Мамочка Омни

Была у нас важенка по имени Омни. Я не умела доить важенок, как мама, поэтому она разрешала мне сосать молоко у Омни. Обняв важенку за задние ноги, я на несколько минут превращалась в маленького олешка-тугута. Молоко было вкусное и пахло оленьим мхом ягелем. Родные говорили:

– Омни твоя мамочка.

Потом Омни постарела. Ноги у неё стали больные, она уже не могла ходить под уздечкой. Колени важенки постоянно обдирались. Мама пыталась ей помочь, но упрямая болезнь не слушалась никаких лекарств. Омни теперь не гуляла со стадом, а бродила только возле палатки. Я жалела «мамочку» и после обеда делилась с ней лепёшкой. Омни быстро съедала свою половину и, заглядывая мне в глаза, снова тыкалась в ладонь…

Как-то раз Омни гуляла на травяном взгорке. Я, как всегда, припасла для неё половинку лепешки. Иду и вижу: Омни дерётся с большой худющей собакой. Я закричала что было сил, а когда увидела, что бок важенки красный и с него свисают клочья разодранной шерсти, закричала ещё сильнее. Приближаясь, кинула в дерущихся горсть мелких камней. Вдруг послышался выстрел, и я упала от неожиданности. Из-за пригорка вышла мама с ружьем в руках и сказала сердито:

– Что за бессовестный волчище! Уже возле жилья на оленя напал!

Волк отползал в кусты. Мама снова выстрелила, и он перестал шевелиться. Омни, еле переставляя ноги, двигалась к нам. Я радостно бросилась ей навстречу, но мама поймала меня и закрыла рукой мои глаза, шепча в ухо:

– Не смотри, доченька, не смотри…

Я закричала и принялась выдираться из её рук, а мама упорно тащила меня в палатку. Лёжа на расстеленных там шкурах, я плакала до тех пор, пока не уснула…

– Омни больше нет с нами, – сказали мне утром.

Я уже знала об этом, но непослушные слёзы тут же закапали. На улице висела волчья шкура. Я схватила нож и давай её колоть:

– Вот тебе, вот! Из-за тебя не стало Омни!

Немного успокоившись, стояла долго, молча, глядя на пригорок, где только вчера гуляла моя важенка. Потом я часто приходила с лепёшкой на травяной взгорок, делила её надвое, съедала свою половинку, а после, плача, половинку «мамочки» Омни…

Привези мне солнышко

К нам в гости пришёл незнакомый человек. Говорок у него быстрый, пересыпанный частым смехом. Человек толстенький, и смех круглый, будто камешки с горки катятся. Он даже сидеть не может спокойно, и мне кажется, что гость вот-вот свалится от хохота. И одежда у него другая, на нашу непохожая. Непонятно: то ли он нарядный такой, то ли ему больше надеть нечего. Я сижу рядом и украдкой трогаю полы его пальто. Мама сердито на меня поглядывает. Гость гладит меня по голове:

– Ах ты, вихрастенькая девчоночка! Ма-ахонькая! Звать-то как?

– Нулгынэт. А тебя?

– Василий Георгиевич. Скоро снова к вам в гости приеду. Какую игрушку тебе привезти?

Я в большом удивлении.

– Камни, что ли? Их и здесь полно, зачем возить.

Гость тоже удивился.

– О каких камнях она говорит? – спрашивает у мамы.

Мама смущена.

– Девочка играет камешками и других игрушек не знает.

– А ведь других игрушек на свете много! – обращается он ко мне. – Например, бегающие машинки, летающие самолётики, разные гудящие, звенящие и поющие игрушки. А для таких девчоночек, как ты, – красивые куклы. Что же тебе привезти?

Я в замешательстве. Не пойму, о чём это он. Поэтому выпаливаю сгоряча:

– Привези мне солнышко!

Гость опять удивился:

– Солнышко?

– Как только замёрзну, повешу в палатке повыше и греться стану!

