Глава 2

В глубине дома раздались шаги, потом что-то упало, гулко ударившись об пол, и кто-то неразборчиво, но совсем незлобно выругался. Аста отступила на шаг назад – просто так, на всякий случай.

Дверь открылась. На пороге стоял мужчина лет шестидесяти, впрочем, возраст трудно было угадать. Волосы седые, мягкими серебристыми волнами падают на плечи, борода по грудь, а лицо за этой бородой вроде и молодое, сияющее жизненной силой, но вокруг глаз – серых и очень прозрачных, как вода в ручье, – дорожки глубоких морщин.

– Здравствуйте. Я по поводу моего брата… – Аста замешкалась, не зная, протягивать ли руку для приветствия, – в обеих руках незнакомец держал маленькую деревянную скамейку. На такие иногда ставят ноги, чтобы удобнее было сидеть.

– Здравствуйте. – Он улыбнулся, сунул скамейку под мышку и протянул руку. Рукава пестрой шерстяной рубашки были закатаны до локтя, предплечье покрывали сложные, тонко выведенные узоры татуировок. – Вы Аста? Я вас жду.

– Да, это я, господин… Простите, я не спросила у Тайсы вашего имени…

– О, пожалуйста, без господинов. Зовите меня Тео – это самое короткое и произносимое из моих имен. Прошу, проходите.

Аста шагнула было за ним в приоткрытую дверь, но тут посмотрела на свою обувь и смутилась – туфли сплошь измазаны глиной.

– Извините… там стройка, и вчера шел дождь… Для важной встречи у меня кошмарный вид…

Тео взглянул мельком на ее туфли и вновь улыбнулся.

– Не переживайте так, прошу вас. Грязная обувь – признак того, что ее обладатель не боится сойти с мощеной дороги. Но у меня тапок сколько угодно. Выбирайте. – И он жестом показал на два ряда мягких шлепанцев в углу прихожей.

Оставив злополучные туфли у порога (Ирис тут же подошла и принялась их обнюхивать), Аста выбрала себе подходящую пару обуви, сделала несколько шагов… И чуть не упала, споткнувшись о ту самую скамейку. Откуда она взялась? Тео же поставил ее у входа, под вешалкой для одежды. Или это другая?

Хозяин дома вовремя поддержал ее, спросил, все ли в порядке, потом наклонился и снова взял скамейку в руки.

– Вы не обижайтесь на нее, пожалуйста, – сказал он Асте. – Эта скамейка очень себе на уме. Она хорошая на самом деле, просто ей скучно, вот она и бродит по дому. А тут еще узнала, что будут гости, и вообще целый вечер сама не своя. – И он ласково погладил полированное дерево.

Аста помотала головой, пытаясь одновременно изобразить что-то вроде «Ничего, бывает» и как-то утрясти в голове летающих лис и ходячие скамейки, а потом осмотрелась.

В маленькой гостиной, обставленной старой деревянной мебелью – видимо, ручной работы, – ничего необычного на первый взгляд не было. Два кресла у окна, шкаф с книгами, пара подсвечников из витражного стекла на полке – такие продают на рождественских рынках. Уютное и опрятное жилище пожилого человека, где каждая безделушка имеет историю – иногда намного длиннее, чем у ее хозяина. На стенах, покрытых старыми полосатыми обоями, висели картины. Большой пейзаж маслом – берег реки на рассвете, два старых черно-белых снимка Риттерсхайма – главный вокзал и ратуша – и несколько акварельных набросков. Позже Аста узнает, кто их написал, и не сразу сможет смотреть без боли на эти воздушные, полные света рисунки. Но тогда взгляд не задержался на них, а хозяин дома как раз пригласил ее присесть в одно из кресел.

– Хотите чаю? – предложил он. – Или кофе, я как раз сегодня обжарил свежий…

– Благодарю. Воды, пожалуйста. – Аста вспомнила свое решение ничего не пить в незнакомой обстановке и тут же забыла о нем. Странным образом ей здесь нравилось. Забытое, давно потерянное ощущение дома.

От торшера лился мягкий, с медным отблеском, свет, и в воздухе пахло абрикосами. Будто спелый, с румяными бархатными боками плод разломили на две половинки, на которых тут же выступили прозрачные капли сладкого сока. Аста осмотрелась. Откуда? Да и не сезон на фрукты пока…

– Это свет, собранный абрикосовым деревом, – буднично объяснил Тео, ставя на подоконник два стакана с водой и присаживаясь в кресло напротив. – Он, правда, слегка желтоват, с липы или миндаля получается посветлее, но их в моем саду нет, так что пользуюсь тем, что есть.

Аста кивнула. Она не очень много знала об альтернативных источниках энергии, поэтому решила не удивляться.

