившись друг к другу. Но бабушка спать не давала – распевала романсы. А слух у нее… а голос! Китайская пытка. Просим ее замолчать, а она – опять запевает. Точнее – скрипит. Потом объяснила – не из вредности, боялась, что отец уснет за рулем.