Я принялась подыскивать место для солнца. Гость тоже осматривается, думает, куда лучше поместить подарок. Хлопнул себя по колену и сказал весело:

– Ну что ж! Привезу тебе солнце!

Мне тоже сразу стало весело. Мечтаю:

– Со всеми, кто в палатках живёт, поделюсь солнышком! Пусть людям всегда будет светло и тепло!

Пенка

У нас была белая, как молочная пенка, собака.

– Пенка, а ну, дров занеси! – кричит, бывало, брат из полога.

Пенка тут же заносит в зубах полешки для топки.

Подражая брату, я велю собаке:

– Пенка, дров занеси!

Та будто не слышит. Я кричу громче. Пенка «не понимает» и, виляя хвостом, ластится ко мне. Тогда я кричу ей в ухо и пытаюсь затолкать полешко в пасть. Обидевшись, собака перескакивает через меня и отбегает в сторону. Вид у неё укоризненный.

Пенка была очень умной собакой. Хоть и не слушалась, а от смерти однажды меня спасла.

Летом во время сильного ливня мы с родными пересекли вздувшуюся от дождя реку. Вдруг мой олень оступился и упал. Я с головой погрузилась в воду, даже крикнуть не успела. Свет померк, в ушах звон, в мозгу одна мысль бьётся: «Сейчас утону… Утону!»

Очнулась – лежу на берегу. Пенка облизывает мне лицо. Хочу сесть, а невозможно, живот какой-то надутый, тяжёлый, голова тоже не поднимается. Тут родные подбежали. Брат перевернул моё тело вниз головой. Сразу вода, как из ливневой тучки, полилась. Он потряс меня ещё, взял на закорки и побежал. Мама растёрла насухо, намазала чем-то тёплым и жирным. Я хорошенько помотала головой, и уши освободились от водяных пробок. Мама то и дело давила на мой живот. Вода продолжала выливаться из меня толчками до тех пор, пока живот не стал худой, как прежде.

Утром я проснулась совсем здоровой и увидела, как мама гладит Пенку, а брат отрезает и даёт ей лакомые кусочки мяса.

Потом всё было, как раньше. Я кричала собаке в ухо, чтобы она принесла дров, а та делала вид, что не слышит и укоризненно на меня посматривала…

Смерч

Мы остались вдвоём с дедом. Он что-то мастерит из железа, я играю железными огрызками. У дедушки всегда припасён кусок сахара для меня. Я этот сахар съедаю не сразу, пососу немного и бережно кладу в карман. Такого лакомства, как у деда, ни у кого нет. Когда на меня находит щедрость, я делюсь кусочком с другими. Тогда они радуются и угощают кто чем может.

Сплю я на дедушкином узорчатом сундуке. Спать на нём удобно и совсем не жёстко. Я люблю просыпаться и видеть, как дед хлопочет над чайником и готовит еду на завтрак.

До завтрака выхожу погулять. Ветра нет, но слышен какой-то странный звук, будто кто-то большой неподалёку ломает ветки. Я зашла за пригорок. Сижу, играю. Называю камешки и палочки разными именами, они для меня как живые.

Вдруг раздался пронзительный свист ветра и громкий человеческий крик, потом кто-то сердитый принялся греметь посудой. Порыв ветра бросил мне в лицо землю и мелкие щепки. Я покатилась с пригорка и вижу: наша палатка летит, как огромная страшная птица, а узорчатый сундук лихо скачет вниз по горе. Деда нигде нет. Наверное, с ветром улетел. Я испугалась и громко заплакала. Вдруг слышу слабый оклик: дедушка подошёл. Одежда на нём местами порвана, лицо в ссадинах…

– Какое счастье, что ты, внучка, на улице заигралась! Он и меня-то, человека взрослого, чуть не убил, а детку малую запросто бы с собой унёс!

– О ком говоришь? Кто чуть тебя не убил?!

– Смерч. Такого сильного, как сегодня, я не помню.

– А ты видел, какой он сильный? – я подумала, что смерч – человек.

– Сама же видела, как жилище летело. Знать, сильный…

«Неужели сильнее деда?» – удивляюсь я про себя.