На журнальном столике лежала большая карта. Старая, кое-где подклеенная скотчем, с обтрепанными краями и карандашными пометками на полях. Тео положил на нее широкую ладонь, откашлялся, посмотрел, прищурясь, в окно, в засыпающий сад, потом повернулся к Асте:

– Я расскажу вам все, что знаю. Но позвольте сначала один-единственный вопрос…

– Пожалуйста. – Она сглотнула вязкую слюну, отчего-то предчувствуя подвох, и потянулась за стаканом с водой.

– Вы знаете, где мы сейчас находимся?

И посмотрел выжидающе, как учитель, который задал ученику простую с виду задачку на внимательность. Аста решила начать с очевидного:

– Мы в Риттерсхайме, недалеко от центра. Я не очень хорошо запомнила дорогу, но это где-то за Замковым парком…

Тео убрал руку с карты.

– Покажите.

Она склонилась над картой. Так, вот площадь, вот парк и здание театра. Вот улица имени первого федерального канцлера за ним. Где-то здесь должен быть Национальный музей истории и картинная галерея…

Ничего этого не было. Дальше начинался какой-то совсем другой, незнакомый город, надписанный на карте выцветшими красными буквами: Арнэльм. Через него текла река, за ней рос лес, из которого выступала острыми клыками горная цепь, переходящая не то в степи, не то в пустыню. А за пустыней, довольно большой даже на карте, продолжался Риттерсхайм. Станция метро «Каннштатт», музей автомобилей и круглое блюдце огромного стадиона.

Аста снова вернулась к парку и проследила свой маршрут, водя пальцем по гладкой бумаге. Наклонилась пониже, пытаясь разглядеть следы не очень удачной склейки, но их не оказалось. Город, ее знакомый, родной город, плавно переходил в какую-то совершенно не известную, фантастическую местность и затем продолжался, как ни в чем не бывало.

– Извините, я не понимаю, – сдалась она наконец. Выпрямилась в кресле, откинула волосы со лба. – Это что, шутка? Фотошоп?

Тео даже рассмеялся:

– Помилуйте. Фотошоп – отличная программа, но я не стал бы ее использовать, чтобы вас обмануть. И, в общем, вы все правильно сказали. Мы и правда недалеко от Риттерсхайма, всего в нескольких километрах от главной площади. Арнэльм находится в том же часовом и климатическом поясе – здесь тоже весна, вечер и дождь собирается. Дождит, правда, не так часто, как у вас – река немного влияет на погоду, но это мелочи, к делу не относится.

Они помолчали. Потом Аста решила, что в плане здравого смысла ей уже терять нечего, и спросила о самом очевидном:

– Но… как же так получается? Мы разве в параллельном мире? Это бред, конечно, но…

– Нет никаких параллельных миров, Аста, – ответил Тео, сразу посерьезнев. – Это глупости, хотя и занятные в своем роде. Мир один-единственный, целый и неделимый, сколько бы его ни рвали на части. И нет никакого другого мира, кроме этого. Все зависит от того, как на него смотреть.

Он сам склонился над картой – Аста невольно подалась вперед – и одной рукой сдвинул край, так что образовалась складка. В ней исчез фантастический город, река и горы с пустыней – и Риттерсхайм снова стал целым – таким, как на всех других картах. Потом Тео отпустил бумагу – и она расправилась, вновь открывая незнакомые места. Выглядело все очень просто, даже слишком, но понятнее от этого не становилось.

– Карта – это всего лишь проекция. Грубый набросок, схема, не более. – Тео разгладил бумагу длинными красивыми пальцами, исчерченными морщинами, потом откинулся в кресле, сложив руки на коленях. – И мир на этой схеме такой, каким люди его видят, каким привыкли видеть. Мир огромен, бесконечен для одной человеческой жизни – и в то же время для многих людей он не больше газетной страницы или экрана телевизора. И если сказать им, что здесь, в двух кварталах от их дивана, живут крылатые лисы, и река говорит с людьми, и, когда воздух сырой, рыбы плавают в нем, как в воде… И дома парят в воздухе, и деревья растут, не касаясь корнями земли, – огромные, до облаков, – разве кто-нибудь поверит?

Аста покачала головой. Не то чтобы она могла ответить за всех, но ей самой пока не очень во все это верилось. Тео истолковал ее жест по-своему.

