Отчасти процесс был осознанным и направлялся лидерами мнений того времени – редакторами газет, памфлетистами, писателями и др., прежде всего, принадлежавшими к вигскому лагерю. Внутри сообщества вигов, конечно, существовали свои различия. С самого начала выделялись умеренные и радикальные виги, с различным отношением к ключевым проблемам внутренней политики. В 1780-х гг. наметился конфликт между националистами и локалистами – сторонниками и противниками централизации США. Существовали также трения между Югом и Севером, приатлантическим побережьем и фронтиром, крупными и малыми штатами. Но в это время, в отличие от ситуации 1790-х гг., все существующие различия между вигами слабо отражались на внешнеполитических образах.

Внешнеполитические образы могли отражаться в текстах и быть выражены эксплицитно, но такая ситуация нетипична. Чаще представления о Других специально не вербализировались. Они проявлялись в праздничных ритуалах и формулах рекламных объявлений, стереотипных визуальных образах и речевых клише. Собственно говоря, каждый образ другого народа, если он был достаточно разработан, включал в себя целый конгломерат представлений о географических особенностях страны, национальном характере, истории, материальной культуре. Образ Англии – это и последние акты парламента, и Великая хартия вольностей, и лондонская мода.

Соответственно, проблема изучения образов Других прежде всего сталкивается с проблемой источниковой базы. Как известно, еще Л. Февр и М. Блок поставили проблему расширения круга традиционных исторических источников. В настоящее время текст, разумеется, уже не выступает как единственно возможный источник. Так, уже упоминавшийся М.А. Бойцов пишет об обонятельных, тактильных, акустических и, конечно же, визуальных образах власти³⁹. Видимо, то же можно сказать об образах той или иной страны. Скажем, Канада у солдат Континентальной армии ассоциировалась не только с абстрактными представлениями вроде «объект освобождения», но также с непривычно сильными морозами и вкусом березового сока. Соответственно, круг источников, в которых отражаются образы Других, может быть чрезвычайно широк. Об этом свидетельствуют и существующие монографии по аллологической тематике. Например, Е.В. Папилова при исследовании образа немца в русском фольклоре использует материал пословиц, былин, сказов, ратных заговоров, исторических песен, ярмарочных зазываний, анекдотов и др.⁴⁰ В.И. Журавлева и И.И. Курилла изучают взаимные репрезентации России и США на материале школьных учебников⁴¹. Богатый материал по истории визуальных образов дает карикатуристика⁴². Очень много информации может содержаться в речевых клише. Б.И. Колоницкий, изучая дискурс 1917 г. в России, обращает внимание на то, что введение политических терминов в свою речь не проходит бесследно для людей⁴³. Речевые штампы могут определять восприятие. В период Американской революции происходит радикальное изменение политического языка, включая стереотипные формулы, описывающие Других. Особенно хорошо это видно на примере терминологии, описывающей метрополию и Францию. Для изучения стереотипных речевых формул в данной монографии использован метод контент-анализа, позволяющий отследить частоту их употребления и включающий их контекст, оценить эмоциональную окраску тех или иных образов.

При этом образ Другого в массовом сознании не представляет собой связного нарратива и не является цельным и логически непротиворечивым. Совсем напротив, историки, занимающиеся имагологией, обращают внимание на сосуществование в одном и том же обществе противоречащих друг другу образов одного и того же объекта⁴⁴. Все они также приходят к выводу о том, что реальные особенности объекта могут не иметь к его образу никакого отношения⁴⁵. М.А. Бойцов подчеркивает, что образ действительности служит одновременно ее отражением и способом воздействия на нее⁴⁶.

Все указанные выше особенности образа Другого приводят к выводу, что имагологическое исследование, как никакое иное, требует обширной источниковой базы. Более того, задача имагологического исследования – выявить в источниках то, что было для авторов «само собой разумеющимся» и, следовательно, не нуждающимся в специальной вербализации. Исследование визуальных образов в данном случае затрудняется также слабым развитием как живописи, так и карикатуристики в колониальной и революционной Америке.

