Спорящий со смертью

Как не вовремя, под Новый год, тесть умудрился загреметь в больницу! Диагнозов у старика оказалось больше чем ожидали, даже домой не отпустили, оставили под капельницами, но третьего января велено было забрать домой с дополнением: "Сами не справитесь, теперь он лежачий, понадобится сиделка". Тёща истерила, жена работала в поте лица, и почётная обязанность искать сиделку для здоровенного старика с дурным характером, подпорченным болезнью, легла на Вадима. Сиделки оказались обычными людьми, и на Новый год разъехались по домам, чокаться шампанским с близкими. Деньги деньгами, а звон бокалов не перекупят. В патронажных службах обещали, что дальше будет хуже – после праздников аншлаг обострений из-за "немножко салатика и одна рюмочка не повредят", сиделку будет вообще не найти. "У нас уже полная оплата всех, кто остался, в двойном размере, и дальше никаких перспектив", – лениво отвечали девушки в кол-центрах, словно богини, раздающие патронажное счастье лишь избранным. Вадим вздохнул, смирился и вместо приятного времяпровождения с друзьями в проводах старого года, взял день отпуска, чтобы собеседовать троих всего, предложенных разными агентствами, кандидатов. Предновогодний дефицит – каждый на вес золота.

Первая дама приехала с опозданием на час. Была она грузная, хамоватая, под ногтями носила грязь и пахла чесноком. Можно было бы с порога попрощаться, не будь она одна из трёх. Придётся говорить. Вадим включил диктофон и начал.

– Ольга Андреевна, у вас есть медицинские навыки? – читал Вадим по шпаргалке, записанной женой.

– Есть. Я санитаркой отработала двадцать лет. В морге работала, так что смерти не боюсь. У вас умирает человек или жить будет?

– Да как получится. Надеемся, что будет, – опешил Вадим.

– А весит больше ста?

– Когда везли туда, больше, сейчас не знаю.

– Ну тогда я работаю по тарифу в полтора больше. Говорить с ним надо будет?

– Конечно. А как же с человеком не говорить?

– Знаете, слушать их бесконечные рассказы про одно и то же не большая радость.

– Ну у нас там тёща есть, она будет слушать. Ей помогать просто надо, – оправдывался Вадим.

– Ой. Плохо как. Не люблю, когда под ногами кто-то крутится и указывает, что делать. У вас, может, квартира есть отдельная, где я с ним могу одна быть?

– Нет у нас такой квартиры. Вы идите, мы позвоним.

Тесть был хорошим человеком, вместе против жены и тёщи бились когда-то за свободу рыбалки и мужского клуба. Вадим, глядя на сиделку с опытом работы в морге, подумал, что и сам готов ходить за стариком, только бы не отдать его такой чесночной ведьме. На распечатанном резюме нарисовал жирный минус рядом с фотографией.

Вторая, судя по фото, должна быть милее. Она не опоздала, пришла даже чуть раньше и выглядела очень интеллигентно. Аккуратная, чистенькая, с гладкой причёской, она скорее была похожа на учительницу, чем на санитарку.

"Yes, – мысленно восторжествовал Вадим, – это наша девочка, можно закрывать лавочку!"

– Здравствуйте, Антонина Николаевна, очень приятно. Какой у вас опыт работы сиделкой?

И полился рассказ про больного парализованного мужа, за которым ходила три года, пока не ушёл в мир иной. Ради него выучилась на медсестру, умеет и уколы, и внутривенные, и массаж, и гимнастику. Потом стала подрабатывать сиделкой и уже лет десять как работает. Вадим ликовал больше и больше с каждым её словом.

– А расскажите поподробнее про ваших пациентов, – прочёл Вадим из шпаргалки, уже больше для порядка, чтобы жена потом не ругалась.

Для себя он уже принял решение и нарисовал рядом с фотографией на резюме жирный плюс. Однако поторопился, и после того как услышал, что уважаемая Антонина Николаевна становилась женой каждого пациента, который прошёл через её ласковые руки, представил, что этот плюс увидит тёща, и быстренько превратил его в решётку для игры в крестики-нолики.

Попрощался он вежливо, обещал дать ответ непременно сегодня и подумал, что если третий будет "никакущий", то на месяцок, пока найдётся нормальная сиделка, из десятка хотя бы кандидатов, можно будет её задействовать под особым присмотром тёщи.