– Вот именно. Разве кто-то воспримет это всерьез? Разве, проходя мимо Ирис, когда она греется на солнце у входа в кафе, они хоть на секунду поднимут голову от своих телефонов? – Он сделал паузу, не предполагающую, впрочем, никакого ответа. – Когда-то давно кто-то создал этот мир. Я не знаю, действовал ли он в одиночку или у него были помощники, – тут мнения расходятся, но, в общем, это не важно. Важно то, что у него, или у них, получился шедевр. Огромный, бесконечно разный, переходящий из одной крайности в другую, не повторяющийся ни в чем – и все же являющийся одним целым. Он никогда не был совершенным, этот мир, но шедевру и не надо быть совершенным. Ему достаточно быть прекрасным – таким, чтобы дух захватывало.

И он был таким, но потом в мир пришли люди. Может, Творец ждал кого-то другого, я не знаю… Но пришли те, кто пришли. И увидели мир, и начали переделывать его под себя – сначала в своих мыслях, а потом и по-настоящему. Они решали, что должно остаться, а что – исчезнуть. Что приносит выгоду, а что использовать нельзя, поскольку оно существует само по себе, не считаясь с их мелочными интересами.

Люди исследовали мир и рисовали карты. Потом они показывали эти карты своим детям и говорили: мир такой. И детям ничего другого не оставалось, как только принять на веру слова родителей. Потом дети выросли и то же самое передали своим детям.

И так тяжелели шаги людей по Земле, тяжелели их руки, что когда-то были легкими, как птичьи крылья. И карта смялась под их руками.

И появились на ней такие места, как это. Оно вроде бы существует, но не на поверхности, которую все видят и признают как объективную картину мира, а как бы… В тени, в складках карты. Рядом, но в то же время недостижимое для многих. Многие, впрочем, в этом и не нуждаются.

– Но неужели никто не знает об этом месте? – Аста все еще цеплялась за свой старый привычный мир, как за край скалы над бушующим морем. – Неужели люди не заходят сюда?

– Нет, почему же, некоторые заходят. Собственно, это обстоятельство как раз и привело вас ко мне.

Он посмотрел на Асту, и у той сердце заколотилось от волнения. Томас…

– Ваш брат однажды пришел сюда. Просто гулял по городу после занятий в гимназии и пришел. Ему тогда было четырнадцать, и он сразу подружился с местными школьниками. Они-то и привели его ко мне на урок. Я, в числе прочего, преподаю – как один из Хранителей Истории нашего мира – целого – того, что есть не на всех картах.

…Так вот, значит, куда уходил брат и почему его не могли найти. Чем больше она узнавала, тем тревожнее ей становилось. Аста затаила дыхание, стараясь не пропустить ни слова.

– Но прежде, чем я расскажу о нем, вы должны узнать, как появился Арнэльм, – сказал ей историк, заметив, как она заволновалась. – Чтобы правильно понимать дальнейшие события.

* * *

Его светлый, солнечный взгляд вдруг потемнел, усталость и возраст стали заметнее. Пока Тео молчал, подбирая слова, Аста почувствовала, как по спине тянет неприятным сквозняком, которому вроде бы неоткуда взяться. Потом историк заговорил:

– Арнэльм существует не так уж долго, всего каких-то две сотни лет. Для городов это детство. Раньше здесь был другой город – Эльмбург. Он назывался так по имени крепости, которую построил его правитель, светлый князь Эльм – чудак с огромным сердцем, покинувший высший свет в поисках свободы. Он нашел эту землю, потому что видел дальше, чем другие. Народ, который жил на берегу реки, он полюбил больше своей семьи. Его сородичи только и знали, что пьянствовать, транжирить деньги и вести споры о политике, а здесь люди жили по-другому – в ладу с природой и друг с другом. Они не были дикарями – умели читать и писать, знали разные науки, владели ремеслами, создавая невиданной красоты вещи. Но главным их талантом была медицина – целительство на грани магии. Наверно, больше нигде в мире так лечить не умеют.

Говорят, это река, которая течет за городом, давала людям такую мудрость и силу. Ее зовут Арна, и она умеет говорить. Каждый, кому нужна помощь, может прийти к ней за советом. Река видит всех насквозь – потому что все мы состоим из воды, а вся вода в мире – это одно целое. Ну, как и огонь один, и небо одно на всех – понимаете?

Аста кивнула, будто под гипнозом, но оцепенение беспокойства не вызывало – наоборот, она наконец-то согрелась, и внутренняя дрожь унялась как по волшебству.

– Эльм привозил из большого мира книги, трактаты великих ученых того времени, измерительные приборы, – продолжал Тео. – Он же основал здесь университет, пригласил несколько своих друзей из науки – таких же чудаков, как он сам, которым не было места на родной земле. Университет Эльма объединил все поселения в один большой город. По чертежам самого князя на холме у реки выстроили крепость – замок с четырьмя парящими в воздухе сторожевыми башнями из древесины Летающих Лесов. Крепость и город получили его имя, а самого Эльма люди избрали своим правителем. Они очень любили его. Кроме университета, он также помогал строить дороги, преподавал детям в городской школе, составил несколько учебников и карт – в том числе эту. Она уже довольно старая, но мир на ней настоящий, сегодняшний, потому что карта всегда отражает действительность. Все новые постройки, все переименованные улицы и возведенные памятники – всё здесь есть.

