Были поцелуи быстрые и медленные, и одежда летела на пол и на стулья рядом с кроватью. На Катерине было черное белье, дорогое, вчера только купленное, сложносочиненное, с корсетом на крючках, и его пальцы скользили по кружевам, расстегивали крючки на спине, скользили по всему телу, по ребрам, по рукам, по бедрам, по животу… и замерли, черт, замерли там, на ее шраме, страшном мясницком шраме разделанной туши, который шел через весь живот. Шраме, который она так хотела скрыть темнотой и кружевом.

Она дернулась, села на кровати, зажалась, скрестила на животе руки, прикрывая свое уродство.

– Я…я…должна была, конечно, указать в своем профиле… Это, наверное, нарушение правил, да? – зачастила Катерина. – Я просто боялась, что иначе никто не захочет… Но это шрам! Только шрам. После аварии. Мы с мужем были вместе в машине. Он… ну, ты знаешь, что он. А мне повезло – только шрам остался. Все остальное в полном порядке. Абсолютно целое. Как должно быть!

Она готова была зареветь.

– Но…это, конечно, моя вина. Ты должен был знать и … ну… иметь право отказаться до…

– Если все остальное в полном порядке… – Георгий придвинулся к ней, обнял напряженную, как будто замершую в ожидании удара спину, – Если все остальное в порядке, то твой шрам меня совершенно не волнует.

***

Когда Катерина вышла из душа – раскрасневшееся лицо, капельки воды на счастливом, расслабленном теле, Георгий был уже почти одет. Он сидел на кровати и застегивал на себе свежую, явно выглаженную где-то в услужливых отельных недрах рубашку.

– Классный у них душ, да? – подмигнул он Катерине.

– Отличный. Как на массаж сходила.

Она начала поднимать с пола одежду, и, собрав все нужные части гардероба, укрылась за дверцей шкафа и начала одеваться.

– Эй! – она поймала в зеркале на противоположной стене взгляд Георгия. – Не подглядывай!

– Больно надо! – засмеялся мужчина. – Все, что я хотел, я уже увидел.

– Так… – Катерина немного замялась, но продолжила. – Так как ты тут оказался? В смысле, не тут, а вообще…

– Что, любопытно? Вот забавно, каждый божий раз после всего веселья люди всегда задают этот вопрос. Как это у англичан? Любопытство кошку сгубило.

– Ну я-то с тобой поделилась, хоть так-то не планировала.

– У моей жены был рак груди.

– Сочувствую, – тихо и серьезно ответила Катерина.

– Да нет, не сочувствуй. Она в ремиссии, вроде все стабильно. Отлично, в общем, все. Только груди у нее нет. Вообще. Вот тут вот, – Георгий показал на грудь, – вообще ничего нет. Одну с опухолью вырезали, вторую хотели оставить, но в итоге превентивно тоже того. Прогнозы там им не понравились. Хотя нет, про то, что ничего нет – это я вру. Она себе тату недавно сделала. Увидела в интернете какой-то проект западный, где женщинам после этих операций татуировки делали, чтобы шрамы скрыть. Ну и она себе сделала. Цветочки, лианы какие-то. Вот так.

– Ясно, – вздохнула Катерина.

– Ты не подумай, я не совсем мудак. А то я расшипелся тут, ядом сижу плюю. Но это так, воздух сотрясти. Я ее люблю. Она прекрасная жена. Обалденная мама. У нас двое. Пацаны. Вообще, просто человек хороший.

Катерина вышла из-за дверцы шкафа. Она успела одеться, и теперь подошла к большому зеркалу, чтобы поправить смазавшийся в душе макияж.

– Слушай… А как ты с этим живешь, а?

– С чем это? – ухмыльнулся Георгий.

– Ну… не совсем мудак, но мудак же, да? И я мудак. И все мы мудаки. Да не мудаки даже, просто плохие люди. Вот твоя жена – хороший человек, и мой муж, он тоже хороший, а мы – нет.