Третий, шестидесятилетний старик, позвонил и перенёс встречу. Сказал, что по делам нужно заехать и сразу к нам. Голос его поскрипывал в трубке. Интуиция Вадима сказала: "Сомневаюсь". Цейтнот ответил: "Смотри и не выёживайся".

Старик был одет в потёртую кожаную дублёнку, валяные боты в резине и шапку с помпоном. С собой у него был целлофановый пакет-майка с батоном хлеба, сардельками и какими-то лекарственными пузырьками. Белая как снег борода и волосы чуть завивались и, в комплекте с большим животом, обтянутым свитером с оленями, делали его похожим на сказочного Деда Мороза.

– Ой, у меня тут пихта разбилась. Пахнет. Где у вас мусорка, надо выбросить, – начал он хозяйничать прямо с порога.

От того, что разбитый пузырёк выбросили, запаха не убавилось. Квартира пахла теперь как сауна и дополняла новогодний ёлочный антураж. Дед достал из внутреннего кармана куртки одноразовые, не раз ношенные, безразмерные гостиничные тапки. Бросил куртку на пуф в прихожей, сверху шапку.

– А болезный-то где будет? Тут?

– Нет, в квартире у тёщи, на Тургеневской. Там у них три комнаты, так что всем места хватит.

– Центр, всё дорого. Понятно. Тёща в комплекте прилагается? – хитро прищурился он, подмигнув.

– Прилагается.

– Как хорошо. Борщ варит? – улыбнулся дед, показав нехватку нескольких передних зубов.

– Варит ещё как, – улыбнулся Вадим.

Вообще-то пора было уже перехватывать инициативу, а то непонятно, кто кого собеседует.

– Давайте приступим.

– Да, да. Приступим не преступая, так ведь?

Вадим не сразу понял, а когда дошло, оценил – тестю бы понравилось. Он очень любил такие штуки. У них раньше игра слов в чести была, кроссворды и прочее. И хоть сейчас он говорит плохо, требует, чтобы подчинённые ему медработники отчитывались перед ним в письменном виде, иначе рвёт из себя катетеры и потому лежит привязанный, а несчастной тёще рассказывает, какой дурой была его жена и как он от неё погуливал, принимая её за плохую сиделку, но хотелось бы, чтобы на будущее пригодилось. Вдруг в себя придёт?

– Ну тогда давай диагноз, что ли, читать буду.

Вадим молча передал деду бумагу, тот надел большие очки с отломанной дужкой и принялся читать.

– Ой-ой, как его, бедненького… – покачал головой расстроенно.

– Степан Петрович, у вас есть медицинские навыки? – снова попробовал стать главным на этом собеседовании Вадим.

– Да можно и так сказать, когда-то спортивная медицина была. Давно. Физиология там всякая. Сейчас уже мало памяти, но кое-что понимаю, конечно. Чем свеча от таблетки отличается, знаю, и откуда руки, а откуда ноги растут, знаю, и то хорошо. Не в этом моя главная ценность.

– А в чём? – отклонился от шпаргалки Вадим.

– Я со смертью спорю.

– Это как? – уточнил Вадим, уже начиная расстраиваться, рисовать чёрточку минуса и хвалить интуицию.

– А так. Вот врачи, они с ней борются. Заливают всякие жидкости в человека, чтобы её вымыть, таблеток придумали мама не горюй, режут, а я с ней спорю. И переспорил уже много раз, поэтому люди меня и зовут. Обидно только бывает, что когда я быстро лежачих поднимаю, то сам себя зарплаты лишаю. Коллеги мне говорят, что я старый дурак, и надо долго, чтобы работа была, а я долго не могу. Предыдущего за десять дней после инсульта поднял, так с меня вернуть зарплату, уже выплаченную, попросили. Вот так вот.

Вадим перестал рисовать минус, посмотрел внимательно на старика. Выцветшие серые глаза его пронзительно ясно сверками под косматыми дедморозовыми бровями без намёка на безумие. Аферист, может быть? Разводит на деньги?

– Так вы, выходит, видели смерть в лицо, если с ней спорите?

– Конечно, видел, и не раз. Чуть не каждый мой болезный с ней знакомит, – спокойно ответил дед, не заметив иронии в голосе Вадима.