– Деда, а что, он тебя на руках подбрасывал?

– Нет у него рук. Смерч – не человек, просто очень – очень сильный ветер. Как щепку меня бросал… Как только жив я остался!

– Дедушка, а значит, я тоже не умерла?

– Что ты, что ты! Вот беда! Такая маленькая! Старушкой станешь, тогда и умрёшь! – Дед часто задышал, схватился за грудь: – Больше не говори так! – и погладил меня по голове.

– Деда, а ты старик?

– Старик.

– А когда-то был старушкой?

– Был, был, внучка, – рассеянно отвечает он, подбирая непобитую посуду. – Пойдём палатку ставить.

Я собирала разбросанную повсюду утварь и думала: «Вот и я когда-нибудь стану стариком…»

К приходу родных у нас уже всё в порядке. Словно и не бывало никакого смерча.

Белый оленёнок

Брат принёс крохотного оленёнка. Он белый, как только что выпавший снежок, шёрстка мягкая, блестящая. Я даже среди белых оленят таких белоснежных не видела. Он мне сразу понравился.

– Недоносок, не сегодня, так завтра помрёт. Шкурку снимешь, – сказал брат маме и поспешил обратно в стадо.

Я погладила тугута. Моё сердце больно сжалось от слов брата, в голове зазвенели жалобные колокольца: «Умрёт, умрёт…»

– Спи, не бойся, – шепнула оленёнку. – Если будешь долго спать, скорее вырастешь.

А он и глазки не открывает.

Тут мама подошла с ножом.

– Мамочка, не убивай его, прошу тебя! – закричала я и прикрыла собой малыша.

– Он все равно умрёт, дочка. Недоношенный…

– Не умрёт! – расплакалась я. – Выкормлю…

Оленёнок еле дышал. Хочу покормить – рта раскрыть не в силах. Да ещё, оказывается, передние ножки крепко сжаты, поэтому даже стоять не может. Грудь плоская, мало в такой места для дыхания.

Плачу об оленёнке. Лучше ему не становится. Наоборот, только хуже. Две ночи подряд засыпала я в траве рядом с белым тугутом. А просыпалась в палатке, даже не помня, когда меня занесли.

Утром бегу к оленёнку. Лежит, как пустая шкурка. Из боязни, что собаки могут растерзать моего любимца, держу их на привязи.

– Не мучай бедняжку, и сама не мучайся, – уговаривает мама.

– Не дам убить! – горячо возражаю я.

Наступила третья ночь. Я боюсь, что, когда усну, оленёнка убьют, и стараюсь не спать. Ему трудно дышать. Не знаю, чем помочь, только плачу. Наконец, в отчаянии бужу маму. Мама прижимает меня к себе:

– Ничего не поделаешь…

Умер мой белый оленёнок.

Мама завернула меня, обессиленную от слёз, в одеяло, уложила с собой. А утром тугута уже не было на прежнем месте. Его вообще не стало на свете – белого-белого, белоснежного. Недоношенного…

Собачье ухо

Пастухи отлавливают важенок. Мама собралась их доить.

– Дочка, принеси ведро!

Все вёдра в палатке полны воды. Я стою в нерешительности.

– Эй, вёдра где? – сердится мама.

Я попробовала поднять ведро с водой, но даже сдвинуть с места не удалось. В сердцах пнула ведро ногой. Вода выплеснулась на постель, замочила полы моего пальтишка. Тогда я вылила воду и вынесла ведро. Мама меня похвалила. Она надоила полное ведро молока! Оленье молоко густое, жирное. Я зачерпнула кружкой, отпила – вкуснотища!

Все пошли обедать, а я осталась. Меня томило недоброе предчувствие. Пастухи вдруг громко закричали. Я испугалась и побежала за стадом к маленькой речушке.

«Подумаешь – мокро! Ничего страшного! Высушат, – успокаивала я себя. – А как высушат, так и забудут о пролитой воде. Только тогда домой вернусь».