Глава 6

Люба

– Ты, капец, наказана. Капец тебе. Шапку сними, а то я вижу, ты меня хреново слышишь!

– Нормально… – прислонившись лбом к стеклу, шепчу я.

– Нормально, твою мать?! Одиннадцать ночи, я тебя забираю из травматологии. Какого фига ты вообще в этом парке одна шарахалась?! Блин… – недобро смеется мой старший брат. – Из дома не выйдешь. После, твою мать, десяти! Теперь никогда. Усекла?!

Молчу, поджимая губу.

– Усекла, спрашиваю?!

– Да… – всхлипываю, обнимая себя руками.

Когда он орет, лучше не спорить. С ним вообще спорить бесполезно. Это профессиональное. Он оперуполномоченный, и полномочий у него выше крыши.

Я знаю, что накосячила.

По щеке стекает слеза.

– Нет, нифига ты не усекла, – опять психует Глеб, зажимая пищалку на руле. – Твою мать, знак не видишь, что ли?! – орет впереди стоящей машине.

Стираю слезу ладонью, провожая глазами главную елку города.

Вломившись во двор моего дома, он тормозит прямо поперек парковки.

Терпеливо жду, потому что знаю, это не конец.

Слышу его злой сап, и мои всхлипы добавляют угля.

– Ты наказана, – рычит угрожающе.

Тоскливо гляжу на свой подъезд.

– Я щас вообще не шучу, Люба.

Всхлипнув, смотрю на него.

На подстриженной почти под ноль голове черная шапка, лицо небритое, как у какого-то зэка. Краше только придумать можно. Только людей им и пугать. Он этим и занимается, причем официально.

Сжав ладонями руль своей служебной «Нивы», продолжает:

– После учебы сразу домой. Приеду – проверю. Поняла?

Молчу, прикусывая язык.

– Не слышу?!

– Поняла!

– На выход, – гаркает хрипло.

Откинув на сиденье голову, Глеб закрывает глаза.

Кусаю губу и говорю:

– Собаки на людей не нападают по расписанию.

– А мне пофигу, – втягивает в себя воздух. – Мне тебя может продуть еще надо?

– Только попробуй! – взвиваюсь, толкая руками дверь. – Обезьянник свой продувай!

– Ты меня услышала.

– Мне не десять лет, – говорю ему членораздельно, обернувшись через плечо. – И даже не одиннадцать.

Эти слова сжимают сердце.

Когда мне было десять, ему было столько же, сколько мне сейчас, и он был далеко. Служил на своей Камчатке, там, где в туалет ходят по веревочке, а письма… идут месяцами…

Я думала, он вернется. Ко мне. К нам с бабулей. А он… Вернулся, когда мне было пятнадцать. И принялся командовать, будто я без него до этого в жизни разобраться не могла. Я о ней все знаю. Сначала родился, потом пригодился. А в промежутках хотелось бы быть самой собой!

Повернув голову, выгибает бровь:

– А сколько тебе? Напомни, е-мое?

Этот сарказм давно не бесит.

Судя по всему, для него я навсегда останусь ребенком. Даже когда морщины на его упрямом лбу станут глубже, и борода поседеет. Я останусь ребенком, потому что у нас есть только «мы», и больше никого на всем этом чертовом свете.

Плюс ко всему, для него я ребенок, потому что у него нет собственных. Вот в чем все дело.

Он достоин! Достоин своих детей. И семьи. Но с таким дураком кто будет связываться?! И кобелем. Думает, я не знаю? Он пол моего универа пере… имел!

– Посчитай, – советую ему. – Вроде ты умный. Был. Вчера.

– Сгинь, – рычит. – Пока в обезьянник не затолкал.

– Спасибо, – бросаю в сердцах. – За сочувствие. Чтоб тебе так дети твои сочувствовали…

– И тебе спасибо, – выговаривает он. – За то, что у меня на пузе еще один седой волос!

На пузе! На «пузе» у него бельё стирать можно!

Ступив на подножку, выпрыгиваю из машины.

