– Я не занимаюсь йогой, потому что йога есть отрицание тела. А Бог создал меня по образу Своему и хочет уподобить меня Себе. Значит, и моё тело божественно. Йог же хочет отделить душу от плоти и соединить её с Абсолютом. Плоть – темница для него. Но посмотри на эти руки, какие крепкие пальцы, какие красивые вены! Какое удовольствие приносят мне мои гениталии… если их верно использовать. А как приятно кушать цыплёнка кари с местным рисом! А это пиво! Мой язык, мои глаза, глядящие на прекрасных женщин, мои уши так любят Scorpions – и всё это приносит мне радость. И если я уподоблюсь когда-нибудь Богу, то есть по-настоящему стану причастным Ему, то – я верю, – всё это принесёт мне ещё больше радости. Так зачем, скажи, мне выбрасывать это чудесное тело?

– Копай глубже, – возразил Манфред, – Иисус тоже отбросил тело. Разница в том, что Он сделал это, чтобы снова в него вернуться. И уделать саму смерть. Как тебе? Сможет какой-нибудь йог уделать смерть? Сомневаюсь.

Манфред пощурился в пыльное окно. Там в лапах лиан корчились бетонные чрева.

– Хотя и Христос скитался в пустыне сорок дней без пищи и воды. Это в чём-то похоже на йогу.

– А это уже меня не касается, – отхлебнул Ганс, – Я – гедонист. Удовольствие для меня – главное в жизни. Ощущать мир телом и наслаждаться им. Я молю Бога только об одном, чтобы Он усовершенствовал мои члены для ещё большего наслаждения.

– В том вся разница, – пояснил Манфред для Ивана, – Ганс приехал сюда за сексом и экзотикой, а вот я бы с удовольствием залез в Гималаи и послушал ветер.

– Это одно и то же, если разобраться, – возразил Ганс.

– Вот поэтому ты до сих пор не знаешь, чего хочешь.

– Поверь, приедем в Варанаси, я покажу тебе, чего хочу.

Заросли жирных красных цветов расступились. Дальше кишел город. Серые коробки без стен в усах арматуры и пёстрых коврах сменились храмами и длинным базаром. Все улицы стекались к речному берегу.

По запаху палёного мяса Иван понял, что это – Варанаси. Дым шёл с берегов.

Иван слышал, что Варанаси называют «Городом смерти», и тела людей жгут прямо на берегу, в толпах зевак и безразличных ко всему бездомных.

Что-то толкало его поглазеть на это действо. Действительно – часто ли увидишь, как сжигают человека? Однажды в Абхазии он, движимый тем же любопытством, наблюдал изгнание бесов. Экзорцист местной церкви заставлял десяток людей рычать, как львиный прайд и корчится на каменном полу. Было страшно, но любопытство в нас часто сильнее. В борьбе этих двух начал когда-то рождались научные открытия. Правда, те, кто их совершал, часто сами оказывались на кострах.

Германские братья выбрали лучшую гостиницу в городе, и предложили Ивану заселиться с ними. В сорокаградусной жаре под копчёным куполом кухонной толчеи, Иван благословил это предложение. И вскоре они распаковали рюкзаки в просторном номере с видом на бетонную стену.

Ганс и Манфред вновь извлекли по бутылке пива. И вновь стекло было запотевшим. Казалось, немцы были подключены к какому-то пивному порталу – протяни руку, и по ту сторону она вылезет прямо на Октоберфесте, прихватит холодную тару из альпийского ледника и вытащит её сюда, в душный тропик.

На другой день Ганс всё утро кому-то дозванивался, пока на пороге не появился худой паренёк в белой рубашке, брюках и туфлях, чуть тронутых навозом. Он с деловым видом подал Гансу визитку и предложил следовать за ним. Ганс загадочно улыбнулся и подмигнул брату.

– Жди к ночи.

Иван рано утром, до пекла, решил спуститься к Гангу. Манфред отправился с ним.

– Куда это твой брат направился? – спросил Иван, когда они ехали в рикше.

– За экзотикой, – усмехнулся Манфред. – Надеюсь, ему хватит ума предохраняться. Говорят гонорея тут повальная.

Иван почесал затылок.

– И у вас это в порядке вещей?

– Каждый сам выбирает, куда ему идти, – флегматично ответил Манфред, – в храм или в бордель. Да и живём мы в эпоху заката. Ты читал Шпенглера, Иван? Его книгу «Закат Европы».

– Не читал.

