Год 1892, високосный

Варя сидела на лавочке и радовалась решительно всему, что видела.

Летнее солнце – словно птаха ранняя, а сегодня она его опередила: у Васеньки – день рождения. Хотелось побаловать племянника пирожками да кулебяками. Лиза, конечно, считает, что и Катерина, кухарка, с этим бы справилась, только Катерина без души печет. Она и по базару-то ходит, словно повинность отбывая. Сама Варя ничего у первого попавшегося продавца брать не станет: походит от прилавка к прилавку, рассматривая товар, прислушается, что другие говорят, все специи перенюхает, поторгуется всласть… Да что говорить – не она хозяйка. Зато пирожки теткины Васенька всем другим предпочитает.

И с подарком угодила. Как радовался Васенька первым в его жизни длинным брюкам! Вырвался из рук целующей мамы, побежал отцу показываться:

– С карманами!

Даже Степан, на что всегда то ли сердитый, то ли озабоченный, от дел своих оторвался, развеселился:

– Гляди-ка: казак растет! Ну, вот твой первый конь….

Лошадке-каталке на колесиках Васенька тоже обрадовался. Словно казак истинный (и то, от корней не уйдешь) гриву деревянную погладил, в губы расцеловал, между ног палку-основание каталки зажал и поскакал по дому, помахивая деревянной же саблей.

Вот и на прогулку в городской сад пришли в новых штанах длинных да с каталкой этой. Тут уж скачи во все стороны, казак удалой…

И тетка, и племянник гулять в городском саду любят. Спасибо Байкову, градоначальнику, его стараниями вонючую балку на окраине города в такое райское место превратили. Одиннадцатый час, в городе в это время жара камни на булыжных мостовых плющит, а тут прохлада, жасмин своим ароматом все городские запахи забивает. От его чувственного нежного запаха у Вари слегка кружится голова, а все огорчения напрочь забываются.

Вот и сидит Варя на скамеечке в тени густых кустов жасмина, любуется Васенькой, который вокруг фонтана бегает, коня своего подгоняет, посматривает на проходящую публику. Хотя какая сейчас публика… Это по воскресеньям – дамы с зонтиками и мужчины в котелках прогуливаются не спеша, к звукам оркестра прислушиваются, даже танцуют в беседках, а сейчас – в основном мамаши да няньки с ребятишками. Вот и дружок Васенькин появился. Поздновато они сегодня, и нянька новая, молодая совсем…

Раскланялись издалека, а мальчишки уже по очереди на каталке вокруг фонтана скачут. Иногда пропадают за скульптурной фигурой юноши, держащего над головой чашу («тазик», – как говорит Васенька), из которой вода льется, но голоса их и смех разносятся по площадке.

Рядом со скамейкой Вари вдруг объявился желтовато-серый огромный кот, потянулся, словно позируя. Вообще-то, городовые не пускают в сад нищих, солдат и собак бродячих, но у котов свои ходы-выходы. И этому, видать, городовые не указ. Так выгнулся стервец, напружинив все мышцы, зажмурив глаза от удовольствия, что даже Варе захотелось вслед за ним потянуться всем телом, подняв руки к небу и превратив чёрные, ведьмины, как сказывала бабинька, глаза в узкие кошачьи щелочки. Жаль: приличной девице в розовом шёлковом платье да с кружевной шалью на голове так поступать не пристало.

А коту хоть бы что… Сделал пару шагов к фонтану, повалился на бок, на прогретую солнцем дорожку. Ни дать, ни взять – помер. Воробьи, что в струях фонтана чирикали, дела свои побросали, да тоже по дорожке заскакали: любопытство, что ли заело…

Варя негромко засмеялась, когда кот ловким кульбитом перевернулся через голову на все четыре лапы и пружинисто бросил свое длинное тело к стайке глазеющих воробьев… Один прыжок, второй… Затем, гордо помахивая чёрным кончиком хвоста, неспешно направился к выходу из сада, туда, где возвышался купол Собора Рождества Пресвятой Богородицы. Варя, проследив за ним взглядом, подумала: «В порт, за рыбой пошел». В этом направлении, и правда, любая улица, с крутым наклоном спускаясь к реке, вела в порт.