Мышцу на ноге сводит от боли, но не настолько, чтобы об этом плакать.

«В рубашке родилась», – мне так с пяти лет талдычат.

С того дня, когда выжила. Мы выжили. Я и Глеб.

Хлопнув дверью, иду к своему подъезду.

– Люба, – слышу за спиной.

Остановившись, закатываю глаза.

– Приеду. Проверю. Спать топай.

Сделав глубокий вдох, советую:

– Валидол захвати.

Дернув подъездную дверь, захожу внутрь и без сил тащусь к лифту.

На подкорке… яркие зеленые глаза мужчины, о котором… уже полгода мечтаю перед сном. И во время. И который… для меня слишком взрослый, чтобы я вообще хоть как-то могла его потянуть. Я даже не знаю, о чем с ним можно говорить. Дольше семи секунд.

Войдя в квартиру, плюхаюсь на пол.

Я и о себе-то ни черта не знаю. Кто я? Где я? Зачем?

– Чтобы было, – мертвым голосом цитирую своего придурошного брата.

Глава 7

Люба

– Ты куда в субботу делась-то? Касьянов рвал и метал.

– Голова заболела, – вру, увеличивая резкость на своем микроскопе.

Моя субботняя попытка расстаться с девственностью была очень неудачной. Сдаваться я не планирую, но… это будет не Касьянов. И… это будет не в квартире, где за стеной толпа народу бочками пьет пиво и гогочет так, что с потолка сыпется штукатурка.

Вспоминать все это не хочется.

Его руки у себя на груди и под юбкой. Его поцелуи.

Пипетка валится из рук, когда вспоминаю его тяжелое тело на своем.

Он сказал, что я… деревянная. И безынициативная.

Придурок.

Мы месяц встречались, как я могла этого не заметить?

Это все моя дурацкая потребность в ком-то. Я настоящая дремучая дура, но больше всего в жизни мечтаю влюбиться, и желательно взаимно. Эта придурь особенно прогрессирует с тех пор, как бабуля умерла, и теперь мы с Глебом круглые сироты. И хотя он сует свой нос в мою жизнь постоянно, это не изменит того, что однажды он… женится, детей заведет.

И тогда я останусь одна.

Я останусь одна до старости, потому что все мои парни сбегают от меня через месяц без объяснения причин. Их было три. Четыре, если учитывать Касьянова, но от него я сбежала сама, так что не считается.

– Пф-ф-ф… – выдыхаю обреченно.

В моих пробирках такой бардак, что хочется биться головой о стену.

– Дай глянуть, – склоняется над микроскопом Лена, одногруппница. – Н-да, подруга, – тянет она, отстраняясь. – У меня дела получше будут.

Срываю с ладоней лабораторные перчатки и бросаю их в корзину.

На этой неделе мне как будто вскрыли мозг, иначе я не могу объяснить его стойкое нежелание работать. В нем слишком тесно, потому что там уже два дня… все мысли только о том, что я, кажется, влюбилась, как и планировала, но только это… вообще не взаимно.

Человек, в которого я влюбилась, старше меня на восемь лет, он мой преподаватель, и он не помнит ни меня саму, ни моего имени, ни даже того, что уже две недели является моим дипломным руководителем! Нужно отдать должное тому, что мы с ним по этому поводу еще не встречались, но это ведь немудрено, его же целый месяц где-то носило.

Наверное, занимался своей женой – ослепительной блондинкой, которая болталась у него на шее на фоне мальдивского песка и шести кубиков его пресса, белозубой улыбки и его развеселых зеленых глаз. Судя по тому фото, медовый месяц удался.

Здесь мой мозг отрывается по полной. Лепит картинки, одна другой краше.

Вздохнув, грустно улыбаюсь.

Разумеется, я не рассчитывала на то, что он женится на мне, но я надеялась, что с фантазией у него будет получше.