Берег был образован каменными ступенями. Их длинный амфитеатр спускался к реке. Здесь молились, мылись, обедали и спали – весь город обитал на берегу. Иван поскользнулся в луже из лепестков и чего-то белого, жутко пахнущего. Ушиб ногу и предложил не гулять долго.

У первого же лавочника Манфред узнал, где здесь жгут трупы. Они взяли лодку, и голый паромщик быстро перевёз их в нужное место. Но к самим кострам плыть отказался.

– В воде много тел, – сказал он, – там нельзя ходить лодкам.

Запах горелого мяса усилился. К нему прилипла слащавость благовоний. Иван готов был стошнить прямо себе под ноги – тут это никому бы не помешало. Под ногами и так разъезжался трёхслойный ковёр мусора. Однако организм привыкал, и запах дружелюбно пропитал одежду и волосы туристов, став их частью.

– Главное, – заметил Манфред, – постараться забыть, что запах – это микроскопические кусочки вещества.

Впервые лицо немца изобразило новую эмоцию. Брезгливой и растерянной досады. Но лишь на миг. И вновь стало язычески-спокойным.

Иван вдруг понял, чего же не хватает в лице Манфреда. Отпечатков личной истории. Именно того, что всегда так чётко и неутайно проступает на всех русских лицах.

Они прошли квартал бизнесменов – поставщиков топлива для костров. Сложенные из кривых стволов поленницы высились со всех сторон. Перед ними у чугунных весов сновали потные продавцы. Гирями служили чудовищных размеров гайки, скрученные с адских машин.

Благочестивые семьи торговались за каждое бревно. Руки почтенных стариц щупали волокна, указывая на гниль или сырость, костяшки простукивали гулкое дерево в поисках пустот.

После громкого торга открывались кошельки, и плотные пачки опускались в руку торговца. То, что копилось годами монета за монетой, брёвнышко за брёвнышком. Жизнь, согретая мыслями о погребальном костре.

От берега полз дым. Иван и Манфред наблюдали за процессией, хотя разглядеть что-либо в матовой пелене было трудно.

Иван достал блокнот и принялся набрасывать лица. Седая женщина с воловьими глазами, полными огня. Супруга покойного – единственная, кто вела себя понятно для Ивана. Она отирала глаза платком. Но и тут он задался вопросом – не от дыма ли были слёзы?

– Смотри-ка, я вижу пятки, – Манфред указал на костёр.

Пламя струилось над колодой. На ней лежал бывший человек. Простыни уже сгорели, раскрыв сухощавые члены.

Иван вновь переключился на седую индианку. Теперь она тоже глядела на него. Островок её головы не двигался в толпе. Она вскинула руку и махнула Ивану, словно отгоняя мух.

– Чёрт знает что! – прошипел Манфред.

В руках у него появился телефон.

– Ганс пишет, что влип в передрягу.

– В борделе? – удивился Иван.

– Да. Тут адрес, он просит приехать.

У берега гондольеры сидели на бортах, как кузнечики с головами меж колен. Манфред вскочил в первую же лодку и велел править к центру.

Лодка тронулась через мусорную бухту. Иван заметил, как на том берегу рыжая собака старательно тащит что-то из воды. Это был бледно-сизый труп.

В этот момент Иван сильно испугался, и впоследствии никак не мог объяснить, откуда взялся этот страх. Чудовищный страх. Страх, что ты под водой, во сне и никогда больше не сможешь проснуться. Страх, что вокруг тебя – сплошные мертвецы, а то, что они движутся, говорят и дышат – это всё сиюминутная чушь. А дальше – вечность смерти.

Потому лучшее, что можно придумать – это следующая жизнь…, – подумал он.

Город мёртвых проносился в мутных потоках и пузырях газа. К небу всплывали оторванные чешуйки душ. Люди, похожие на рыб, похожие на слонов – с оплавленными проказой лицами. В их плавниках бьются медяки, к ним липнут глаза, и забитые копотью веки не могут закрыться.

Из пучины человеческого ила выглянул дом. Мальчик показал Манфреду на второй этаж, и они взбежали по лестнице через сеть красных глаз. Вспугнутые рыбки ушли вглубь холла. Толстый индиец в форме полицейского, но босой и оборванный улыбнулся гостям.

– Вам девочку?

В следующий миг холл наводнился голосами. Индийцы облепили их.

– Что происходит? Где Ганс?