– И как она выглядит?

– Да как себе захочешь, так и выглядит. По мне так вполне себе симпатичная. То, что у кого-то работа поганая, это не повод выглядеть плохо. Такая ничего себе одетая, причёсанная. Я вон знал бабу, в рыбном цеху работала, так и та ничего себе была, а уж что может быть хуже.

– А мужик или баба?

– Вот тут не разберёшь. У них там, похоже, как в той Европе нынче нравы. Не угадаешь её – унисекс теперь таких называют. Голосок такой скрипучий, козлиный. И не бреется.

– Вы откуда знаете, что не бреется?

– А я порой с ней неделю вместе, так она щетиной не обрастает, значит, и не бреется.

– Ну выходит лик у «оно» человеческий.

– Да ну, какой там! У меня она на игуану похожа, потому как ведёт себя как та игуана.

– Это как?

– Да она ж к людям не по времени приходит, как думают. Пришла пора – пришла смерть. Нет, не так это. На запах она идёт. Как в теле чё сильно не так, послабнет, чует она, и тут как тут, и кусает сразу, яду своего ещё впрыснет, чтоб наверняка и дальше уж не отстаёт, рядом вьётся, ждёт, выглядывает: помрёт, не помрёт. Ещё другой день прикусит, третий. Караулит. Ей, конечно, хорошо бы, чтоб помер кто, тогда она себе в мешок кладёт и тащит сдавать. Работа у неё сдельная, потому чем больше притащит, тем ей лучше: и премия, и отпуск, и звания всякие.

– Куда сдавать?

– На склад.

– А где у неё склад?

– Слушай, вот что ты за человек? Я сколько с ней говорил, ни разу даже не поинтересовался, что там да как. Она говорит – положено принять и доставить на склад. Я что, в душу ей полезу? Мне не она нужна, мне тот, кого она заграбастать хочет, нужен, и если утащит, то мне уже не остановить, куда бы ни тащила.

– Какой вы, деда, в самом деле, нелюбопытный. Если вы с ней вправду общаетесь, то она ж всё про то, что дальше, знает. Разузнали бы!

– Вот когда дотащит меня до склада, тогда и узнаю, а пока мне неинтересно. К тебе придёт, ты с ней и болтай о глупостях, – обиделся дед.

– Ну уж нет, я как-нибудь обойдусь тут, не зная…

– Вот то-то! Как указывать, все горазды, а как самому сделать, никто не хочет.

"Ой, ну и мастак же дед заливать, – думал Вадик, – ему бы в театре выступать, сам Станиславский ему бы "ВЕРЮ" во весь голос кричал!"

– Дед, но как так-то, вы её видите, а другие нет. Может, мерещится?

– Может и мерещится. Только что-то у меня после этого мерещенья безнадёжные оживают, – ещё больше надулся дед.

– Степан Петрович, вы не обижайтесь. Просто согласитесь, история ваша довольно странная.

– Да знаю я, сынок, знаю, и мне в службе говорят – хочешь работать, не рассказывай, а то им претензии предъявляют, что сумасшедших присылают. А мне тоже врать-то как? Я же буду с ней спорить, если меня позовёте. Зачем я иначе? Я вены не умею колоть, массажи не делаю, заговорами и ворожбой не умею. Русский я, мужик, руки у меня сильные, весу сто пятнадцать, так что любого здоровяка на руках ношу, да со смертью спорю – все мои "конкурентные преимущества", как наш менеджер говорит.

– Ну хорошо, допустим. А как вы в первый раз с ней повстречались?

– Ясное дело, как. С ней иначе не повстречаешься, только когда сам помрёшь. Я помер и повстречался.

Воцарилось неловкое молчание. Вадим не нашёл комментариев и хотел уже указать старику на дверь и отправиться пылесосить, остановившись на временном варианте невесты всех пациентов, но дед продолжил:

– Умер я ещё десять лет назад. Было мне тогда всего-то пятьдесят пять. Дело в том, что у меня спортивное сердце, большое. Знаешь такое?

– Нет, – признался Вадим и на всякий случай стал набирать поисковый запрос "спортивное сердце большое".