– Слушай, Катерина. Это же не твое настоящее имя, да?

Она кивнула.

– Мне тоже Георгий не нравится, отвратное имя. Но это хорошо, что их от балды программа выдает. Даже не надо напрягаться, чтобы псевдоним выдумывать. Так вот, Катерина, или не Катерина, послушай. Внимательно послушай, потому что тебе это надо. Это приложение – лучшее, я тебе повторяю, лучшее, что могло произойти с нашей семейной жизнью. Ты сама подумай – разве хороший человек становится говном от того, что делает что-то плохое? Даже не плохое, просто предосудительное с точки зрения общественной морали. Посмотри на себя. Ты производишь впечатление приятного человека. Приятного и порядочного – иначе ты бы мне такие вопросы не задавала. В другой какой-то жизни, в параллельной вселенной, я бы тебя пригласил на свидание. А потом на второе. А потом мы бы съездили отдохнуть. И съехались бы вместе. И жили бы долго и счастливо. Может быть. А может, и нет. Не суть. Но в этой параллельной вселенной у тебя и у меня был бы выбор. А тут его нет. Нету его. Либо мы их бросаем – и вот тогда мы действительно, как ты выражаешься, плохие люди. Прямо-таки хрестоматийные злодеи. Либо, вот, как есть. Мы же сохраняем семью, Катя, понимаешь? Потому что мы даем себе крошечную поблажку, отдушину, форточку приоткрываем, чтобы воздухом подышать. Просто пожить вне заданных обстоятельств, хотя бы пару часов. Я люблю свою жену, люблю. Но что, я, получается, монстр, если у меня на эти цветы татуированные не встает? Никак? Ни с закрытыми глазами, ни в темноте, никак, понимаешь? Я как будто гусеницу трогаю. Как в детстве, такое, вот, детское отвращение, с которым ничего не поделаешь. Я пытался перебороть, но это чистая физиология. И что? Что, я плохой человек после этого, Катя? Может, и плохой. Но я был бы еще хуже, если бы что-то ей сказал. Даже заикнулся бы по этому поводу. Вот в этом я абсолютно уверен. На все сто.

Катерина не знала, что ответить. Она просто смотрела на Георгия, на то, как под искусственным светом ламп его лицо кажется поношенным и усталым. Очень, очень усталым.

Она надела пальто и протянула, было, Георгию руку – целовать его на прощание было как-то глупо, но он поймал ее ладонь и крепко сжал в своей.

– Послушай, мы с тобой никогда больше не увидимся. Я улечу в свой город, сюда я в командировки не часто. Да и приложение второй раз нас не соединит. Но… я просто знаю, через что ты проходишь. Как тебе сейчас хреново. Потому что я это уже пережил. И я знаю, что и поговорить-то об этом не с кем. Дело даже не в том, что у приложения такая строгая политика неразглашения. Хотя, да, хорошо, что посторонних не пускают. И по сарафанному радио узнают. Но не в этом даже дело. Даже если с кем поделишься, не поймут. Не поймут, Катя. Если о «Лучших половинах» слух наружу просочится, нас же живьем сожрут. Ты представь себе заголовок из серии: «Тиндер для измен инвалидам». И ведь это действительно так. Но вот только им не понять, что для нас это – единственный способ прикоснуться к нормальной жизни. Которой у нас никогда больше не будет. Это как откусить от торта. Кусочек, махонький, на зубок. Потому что им, обычным этим хорошим, сука, людям, торт можно каждый день, а у нас диабет и аллергия на сладкое. Подумай об этом на досуге вместо того, чтобы себя жрать поедом. Я на это потратил первые пару месяцев в «Половинах», а тебе вот, это, бесплатный совет даю. Основанный на собственном опыте.

Он сжал ее руку еще раз и отпустил.

– Спасибо, – сказала Катерина. – За всё.