– Похоже, дело плохо…

В коридор выбежал огромный сикх в чёрном тюрбане, голый ниже пояса, с длинным обнажённым ятаганом в руках. Отрубатель голов смерил их бычьим взглядом и забурлил что-то на хинди. Английского он не понимал. Он потащил их по коридорам. Деверей нигде не было, в стенах зияли дыры, и можно было видеть голые груди и чёрные губы проституток.

Сикх остановился у одной из комнат. Не заботясь прикрыть срам хотя бы своим кинжалом, он влетел в комнату и закричал на сидевшую там девушку. Она была совсем юной, с ещё не до конца оформленной грудью, которую сжимала в ладошках. И плакала, отвечая сикху. Иван заметил, что у этого быка глаза были в слезах.

Сикх указал ему на девушку и произнёс одно только слово по-английски:

– Daughter, – дочь.

На соседней кушетке уже одетый и бледный сидел Ганс. Нога на ногу, голова в ладонях. Уже не горделивый гот, а что-то смято-рыжее.

– Видимо, я переспал с его дочерью, – сказал он Манфреду.

Иван пошатнулся и успел ухватиться за косяк. Всё плыло перед глазами. Карусель голых грудей, ног, черепов, всего этого яркого и грязного в жидком воздухе. Он вышел из борделя сквозь стайку попрошаек, и пошёл по улице, натыкаясь на людей. Он бродил среди тел – живых или мёртвых – он уже не знал. Сама жизнь была чем-то эфемерным, глупой видимостью случайного соединения молекул в желатиновой реке. А где же дух?

– Где же дух? – спросил он, и не получив ответа, шёл по городу мёртвых в никуда.

К вечеру из этого «никуда» появился отель. В номере Ганс и Манфред пили холодное пиво и смотрели телевизор. Ганс, не оборачиваясь, протянул бутылку Ивану. Иван взял и сел на свою кровать с большим зеленоватым пятном на матрасе.

Мозг от первого глотка приятно свело холодом.

После одной, немцы предложили ему вторую. Никто не говорил о случившемся. Жизнь продолжалась. Иван выпил и третью. Сериал про индийского робота-полицейского. Рык вентилятора. Мир замедлился, дрёма приклеила его к кровати. Вдруг всё показалось Ивану не таким уж и плохим. Он поднял бутыль к свету, прищурился в потное стекло. Мудрый хмель для глупого варвара.

Только запах горелого мяса проникал в окошко. И немного затекла нога. Вот так всегда, – думал Иван, – ты неплохо устроился в этой жизни… удобно, но всегда будет какой-то запашок, камушек в туфле. И давай – привыкай к боли. Так нужно, чтобы сорвать куш удовольствий. Так обычно, что и не замечаешь его. Как привычка курить. Мы все курильщики жизни. Покашливаем, поташниваем, но всё равно любим это занятие – жить.

А ещё, – подумал Иван, – нужно обязательно прочесть «Закат Европы».

4. Калькутта

До Эвереста из центральной части Индии, где находится Варанаси, можно добраться двумя путями. Пару дней до Дели, оттуда рейсом в Катманду. Или через Калькутту на перекладных.

Вот что о Калькутте пишет американский романист Дэн Симмонс: «до Калькутты я участвовал в маршах мира против ядерного оружия. Теперь я грежу о ядерном грибе, поднимающемся над неким городом».

После таких выпадов модного писателя Ивану было очень трудно не захотеть туда поехать. А поскольку путь к заветной горе проходит совсем недалеко от смрадных подолов Кали, он пересел на AC-bus⁴, который следовал в бывшую столицу колониальной Индии.

Ещё одна выдержка из Симмонса: «Захватив Карфаген, римляне истребили мужчин, продали в рабство женщин и детей, разрушили громадные сооружения, раздробили камни, сожгли развалины, усыпали солью землю, чтобы ничто более не произрастало на том месте. Для Калькутты этого недостаточно. Калькутта должна быть стёрта».

Читая эти строки в автобусе, Иван изнывал от желания скорее увидеть сей несбывшийся Содом. Согласитесь – если столько ненависти вкладывать в строки о каком-то человеке, личность его приобретёт просто мифическое величие. А что уж говорить про целый город!

Бронь рейса из Калькутты в Катманду была готова, и оставался целый день для осмотра города. Автобус прибывал в Калькутту рано утром, а рейс был ночью.

За окном потянулись скелеты амбаров, мёртвая зона. В дыму дрожал горизонт серых полей. Иван рукавом стирал чёрную патоку со стёкол солнцезащитных очков – в салоне было слишком светло, чтобы спать без них. На рукаве остались маслянистые пятна.