– Так я, сынок, спортсмен бывший, тяжелоатлет, потом в зале железо долго тягал, а лет после пятидесяти бросил, дурак, решил, что всё. Не понимал, что большому сердцу нельзя нагрузку снижать, качать надо кровушку, обычных врачей ещё послушал, не спортивных, выпивал по праздникам прилично – в общем, надурил ого-го, ну и долбанул меня инфаркт. Я уже один тогда жил, без жены, дети за границей все. Одеваться никогда я в новое не любил – растоптанное да разношенное удобней всего, мне красоваться ни к чему. Нашли люди меня на улице, в луже за остановкой, решили, что бомж, подержали немного в больнице и выпустили. Сказали – иди, здоровый ты, ничего с тобой не будет. Приехал я домой, лёг, и накрыло меня так, что ни встать, ни повернуться. Всё вокруг темно, тошно, и жить не хочется совсем. У кровати кусок хлеба чернушки и таз, ну ты понимаешь. Вонь, смрад, лежу – помираю. Только я тогда уже травничать любил, и стояла у меня на столике настойка одна, эксперимент без патента. Гадкая – слов нет, и говорить тебе не буду, что туда намешано, но уверяю – все натуральное и на спирту. – Петрович рассказывал так уверенно, словно и правда вспоминал, не придумывал, аж взопрел от эмоций, достал большой матерчатый платок, вытер лоб. – И решил я тогда жахнуть этой настойки и отмучиться – нельзя ж ни грамма, пропуск на тот свет после инфаркта спирт. Открыл её – воняет хуже моего тазика. Фу… Аж с души своротило. И вдруг гляжу – игуана эта здоровенная. Облизывается, морду в пузырёк тычет. Я, как и ты, решил сначала, что мне мерещится, но как к любой земной твари к ней обратился: "Что ж ты, – говорю, – наглая рожа, в мой пузырёк лезешь?", а она возьми и ответь: "Так вкуснятина какая! Что тебе, мужик, жалко? Я тебя всё равно заберу сегодня-завтра, не жадись, поделись!"

Степан Петрович от воспоминаний раскраснелся и говорил очень увлечённо. Видно, нечасто доводилось ему пересказывать эту историю.

– Я ей: "Куда это ты меня заберёшь, и кто ты такая вообще?" А она в ответ: "Да какая тебе уже разница?" – и лезет в пузырь языком своим раздвоенным. И тут прямо разобрало меня! Вот наглая ж тварь – я жив ещё, а она уже мою настойку жрёт. Выхватил у неё настойку, пальцем горлышко заткнул и говорю: "А ну-ка веди себя прилично, говори, кто ты и куда собралась меня тащить, тогда налью тебе мензурочку!" Она остепенилась, приняла приличный вид, села у кровати, рассказала, что она смерть, что ходит она не с косой, а с мешком (мешок мне тут же предъявила), что сдать ей положено меня на склад и что если я сам сейчас в этот мешок залезу, чтобы ей меньше труда, то будет она мне очень признательна. То есть поведение всё равно наглое, вызывающее, неспортивное, я бы сказал, поведение, а меня такое и на смертном одре заводит. Я ей, как обещал, налил в чашку чуток, сам приглядываюсь. Лакает, языком своим противным облизывается. В секунды выжрала и хвостом, как собака, виляет, ещё просит. "Не, – говорю, – больше не дам, завтра приходи, а то много слишком!" Она тут ощетинилась, за палец меня цап, больно, а я чую – так же больно, как было в груди мне. Так вот кто, значит, меня кусает там! Ладно. Хитрю. Накапал ей ещё побольше. Она вылакала и охмелела. Глаза змеиные косые, водит её. И что на меня нашло тогда, не знаю, а взял и выпалил ей: "Спорим, что не заберёшь меня ни завтра, ни послезавтра?" Она удивилась, почему, мол, да как. А я ей соврал, что у них на складе переучёт идёт, и всё равно туда никого не сдать, "ни мышонка, ни лягушку, ни неведому зверушку", ни, тем более, меня. Она озадачилась: "Ты почём знаешь?", а я не потерялся: "Так я лежу только новости и смотрю, делать-то нечего больше. Там говорят, что вчера и сегодня невиданное сокращение смертности на Земле – не помирает никто. Так что готов спорить, что ни сегодня, ни завтра ты меня не заберёшь!" Она давай возмущаться, мол, нечестно так, против правил. А я ей в ответ, что хлебать чужую настойку при живом хозяине тоже против правил, так что квиты. "Ну ладно, – говорит, – давай спорить. Если проспоришь, сам в мешок лезешь, всю дорогу до склада сидишь тихо и сбежать не пытаешься!" Я в ответ согласился и договорились, что если не заберёт она меня сегодня-завтра, то оставит в покое и уберётся восвояси с пустым мешком с глаз долой из сердца вон.