И судя по всему, я абсолютно точно не в его вкусе, зато он… Господи. Он в моем. У меня даже от голоса его мурашки. Он ужасно умный, и он защитил диссертацию, хотя ему даже тридцати еще нет. И то, как он посмотрел на меня там, в травматологии… это было так очевидно, хотя Романову Александру Андреевичу даже говорить ничего не пришлось.

Я не в его вкусе.

Прямо здесь и сейчас решаю его забыть.

Его голос, улыбку, широкие плечи и спокойный взгляд, дурацкий хвост на макушке, в который он собрал свои немного вьющиеся волосы и чуть не лишил меня этим чувств. Потому что ему чертовски идет. Как и темная щетина на идеальном подбородке. И прежде всего я забуду его тренированное идеальное тело. Все его мышцы, которые отлично видно даже когда он в пиджаке и рубашке, не говоря уже о тренировочных термолосинах.

Он развелся. Кажется, с месяц назад, об этом уже весь факультет знает. Лично я планирую выйти замуж раз и навсегда. Кто угодно может считать это максимализмом, но я свою семью именно так и вижу. Один раз и… на всю жизнь.

Пихнув ногой корзину, задвигаю ее под стол и, крутанувшись на стуле, отупело смотрю в окно.

За ним темно и омерзительно холодно, я даже подумываю о том, чтобы не идти сегодня в бассейн. Плаваю я все равно, как курица, но Глеб откуда-то притащил абонемент в элитный спортзал, который отсеивает клиентуру ненормальными ценами на услуги, поэтому клиентура у них – мажоры, мажорки и прочий народ, который готов в два раза переплачивать, лишь бы на соседней беговой дорожке с тобой бежал не какой-то там слесарь, а генеральный директор фирмы, в которой этот слесарь работает.

– Закроешь сама? – идет Лена к своему столу, скрипя кедами по линолеуму.

В лаборатории универа нас осталось двое, потому что ни у нее, ни у меня, белки так и не приобрели те свойства, которые позволили бы нам обеим получить через две недели зачет.

– Угу… – отвечаю, продолжая бессмысленно пялиться в окно.

– Люба!

Подскакиваю на стуле, обернувшись.

– Я говорю «ушла», – закатывает Лена глаза.

– Пока, – вздыхаю, вытягивая перед собой ногу и поправляя черные толстые колготки.

Возвращаться сейчас домой нет никакого желания, поэтому достаю из-под стола свою спортивную сумку и тащусь к вешалке, распуская по дороге волосы.

Глава 8

Люба

– Из-вини-те… – вваливается в автобус пожилой мужчина с елкой и маленьким мальчиком в зеленом комбинезоне.

Жмусь к поручню, закрываясь рукой от колючих веток, которые лезут прямо в лицо. Моя спортивная сумка съезжает с плеча.

– Алеша, – выдыхает мужчина. – Проходи, давай-давай…

Карапуз карабкается на верхнюю ступеньку и, плюнув на елку, хватаю его за капюшон до того, как он, не дай Бог, оттуда упадет!

Иголки царапают щеку.

Жмурюсь, пища:

– О-о-й…

– Да что ж такое! – восклицает мужчина.

– Да помогите ему, молодежь! – женский голос за спиной. – Чего смотрите!

Через секунду мне становится легче дышать, и я, кажется, сохранила свои глаза целыми и невредимыми. Два промоутера-снеговика в белых ватных костюмах пристраивают елку у противоположной стены, и двери с шипением закрываются.

Отряхиваю грудь и поправляю шапку, глядя вниз на маленького Алешу. Он хлопает глазами, осматривая мою белую лохматую шубу из искусственного меха, и спрашивает:

– Снегуочка?

– Угу… – рассматриваю его румяные детские щеки.

Я мечтаю о своем Алеше. В последнее время это стало какой-то навязчивой идеей. Так хочется прижать к себе что-то вот такое же – маленькое и родное. Но эти мысли постоянно омрачает другая – я и о себе-то толком позаботиться не могу. Я никогда не признаюсь, но если бы не Глеб, я бы, наверное, пропала. У меня нет «зубов». Так мой брат говорит. Почему-то он предпочитает вытаскивать наружу только мои отрицательные качества, вроде «ты наивная, капец» или «просто научись прогибать людей. Пока не попробуешь один раз, не поймешь, как это работает».