Автобус простоял час на безымянной станции. В дверях появился безногий нищий, и наполнил салон запахом пачули и мертвечины. Водитель не препятствовал, и безразлично поедал с пальмового листа рис. Нищего сопровождала девочка лет семи. Она встретилась с Иваном взглядом и беззубо ему улыбнулась. Здравствуй, Калькутта!

Или это приснилось ему? Когда автобус растаял в рёве забитых улиц. Ночная тьма ещё не сошла, и в ней чёрное море голов расходилось под напором гудка, и бессильно возносились тощие руки, грязные тряпки и посохи. Поток, пронёсший человека с юга на север семьсот километров, вмиг захлебнулся в болоте. Это серые заплёванные скважины, это лианы, стянувшие викторианские дворцы, окна сажи и трубы пустого мёртвого ветра.

С каким-то восторгом отвращения вглядывался он в задымлённые переулки, где всю ночь гремела музыка и коптились на верёвках разноцветные сари. Над разводами ржавчины, которые были видны всюду, вставало солнце. Оно казалось жирным светлым мазком на дымной плёнке неба. Его вишнёвый свет погружал улицы в густой непрозрачный кисель. И косматые пальмы топорщились в паутине проводов.

Иван думал сделать пару карандашных набросков, но выбрать объект для этюда было трудно. Всюду околесица. Калейдоскоп затягивал глаз. А карандаш – вектор внимания.

Индия любит ожерелья, украшенность, изобилие – это страна обильного роста, гроздей, пластов и чёток. Нить жизни нанизывает на себя все вещи без разбору, как умалишенная цыганка в кладовой старьёвщика. Пот лип, тело казалось чужим, хотелось успокоить нерв или рассмеяться.

Иван решил сперва наведаться в аэропорт – освежиться и распечатать билет, чтобы не вышло недоразумений. Дальше в его планах была самостоятельная экскурсия по историческому центру. А вечером – возвращение в чистый и свежий воздух терминала.

Всё это были только планы.

– Рейс номер «девять эй кей шестьдесят два»? – девушка в окне кассы на секунду оторвала глаза от монитора, её тонкие чёткие брови чуть приподнялись. – Сожалею, сэр, рейс отменён.

– Что? – нахмурился Иван. – Может, какая-то ошибка? Я забронировал его только вчера.

Девушка зашелестела клавиатурой, в её оленьих глазах отражался голубой монитор. Она прикусила губу и снова посмотрела на Ивана.

– «Девять эй кей шестьдесят два» в Катманду перенесён на завтра. Там очень низкие облака. Это из-за гор. Опасно совершать посадку. Информация на табло будет к вечеру, а пока извините, сэр. Я не могу распечатать ваш билет.

– Что же мне делать?

– Ваш билет будет действовать завтра. В это же время. А пока вы можете воспользоваться нашим отелем.

Голова его кружилась – от жары, бессонной ночи в автобусе и этой новости. Он облокотился о стойку, и поглядел на девушку. Спрашивать ничего не хотелось – просто смотреть. Её молодое личико, свежее и опрятное, помогало успокоить мысли. Те носились, как тараканы в канавах Калькутта-Эйрпорт-Роуд. И постепенно замирали в оцепенении.

Вдруг он заметил, как хорошо было это личико за стеклом.

В нём было что-то, не свойственное больше никому на свете. Какая-то древняя печать ваятеля. На статуях легендарного Каджурахо. Праническая цельность. Плавность спокойствия и нежная хрупкость. Покорная гордость, тёплая глубина густых теней. Кофейные полутона по нежным скулам и чуть выпуклому лбу, чайные ямочки на щеках, раскрытые от лёгкой улыбки. Иван хотел оторвать взгляд от неё и не мог.

Она же опять ушла в компьютер.

На сатиновой бирюзе её блузы был приколот бейджик с надписью «ЧандраПатил». Иван припомнил, что «чандра» на санскрите означает «луна».

– Скажите, Чандра, – Иван почувствовал, как холодная капля щекочет его висок, – могу я посидеть тут?

Прямо напротив её стойки была скамья с удобной плавной спинкой.

– Конечно, сэр.

Иван посмотрел на неё ещё и добавил:

– А могу я остаться здесь до завтра?

– Вы можете снять номер на ночь. Я думаю, это будет лучше.

– Понимаете, – он опустил рюкзак и задумался, – дело в том… Дело не в отеле.