Хоть уходила она уже в своих туфлях на высоком каблуке, ковровая дорожка все равно съедала звук ее шагов. Как будто ее здесь никогда и не было.

***

Обратный Убер она заказала не до дома, а до соседней с ним улицы. Не из конспирации – какая тут конспирация, а чтобы зайти в кондитерскую. Кондитерская была крошечная, для своих – для жителей окрестных домов, но продавалось в ней на удивление много всего, и Катерина набрала разного, по чуть-чуть. Кусочек медовика, кусок шоколадного торта, пять разных эклеров, малиновый бисквит, лимонная меренга, фруктовые корзинки и несколько разноцветных макарунов.

Шурша пластиковыми коробками в пакете, Катерина зашла в квартиру. В ней стоял сырой, чистый дух влажного паркета, значит, домработница ушла совсем недавно. Не снимая пальто, она прошла в гостиную. Шторы задернуты, и ни свет фонарей, ни шум машин сюда не доходит. Перед огромным плазменным телевизором – глубокое мягкое кресло. Рядом с ним – инвалидная коляска, теперешний ежедневный кошмар.

По телевизору какая-то сложно узнаваемая американская комедия из девяностых. Они все похожи – «Когда Гарри встретил Салли», «Неспящие в Сиеттле». Что-то такое.

– Ты не спишь?

Игорь тихо замычал в ответ. Не спит. Катерина села на подлокотник кресла, осторожно погладила страшную, обожженную щеку. Ему уже не больно, но к этому сложно привыкнуть. Такой ожог – он почти везде. Все тело – один большой ожог. Один большой шрам. Одна большая беда.

– Я так и знала, что ты не спишь. Я тебе всякого вкусного принесла. Набрала ерунды всякой, будем пробовать и жиреть. Сейчас покажу.

Какой там жиреть – он худой, как палка, несмотря на минимум физической активности. Ноги-то всё. Вообще всё. И если бы он набрал хотя бы пару кило, был бы какой-то прогресс. Но прогресса пока нет.

В кармане пальто бикнуло, и Катерина вытащила телефон.

– О, Лиза пишет, что славно посидели. Надо повторить. Мы и правда славно посидели. Коктейльчиков попили, поболтали.

На экране высветилось уведомление от приложения «Лучшие половины»: «Катерина, пользователь Георгий поставил вам пять звезд. Хотите оценить ваш опыт с пользователем Георгий?» Катерина провела пальцем по шкале, и отправила ему такой же рейтинг.

– Так, давай посмотрим. Значит, тут эклеры. Обычный, фисташковый, малиновый и… вроде, с миндалем. Это пирожные – тут твоя меренга любимая. Это шоколадный торт, а это медовик. Мне, чур, медовик, но могу поделиться. Хочешь?

Игорь тихо замычал в ответ. Телефон опять бикнул. На экране всплыло: «Спасибо за ваш отзыв. Начать поиск нового свидания?»

Игорь пытался поднести ко рту лимонную меренгу, но руки, изувеченные бедные руки дрожали и не слушались.

– Подожди секунду. Я сейчас.

Катерина замерла перед экраном, но это была секундная заминка. Палец опустился на зеленое «Да», и она сунула телефон обратно в карман пальто, вынула пирожное из трясущейся Игоревой руки, и поднесла его прямо к губам мужа.

– Ничего. Ничего. Ты, кстати, не знаешь, что за фильм? «Неспящие»? Там везде Мег Райан, я их вечно путаю. Так, слушай, давай я сейчас принесу с кухни вилки, и мы с тобой потихоньку со всем разделаемся. Так будет удобнее. Да? Как тебе предложение?

Игорь тихо замычал в ответ, а в кармане Катерининого пальто ответным предложением загорелся зеленый огонек телефона.