Эльм был хорош собой, и женщины любили его, но он так и не нашел среди них свою. Говорят, было в нем такое светлое, глубокое одиночество – без страданий и надрывного мужества, просто как данность. В редкие свободные минуты он приходил на берег реки и говорил с ней, а иногда просто сидел и смотрел на волны. Арна любила его. И Эльм ее тоже любил – была между ними двумя какая-то очень прочная связь, которой никто больше не мог понять.

Он прожил не так уж много – всего пятый десяток разменял, когда сердце его вдруг устало биться. Лечили князя самые лучшие врачи, но без толку – видно, не болезнь это была, а просто время вышло. Он все слабел, становился тише, прозрачнее и только улыбался нездешне… А потом уснул все с той же улыбкой под деревом у воды – и угас.

Горожане сожгли его тело там же, на берегу, на каменных плитах. Те, кто присутствовал при этом, клялись потом, что вода в реке сделалась горько-соленой, как слезы, билась о камни, стонала и плакала человеческим голосом – хотя ветра не было. А когда костер догорел, поднялась вдруг река, нахлынула – и стали уголья драгоценными камнями. Да такими, каких никто здесь не видел: все насквозь из света и переливаются радугой. Но едва кто-то протянул руку к камням, Арна оттолкнула его волной, сбила с ног, потом схлынула – и забрала камни с собой, спрятав их глубоко на дне.

У Эльма не осталось наследников, поэтому люди выбрали нового правителя из местных старейшин. Снова зажил город. И хорошо, в общем-то, жил – не на что было жаловаться, да только что-то ушло из него безвозвратно. А потом пришла беда.

«…Самая светлая птица тени своей не спрячет от распростертого в небе над миром крыла…» – вспомнилась ей старая песня. Аста слушала дальше.

– О тех сокровищах много толков ходило, – продолжал Тео свой рассказ. – Нашлись и охотники за камнями, но вернулись они в лучшем случае ни с чем, а некоторые и вовсе сгинули. Но однажды случилось вот что.

В городе жил один купец. Он рано овдовел, горевал долго, а потом взял себе молодую жену. Красивую, говорят, выбрал – страсть. Голос медовый, но нрав бедовый у нее оказался. Достатка мужа ей показалось мало, жизнь наскучила, и закрутила она роман с его старшим сыном. Ей – развлечение, а парень влюбился как ошалелый, на все ради нее был готов. Тогда она ему и говорит: «Достань мне со дна реки тех камней, тогда буду твоя. Бросим все и убежим вместе в какой-нибудь другой город».

Собиралась она действительно с ним бежать или так, голову морочила – дело неясное, но он поверил, пошел за теми камнями – с оружием, с веревками крепкими, ремнями кожаными… Что уж он там делал, как с рекой боролся – не знает никто, но много дней его не было, думали – пропал. А он вернулся. Израненный, избитый, в лохмотьях. Пришел домой, позвал мачеху, свою любовницу, и вывернул перед ней сумку на стол.

И такие камни посыпались… Нет таких слов, чтобы их описать. Яркие, как цветы весной, прозрачные, как слезы, узорчатые – ни одна человеческая рука таких узоров не выведет. И был среди камней один особый – больше других в несколько раз, глубокого алого цвета, как маковый лепесток, и такой же нежный на ощупь. И формой как человеческое сердце.

Женщина охала да ахала над теми камнями, а парень схватил ее и давай целовать. И тут вернулся отец, увидел свою жену в объятиях сына… Ему, конечно, всякое рассказывали, да он не верил, а тут увидел сам… И хотя добрый, говорят, был, рассудительный, но тогда свету в глазах не стало. Схватил кухонный нож и убил обоих.

И когда кровь залила камни, они полыхнули огнем – и начался пожар. Вскоре он перекинулся на соседние дома, и так загорелся весь город. Жители пытались тушить огонь, но, сколько ни лили в него речной воды, он только сильнее разгорался.

Когда город сгорел дотла, люди пришли к реке – просить у нее прощения, но Арна сказала только: найдете сердце моего возлюбленного – вернетесь на эту землю, а без него и не ступайте на мои берега. Они рыскали в горячей золе, так что стали черны как ночь, но ничего не нашли. И пришлось им уйти отсюда, прочь от реки, к горам. Основали они там поселок и, так как их города, Эльмбурга, больше не было, назвали его Нод – нужда, бедствие, а себя – нодийцами.