***

В порту разве что кот, этот гибкий хищник и найдет, куда прошмыгнуть, да где лапу поставить. Праздному человеку днем и шагу не ступить: толкнут, обругают, если не задавят, то зацепят наверняка… Некогда разговоры разговаривать: каждая минута на счету…

Вдоль берега прилипли друг к другу хлебные амбары да зерновые ссыпки, угольные склады и конторы пароходств. На рельсах – вереницы товарных вагонов, ждущих разгрузки или загрузки, на реке – бесконечные парусники, пароходы, баржи и барки: тяжёлые, неповоротливые для дальних перевозок и небольшие, юркие для ближних.

Все окутано дрожащим маревом жары, в котором теряются отдельные звуки, и гул голосов сливается с жужжаньем всякой зудящей твари, так и норовящей усесться на потное тело, залезть за шиворот рубахи либо с издевкой пролететь у самых глаз.

– А, чтоб тебя!.. – вздрагивает порт в едином выдохе. Это на узких сходнях одной из барж поскользнулся и упал «носак»³, придавленный тяжелой каменной плитой. Протискиваются сквозь толпу приказчики, ругань, крик, стон нестерпимой боли…

С палубы рядом стоящей баржи вглядываются в произошедшее двое.

– Вроде Елпидифора Тимофеевича баржа? – спрашивает плотный мужчина средних лет с окладистой купеческой бородкой и серебристыми висками.

– Его, Степан Платонович, – соглашается высокий щеголевато одетый собеседник в капитанской тужурке.

– Надо следить, Харитон, чтобы не носили больше возможного, – хмурится купец.

– А как же-с, – довольно равнодушно соглашается капитан. Он уже достаточно навидался того, что из окна конторы пароходства не различишь, и цену такому сочувствию знает.

– Все спросить хочу, Степан Платонович, правду говорят, что Елпидифор Тимофеевич у Посохова дом в карты выиграл? Врут, наверное, для старообрядцев ведь карты – грех…

– Не знаю, сам за тем карточным столом не сидел, – пожимает плечами хозяин, – а про грех… так и для тех, кто тремя перстами крестится, подобным страстям предаваться – грех немалый, только кого это удерживало? Сам знаешь, азарт иной раз и веру перевешивает, что скрывать. Ты почему спрашиваешь?

– Уж больно везуч и изворотлив Елпидифор Тимофеевич. Слыхали, что в эту навигацию удумал? Люди сказывают: матросы по ходу парохода вытаскивают сети с рыбой, разделывают ее и бесплатно раздают пассажирам по бутерброду с красной икрой, да ещё и стакан горячего чая наливают. Вроде потому и Кошкин разорился, самый большой его конкурент.

– Кошкин из тех, у кого кто угодно виноват, только не он сам, – усмехнулся Степан Платонович, – поговаривали, что-то у Ивана Семеновича в Батуми не сложилось… Ну, да это все нас не касаемо.

Степан Платонович помолчал, рассматривая, как бегают по сходням «носаки» в рваных рубашках, согнувшиеся под невообразимой тяжестью мешков, с криками «Поберегись!» обгоняют их «качуры»⁴, толкая тачки, гружённые в десять пудов; сверху, из города спускаются цепочки подвод, лязгая колесами двигаются по рельсам составы вагонов. Все это шумящее, бранящееся, лязгающее и грохочущее действо наполняло его душу наивной гордостью причастности к большому делу и к большим деньгам.

– Ты, Харитон, готовь команду: буду пароход покупать. Пора и нам в моря выходить.

– Тоже бутербродами станете пассажиров кормить? – не удержался от легкой иронии капитан баржи.

– Зачем? – нахмурился хозяин. – У Елпидифора Тимофеевича своя публика, богатая, им по нраву то, что на дармовщину, а мы приспособимся для тех, кто попроще и победнее, количеством возьмем.

Перевел разговор на дела сегодняшние:

– Крестник твой не подведет? С погрузкой справится?

– Должен. Азартен, в себя верит – из кожи вылезет, лишь бы баржей командовать.