От окраины к центру

Алису все это немножечко раздражало. Под «всем этим» подразумевалась Алисина жизнь, весь ее простой и привычный, как у всех, уклад. Алису раздражало, что жизнь была как у всех, а сама Алиса была не как все. Она точно знала. Всем не удавалось к тридцати трем обзавестись мужем Егором, прекрасным во всех отношениях ребенком Тусиком (нет, не Натусиком, а Антоном, такое уж у него сложилось домашнее имя) и двумя небольшими бизнесами. Небольшими-то небольшими, а обороты росли прямо пропорционально амбициям Алисы, зубам Тусика и апатии Егора.

Алисе хотелось всего и сразу. Тусику хотелось ванильных сушек. Егору хотелось, чтобы его оставили в покое. Отцовство его почему-то не красило. Гуляя с Тусиком у Воронцовских прудов, Алиса смотрела на подтянутых папаш с колясками и не понимала, как умудрилась выйти замуж за такого тюфяка. На «тюфяке» она себя мысленно одергивала – это было мамино слово, не Алисино. Но действительно, после рождения сына Алиса молниеносно скинула на кормлении все набранные килограммы, а Егор как-то умудрился их подобрать. Мягкий, рыхлый, с полными бледными руками он теперь вызывал у Алисы какие-то тревожно-сдобные ассоциации. Непропечённое тесто. Не проткнули палочкой, не проверили, готово ли. А теперь осторожно, Алиса, не переешь – будет заворот кишок. Как в детстве пугали.

Вообще, Алису за всю жизнь по-настоящему пугали две вещи – заставка кинокомпании ВИД, эта коллективная травма поколения девяностых, и заворот кишок. Когда бабушка по праздникам пекла кулебяки с капустой, Алиса всегда умудрялась стащить кусочек сырого теста – это же самое вкусное – и бабушка, обнаружив неопровержимые улики в виде оборванного края только что идеально скатанного шара, неизменно всплескивала руками и говорила, что эта девочка, это Божье наказание, обязательно заработает себе заворот кишок.

Алиса представляла, как толстые, жемчужные кишки в ее тощем животе – такие, как она видела на картинке в анатомическом атласе, – приходят в движение и затягиваются в мертвую петлю. Чтобы распутать такую петлю наверняка надо было ехать в больницу на страшной машине скорой помощи – такая часто приезжала к дедушке, а там, там будет яркий свет, ледяной холод скальпеля и хирург из страшилок, которые рассказывал во дворе Вовка Линицкий. В черном-черном городе, в черной-черной больнице. Уххх… Алису передергивало от грандиозности последствий заворота кишок, а рука, тем временем, сама тянулась отщипнуть новый кусок сырого теста.

Теперь каждый раз, когда Егор тянулся обнять ее перед сном, из глубин подсознания всплывало что-то такое – сырое, перламутровое и хирургическое, и Алиса тихо вздыхала, ждала, пока муж заснет, и снимала с себя его рыхлую руку.

«Начать, что ли, спать отдельно?» – в такие моменты думала Алиса, но тут же представляла себе эти пары из западных детективов – богатые, неспящие вместе холеные супруги, одного из которых кто-нибудь убивал ударом в затылок. Орудием убийства обыкновенно служило пресс-папье или тяжелая статуэтка конской головы, а выжившая половина при первой встрече с детективом преспокойно попивала свой утренний кофе.

«Нет уж, проще развестись», – заканчивала мысль Алиса и включала в голове картинку пляжа и следов собственных ног, исчезающих в тяжелом мокром песке, – так она засыпала.

Развестись было не проще. Алиса точно не знала, что ее останавливало. Морока расселений, боязнь, что Тусик пострадает от их развода или какие-то засохшие остатки любви – «большой, чистой и навсегда», – которая когда-то заставила ее выйти замуж за неразговорчивого айтишника Егора.

Вечерами, уложив Тусика, Алиса устраивалась поудобнее на кухне, раздавала в мессенджерах ценные указания сотрудникам, а потом шла на женские форумы читать о том, что это все нормально. Ну, то есть, не нормально, но вполне себе как у всех.