Она глядела на него, не моргая, а затем вдруг улыбнулась, обнажив сверкающие зубы. Он так же радостно улыбнулся в ответ. Очевидно, такой жест был неожиданным и для неё самой, и она тут же отвернулась к своей коллеге, и больше не смотрела на Ивана. Она о чём-то рассеянно попросила девушку. Та передала ей папку с листами, и Чандра зарылась в них. Оправила нависший над лицом густой локон, но глаза при этом смотрели куда-то на периферию. На что-то среднее между бумагой и незнакомцем.

Оказалось, даже кофейная кожа может зардеться румянцем.

Иван отошёл и расположился на скамье.

Она заметила это и чуть скривила губы. Встретившись с ним взглядом, пожала плечами и подняла кверху ладони. Стало быть, «как угодно, ничего против не имею».

Пластиковая коробка с акварелями и плотный альбом разместились на коленях и скамье. Он быстро наметал в карандаше контуры её головки, виток пряди, большие глаза с угольной зыбью. Рисунок сразу вышел прекрасным. Затем добавились контуры стеклянного короба с двумя бликами света – будка администрации, арка пустоты с номерной табличкой над ней и стилизацией санскритского текста. Эта арка обрамляла силуэт девушки. Лаконично, гармонично, точно.

Но ему не понравилось, и он не стал класть акварели. Перелистнул, начал новый эскиз: голова, прядь, глаза, большие губы, ямочки, будка, окно… Руки опустились, мысль захватила его и увела под своды далёкого потолка.

Там ползли буквы хинди, бенгальского, тамильского – змеино-огненные лоскуты времени. Они показались ему достойными запечатления. Хвост самолёта обрёл значимость, ваза с папоротником, тележка с ребёнком. Снова она. Всё стянулось в альбом.

Девушка стала объектом внимания. Она заметила бумагу и краски, что-то сказала коллеге, и та на миг выглянула из-за стойки, успев осмотреть и молодого человека, и карандаш в его руках, и большой рюкзак в углу.

В обычное время Ивана бы это смутило, но сейчас он засиял. Новая значимость вещей в свете Чандры. Он успел зарисовать её подругу, удерживая в памяти мгновенно схваченный образ. Успел поймать силуэты проходящих мимо пассажиров. Цоканье обратилось в точки, шарканье – в штрихи. Даже запахи вылились в линии. Лист покрывался обилием деталей, кружащих вокруг её лица. Нить жизни, на которую нанизаны все вещи мира, гирлянда изобилия.

Суть индийской фрески, древнего рисунка на стене храма – тотальная наполненность, нелюбовь к пустоте. Всё полно всем. И «тат твамаси» – это есть то.

Кажется, я знаю суть их рисунка, – подумал Иван.

Эта манера – не просто манера. Глубокое понимание «натяжённости» пространства, отличной от характерной для запада его «протяжённости». Их взгляды встретились, и полнота стала ещё очевиднее. Натяжённость стеблей, когда цветок стремится к солнцу, смутно повторяя в себе его образ. Обратный процесс – когда луна тянется к ночным цветам. Натяжённость лука её бровей. Метающего стрелы взглядов.

Что она думала? О чём знала? Табличка над её окошком сменилась, жалюзи закрылись.

Иван очнулся от наваждения – Чандра скрылась. Но тут же вышла с другой стороны. На плече её была маленькая сумочка, в руке – телефон. Она прошла мимо Ивана, и рисунки в его альбоме не могли остаться незамеченными. Но она прошла молча.

Иван заскучал, отложил альбом и прошёлся по терминалу в поисках воды и еды. День вступал в силу, народ прибывал, аэропорт наполнился запахами специй, бурлением хинди, влажным углём миллионов глаз. Чёрные тюрбаны сикхов, бежевые рубахи полицейских, блестящие сари, белые джайны – полуденное наводнение.

Он вернулся на лавочку, решил подождать и оказался прав – девушка вернулась. В руках её помимо мобильного был бумажный стакан с кофе. Жалюзи вновь распахнулись, Чандра появилась в окне. Он махнул ей рукой и улыбнулся. Она тоже.

В альбоме появился ещё один рисунок – Чандра, говорящая по мобильному. В выражении её глаз и эволюции улыбки Иван пытался угадать, кто был её собеседник. Отец? Подруга? Молодой человек? Однако после разговора Чандра удивила Ивана. Положив трубку, она вышла из своей будки и прошла к нему.

– Информация о завтрашнем рейсе готова, сэр.