Я не знаю, откуда у людей берутся те самые «зубы». В детстве мне никто не посчитал нужным о них рассказать, а без них, судя по всему, в этой жизни далеко не уедешь, и если бы я хоть одному своему знакомому рассказала о своих «материнских» фантазиях, они бы покрутили пальцем у виска. Причем не у своего, а прямо у моего.

Просто в моей голове фантики и бантики. Так мой брат считает, и здесь я с ним согласна.

– Спасибо… – отодвигает мужчина норковую шапку и промакивает лоб квадратиком носового платка. – Поблагодари девушку, – обращается он к мальчику.

– Спасибо, – звонко объявляет тот.

Дотянувшись до кнопки, щелкаю по ней пальцами, требуя себе остановку. Сойдя с автобуса, чертыхаюсь, забрасывая на плечо сумку и пытаясь отрыть в кармане шубы телефон.

– Да? – отвечаю, стянув с руки розовую варежку.

– Я не понял, – с претензией заявляет Глеб. – Почему подробности твоих субботних похождений я узнаю из телека?

– Это была не я, – закатываю глаза.

В том ролике обо мне информации кот наплакал, но я все равно понятия не имею, где они ее нашли. Видимо, в наше время найти человека – это никакая не проблема.

– Ну-ну, – тянет он. – «Девятнадцатилетняя студентка Любовь Стрельцова», – цитирует сухо. – Собирался заняться твоим собачником, а там уже оказывается и дело заведено. Твой друг мэр подсуетился.

– Дело? – останавливаюсь посреди тротуара, игнорируя последнее замечание.

– Да, Люба, – вздыхает он. – Об уголовном правонарушении, повлекшем причинение вреда здоровью.

– И что ему будет? – тараторю я. – Я же здорова!

– Здорова?

Он снова цитирует, только на этот раз медицинское заключение, которое понятия не имею, как к нему вообще попало:

– «Повреждения длинной малоберцовой мышцы без повреждения сухожилий…»

– Вдруг он не виноват? – перебиваю я.

– А это уже суд решит.

Вздохнув, иду по тротуару, разгоняя рукой снежинки перед носом.

– Я не хочу, чтобы из-за меня кого-то посадили на десять лет.

– Ну, ты загнула. На десять лет я бы его сам посадил, если бы ты, блин, Новый год в больничке встречала! Покалеченная! А так он штрафом отделается, и таким, каким можно подтереться.

– Давай забудем, а? – прошу его жалобно.

Меня и так кошмары мучают. Я в жизни такого страха не испытывала. Я вообще думала… что умру в том чертовом парке. Даже свет боюсь на ночь выключать. Это какие-то… приступы паники, от которых не знаю, как избавиться. Для этого о них нужно кому-то рассказать, а я не знаю кому.

– А сейчас ты где? – вкрадчиво требует он. – Я сказал после учебы домой, или ты решила на новый заход сгонять?

– Что мне теперь из дома не выйти?

– Вот не знаю, – издевается он. – Есть у меня одно решение нашей проблемы.

– Какое? – спрашиваю с подозрением.

– Кхм… – откашливается, и мое подозрение усиливается. – Потом поговорим. Мне работу работать надо. Через два часа могу тебя забрать, если нет, возьми такси.

Кладет трубку, заставляя меня напрягать лоб, а это провоцирует морщины.

Когда мой брат что-то «придумывает», это часто бывает каким-то дерьмом, которое мне не понравится. В лето перед первым курсом универа он отправил меня в один труханутый лагерь для девочек на полтора месяца, чтобы я не болталась дома одна и без дела. Я не имею понятия, где он откопал тот лагерь, но я потребовала забрать себя оттуда через две недели, и он забрал. Если бы не забрал, я бы вернулась домой пешком!