Когда Алиса впервые увидела Сашу, она подумала: «Надо с ним замутить». И тут же одернула себя. Замутить… Тоже мне, девятиклассница нашлась. Правда, помимо стилистического недовольства глупым школьным словом, ничто в Алисином над– и подсознании не воспротивилось этой идее. Она ничего себе не представила. Ни обиженного пухлого лица Егора с капельками пота над верхней губой. Ни плач заброшенного развратной матерью малыша – Тусика. Ни маму, капающую в свою любимую зеленую чашку воняющий на всю кухню корвалол. Ничего.

Поэтому когда Саша – высокий, короткостриженый, с мощными руками и детской улыбкой –попросил ее номер телефона, она продиктовала не раздумывая. Саша был случайным рабочим партнером. Один из проектов требовал сделанную на заказ деревянную штуковину, Сашина компания делала на заказ штуковины. Вот так все просто.

Алиса думала, что они пойдут в кино, или в кафе, или в ресторан, или в клуб, или куда там люди ходят на свидания. Они с Егором были вместе почти девять лет. Она забыла, как это делается. Но Саша сразу повез ее в квартиру в Новой Москве.

То, что раньше было даже не окраиной, заокраиной – пустые поля, березовые рощи, редкие дачки и соседствующие с ними кладбища – покрылось одинаковыми новыми и чистенькими кварталами. Там были свои фитнес клубы, свои Перекрестки и Пятерочки, свои детские сады. В кварталах в основном жили семьи с маленькими детьми.

В Сашиной просторной квартире было четыре комнаты. Пока он гремел на кухне тарелками, Алиса заглянула в одну. Детская. И во вторую. Еще одна. В третьей комнате была большая кинг– сайз кровать и пушистый крупной вязки плед. На прикроватной тумбочке валялась книжка Донны Тарт. Шторы были красивые, льняные, сложного винного оттенка, явно пошитые на заказ.

Алиса аккуратно закрыла дверь спальни и поплелась на кухню.

Саша – веселый, разгоряченный, колдовал над куском мяса. «Наверное, он отлично готовит», – подумала Алиса, а вслух сказала:

– А мы прямо здесь?

– Что здесь? – отвлекся от маринада Саша.

– Я здесь не могу, – сказала Алиса и села на стул. – Ну… У тебя жена же, да? Дети.

– Так у тебя ж тоже! – возразил Саша.

– Да, но я же… Я же не это… – скисла Алиса, не закончив предложение.

– Алис, я не понял, в чем проблема?

– Поехали куда-нибудь, а? – попыталась все исправить Алиса.

С фотографии, пришпиленной магнитом на холодильник, на нее смотрела молодая женщина и двое мальчишек. У женщины были светлые волосы, прозрачные русалочьи глаза и тонкий нос. Через нежную кожу проступали венки. У ее сыновей были Сашины озорные улыбки, но материнская тонкость черт и какая-то общая прозрачность. Саши на фотографии не было. Наверное, он снимал.

– Куда, Алис? Зачем? Я мясо как раз домариную и в духовку сейчас закину. Я знаешь, как готовлю – мозг отъешь!

– Где у вас туалет? – зачем-то спросила Алиса.

– Прямо по коридору.

Туалет был совмещен с ванной, и на полочках около раковины толпились банки и баночки, флаконы, тюбики, блистеры. Алиса взяла самую красивую банку, открутила крышку, понюхала. Пахло какой-то неопределимой, но приятной парфюмерной отдушкой. В стаканчике торчали две веселых зубных щетки с головами динозавров. «Надо Тусику такую купить, когда все зубы дорежутся», – подумала Алиса.

Она зачем-то взяла с полки флакон духов и брызнула на себя. Пахло точно так, как должно пахнуть от такой ундины, как женщина с фотографии – морем, водорослями, солью и каким-то свежим фруктом. Может, айвой.