Определение необходимого для исследования корпуса текстов также в определенной мере представляет собой проблему. Источниками представлений о Других для американцев XVIII в. могли быть личные контакты, связанные то с негативным опытом (таким стала, например, для лоялистки Мэри Олми французская бомбардировка Ньюпорта), то с позитивным (такими были для солдат Континентальной армии их первые контакты с канадцами). Опыт прямого контакта мог вступать в сложное взаимодействие с уже существующими в культуре стереотипами. Так, бесцеремонное поведение английских солдат, расквартированных в Бостоне, вызывало тем больший шок, что сталкивалось с официальным и принятым на веру представлением о доброжелательной метрополии, «родине-матери». Зато впечатления американцев, побывавших в России, в основном подтверждали уже сложившийся стереотип деспотического государства. Итак, образы Других могли формироваться в результате личного контакта с их объектами. Примером здесь могут служить образы Канады, сложившиеся у солдат Континентальной армии, образы Великобритании, Франции или России, формировавшиеся у путешественников, посещавших эти страны. Но чаще американцы получали сведения о европейских странах опосредованно: из географических сочинений, трэвелогов, исторических трудов, публицистики, романов. При этом информация на самом деле могла и не быть актуальной; так, в 1790-х гг. американские журналисты пытались понять национальный характер французов через сведения о галлах, содержащиеся в «Записках» Юлия Цезаря⁴⁷. Здесь, помимо слабой доступности информации, свою роль сыграли особенности просвещенческой ментальности. Культура Просвещения обладала развитым историческим сознанием. Болингброк, например, уверял, что «любовь к истории кажется неотделимой от человеческой природы»⁴⁸. История выступала как «учительница жизни», как источник готовых моделей, пригодных для использования в настоящем⁴⁹. Соответственно, закономерной частью образов Других, конструируемых в культуре XVIII в., служили исторические факты и исторические мифы.

Из сказанного можно сделать вывод, что образы Других могли отражаться в множестве разнородных источников: протоколах Континентального конгресса, в дебатах ратификационных конвентов 1787–1788 гг., в частных письмах и дневниках, в романах и в исторических сочинениях. Лишь привлекая самый широкий круг источников, можно выявить «имагологические мотивы»⁵⁰, обладающие определенной устойчивостью и переходящие из одного текста в другой.

Документы официального происхождения: конституционные и законодательные акты, протоколы Континентального конгресса, Конституционного конвента 1787 г. и ратификационных конвентов⁵¹ – позволяют выявить имагологические мотивы, формировавшиеся и распространявшиеся в обществе официальной пропагандой. Перед американскими вигами стояла грандиозная задача создания и навязывания самым широким массам колонистов совершенно новых представлений о метрополии, о власти и свободе, о прошлом и будущем Америки. Для этого использовались самые различные вербальные и невербальные средства пропаганды: памфлеты и газетные статьи, карикатуры и праздничные церемонии, изменения ментальной географии и «новый ряд веков». Частью общего процесса революционного изменения ментальности была и политика образов. И именно ее позволяют оценить прежде всего официальные документы Американской революции. Скажем, такой важнейший документ, как Декларация независимости США, формировал совершенно определенный образ метрополии. О восприятии лоялистов в рамках официальной пропаганды много говорит репрессивное законодательство Американской революции.

С этой точки зрения, к официальным документам могут примыкать памфлетистика, речи 4 июля, проповеди, также порой отражавшие точку зрения революционных властей на инаковость. Здесь, разумеется, многое зависело от личной позиции автора. Образы Англии и Франции, например, могли быть полярными в торийской и вигской публицистике. Известные «памфлетные дуэли» предреволюционного времени, такие как «Массачусеттензис» Д. Леонарда и «Нованглус» Дж. Адамса, «Письма вестчестерского фермера» С. Сибери и ответная серия памфлетов А. Гамильтона⁵², отражали не только различия политических взглядов, но и представления их авторов об Америке и метрополии. Другие образы, не имевшие столь же острой злободневности, могли быть общими для вигов и тори.

Столь же значимым источником является пресса, уверенно наращивавшая свое влияние в революционной Америке. Живо реагируя на текущие события, газеты, кроме устойчивых имагологических мотивов, ярко отражали ситуативные трансформации образов Других.