Дед замолчал. Устал, наверное. Вадим уже начитался про спортивное сердце и с интересом смотрел на деда, готовясь парировать удар. Рано, ещё пара фраз, и он разрушит его карточный домик до основания!

– И что же дальше?

– Да понятно что. Я же здесь.

– А как она проиграла-то?

– Да по пьяни и по дури. Побежала на склад, узнавать, есть ли учёт. Далеко он, видать. К утру только явилась, устроила мне скандал, мол, наврал. Я обиделся, говорю, это ж из новостей, мне откуда знать, врут или нет? Ты прогноз погоды слыхала какой бывает? Я ж играю ва-банк, можно сказать, а она такие обвинения. Блефовал, в общем, по-чёрному, проставился ей за это ещё чаркой дряни. Потом говорю: "Раз уж такое дело, и нет учёта, давай я тебе на дорожку ещё бутылочку сделаю вкусненького и в мешок полезу". Она обрадовалась, хвостом завиляла, отпустила меня аж до кухни. А тут уж меня не удержать. Я живой воды своей выпил, травы пожевал, силы набрался, и дозу ей такую крепкую намешал, что вырубилась она с полчашки и очнулась только на другой день, когда поздно было. Проспорила. Обещание сдержала, надо отдать ей должное. И вот я теперь весь живой, работаю.

Красивая была история, но истина была Вадиму дороже.

– Дедушка, а как же с другими-то её видите?

– Так на настойку приманиваю. Всегда является, для неё настойка эта – как для кота валерьянка.

– И что дальше?

– А всё то же – спорю я со смертью.

Тадам! Вот он, момент истины. Вадим набрал побольше воздуха и с излишней торжественностью изрёк:

– Так что же, у неё память такая короткая, что она снова и снова на одну и ту же утку покупается?

Дед посмотрел на него как на полного идиота, с сожалением, причмокнул губами, покачал головой.

– Ой, молодёжь! Не доведут вас до добра компьютеры эти! Совсем простых вещей уже не понимаете! Неужто ты и правда думаешь, что она одна по свету бродит? Может, ты ещё и в Деда Мороза веришь? – усмехнулся старик. – Как бы ей одной успеть за всеми, ежели каждый миг умирает по два-три человека по всему шарику. В день сколько, ну-ка посчитай.

Вадим засмущался. На калькуляторе принялся считать.

– Тысяч двести.

– Ну примерно так, может поменьше. Хоть для чего-то ваши телефоны пригодны. Так вот и представь, сколько их по миру бегает, если человека надо ещё довести до мешка-то? Иногда месяцы пасёт ведь, змеюка. Она говорила, что их мульёнов пять уже, и ещё обучают. Так что я пока ту же ни разу не встречал.

– А если встретишь?

– А если встречу, у меня для неё ещё домашняя заготовка есть. Буду спорить, что она бутыль мою зараз из горла не выпьет. Уложу её на пару дней, дам время подняться человеку своему болезному без её укусов. А ещё встречу, буду спорить, что она предыдущие два раза мне проспорила, потому что в школе хуже меня училась. Заставлю мне табель тащить. Когда кто-то на выпивку слаб и на спор заводится – с ним совладать дело нехитрое. Так что, может, и с вашим болящим её переспорю. Судно только купите, а то смерть смертью, а писать куда-то ему надо будет.

Они попрощались. Дед уходил расстроенный, думал не возьмут. Вадим остался озадаченный. Позвонил в патронажную службу, попросил телефоны рекомендателей. Потом позвонил в патронажную службу и попросил телефоны выживших. Потом позвонил жене и отчитался, что смотрел сегодня троих.

– Берём деда, Степана Петровича.

Она что-то затараторила в ответ про "мне надо послушать".

– Я уже отзвонился в патронаж и заключил договор. Третьего у нас будет два деда: наш и спорящий со смертью.

2020