– Вот и дай ему шанс. А я пойду: у Васи сегодня день рождения, обещал быть к обеду.

– Мои поздравления, Степан Платонович. Я в пароходство еще загляну, бумаги надо забрать.

Харитон подождал, пока котелок хозяина скроется из виду, и ловко сбежал по сходням, лавируя между «носаками». Не удержался, глянул на соседнюю баржу: уже и следа от произошедшего не осталось. Даже кровь, видать, на опорках разнесли. Невесело хмыкнул:

– И жизнь человеческая словно бутерброд с икрой для некоторых – копейки не стоит…

Минуя Базар и Собор, поднялся по Донскому спуску к Большой Садовой, не успел дорогу перейти, сердце оборвалось: из ворот городского сада выбежала Варя, Варвара Платоновна. Тонкая кружевная шаль сбилась, раскрыв зачесанные назад чёрные, блестящие, словно антрацит, волосы. Юбка платья то ли в крови, то ли в грязи… Васенька плачет. Варя его к себе прижала, держит на руках, в глазах страх застыл. Оглядывается вокруг, точно ищет что-то или кого-то, да разве такими испуганными глазами что увидишь…

Кинулся, не раздумывая, через дорогу наперерез конке:

– Варвара Платоновна, что с вами?

И сам не заметил, как раскинул руки, Варя словно птица в сети залетела, в него уткнулась, дрожит:

– Что делать, Харитон Трофимыч, беда… Петю украли.

***

Харитон уныло рассматривал пол и закрытую дверь в кабинет Елпидифора Тимофеевича, пытаясь понять, что привело его сюда. Неужели только хрупкие Варины плечики под ладонями, когда нечаянно обнял её? Хорошо, что между ними оказался Васенька, который разбитым в кровь носом тёрся о платье Вари, иначе неизвестно, куда ещё могло бы занести Харитона. Пожалуй, и не только в контору на Береговой к человеку, о богатстве которого сплетничали, почитай, на каждом углу.

Три года назад, получив нежданное предложение от Степана Платоновича, Харитон понял: судьба такими подарками не разбрасывается, второго шанса – не будет. Все остальное по сравнению с возможностью встать на капитанском мостике – блажь и фантазия. Потому и женился, чтобы ненужные мысли разом отбросить. А оказалось… на любую глупость пойти готов, лишь бы не видеть заплаканных глаз Вари.

С трудом Харитон уговорил Варю не бежать в полицию, прекрасно зная, что там никто не станет её слушать. Да Варя ничего и не могла рассказать. Мальчики играли за фонтаном. Когда раздались крики, Варя бросилась к ним, но увидела только лежащего на дорожке Васеньку, отброшенного грубой рукой, да спину быстро уходящего мужчины, в руках которого плакал Петя. Пока поднимала Васеньку, вытирала с разбитого лица кровь, наскоро ощупывала, проверяя, ограничилось ли всё только ушибами, мужчины и след простыл. Васенька оказался лучшим свидетелем. Он тряс ладошкой с согнутыми двумя пальчиками и твердил: «Дядя такой был». Но не тащить же ребенка в полицейский участок.

Петя, по словам Вари, был сыном сестры Елпидифора Тимофеевича, недавно приехавшей в город. Во всяком случае, так говорила прежняя нянька. Куда делась новая нянька, и была ли она в тот момент в саду, испуганная Варя не заметила.

Вот и сидел Харитон, как пообещал Варе, перед закрытой дверью, прислушиваясь к раздающимся из кабинета голосам. Женщину Харитон заметил, когда подходил к конторе. Полная, круглолицая, она с трудом открыла тяжёлую дверь в контору, подметая подолом дорогого платья портовую пыль. Это она сейчас плакала и голосила за дверью. Мужской голос был низок и неразборчив.

«Ну, сколько можно сидеть. Пожалуй, надо уходить», – Харитон поднялся, но неожиданно для самого себя не вышел на улицу, а с силой потянул за ручку двери кабинета.

– Поди прочь, я занят, – раздался рык.

– Простите, ваше благородие, имею что сказать по поводу похищения, – Харитон очередной раз подумал: не надо было ввязываться в это дело, вот только отступать уже поздно.