Большое значение для исследования любых тем, связанных с историей повседневности, имеют трэвелоги. Путешественники могли ошибаться в оценке распространенности того или иного явления, могли неверно его интерпретировать. Но в то же время они могли подметить феномены ментальности, бывшие для их носителей само собой разумеющимися и потому не фиксировавшиеся. В монографии использованы рассказы путешественников по колониальной Америке и позже по США, в основном с Британских островов или из Франции⁵³. При этом следует учитывать, что в данном случае впечатления о США преломлялись через призму политических взглядов путешественника и его ожиданий, зачастую сформировавшихся еще до самой поездки. Так, английские путешественники, как правило, акцентировали внимание на антибританских протестных акциях и антилоялистской политике. Французы, в свою очередь, часто идеализировали США, воспринимая их то как руссоистский идеал близости к природе, то как реинкарнацию античной героики⁵⁴. Степень надежности сообщений из трэвелогов также различна. Например, путевые заметки маркиза де Шастеллю⁵⁵, прибывшего в Америку в составе экспедиционного корпуса графа Рошамбо, требуют повышенной критичности; еще современники замечали в них многочисленные неточности. Однако эти заметки все же могут быть использованы, поскольку содержат ряд интересных наблюдений за жизнью в США.

Привлечены также дневники, незаменимые при исследовании отражения имагологических мотивов в повседневной жизни людей. В монографии использованы дневниковые записи известных политиков, таких как Джон Адамс, и обычных американцев, таких как филадельфийки Сара Ив и Элизабет Дринкер, хирург Континентальной армии Дж. Тэтчер и другие⁵⁶. С той же целью использованы мемуары и автобиографические произведения генерала Чарльза Ли и рядового Джозефа Мартина, купца Элканы Уотсона и будущего президента Томаса Джефферсона и др.⁵⁷

Нельзя не упомянуть и такой ценный источник, как переписка. XVIII век – век расцвета эпистолярного жанра. Для данного исследования особое значение имел корпус писем делегатов Континентального конгресса в 26 томах⁵⁸. Он охватывает весь период деятельности Конгресса, от его первого созыва в 1774 г., до прекращения его работы в 1788 г. Среди эпистолярных материалов есть как деловые, так и личные письма. Поскольку же делегаты Конгресса представляли все тринадцать штатов, они представляют собой репрезентативную выборку мнений белых образованных мужчин из политической элиты США, и их письма могут быть использованы как материал для контент-анализа.

Художественная литература и порождает образы Других, и транслирует уже сложившиеся в культуре стереотипы. Американская литература во второй половине XVIII века находилась на стадии зарождения, и тем не менее уже пользовалась достаточной популярностью, чтобы выполнять обе эти функции. Романы Х.Г. Брекенриджа, Ч. Брокдена Брауна, пьесы Мерси Отис Уоррен, Р. Тайлера⁵⁹ демонстрируют стереотипные представления о далеких и близких Других, о Франции и о России, об индейцах и англичанах.

Историографическая традиция в Америке в изучаемое время также находилась на стадии формирования. Тем не менее, исторические труды Мерси Отис Уоррен, Дэвида Рамсея и других ранних историков⁶⁰ содержат ценный имагологический материал.

Описанный круг источников, при всей обширности, накладывает на исследование определенные ограничения.

Изучение образов, существовавших в общественном сознании XVIII в., – это в основном по необходимости исследование ментальности белых мужчин из образованной элиты. Также исследование сосредоточено в основном на представлениях американских вигов. В определенной мере это оправдано, поскольку именно мужчины-виги сумели завоевать то, что А. Грамши называл «гегемонией». Именно они определяли культурный пейзаж Американской революции. Однако это не значит, что другие группы населения исследованием не затронуты. Женские дневники и письма, например, составили важную и ценную часть источниковой базы. О позиции тех, кто оставался за пределами образованной элиты, судить сложнее. В какой-то мере, о существовавших в самых широких кругах социума стереотипах позволяют узнать материалы фольклора, в частности, фразеология или народные баллады.