Вначале следует пояснить любопытному читателю, что мне выпала уникальная честь стать тем журналистом, которому Алистер Моппер согласился представить своего героя. Об этом он уведомил меня в частном письме, где утверждал, что этим выбором я обязан не ему, а лично Мирославу Э., который оценил мои статьи и предпочёл видеть меня в качестве своего интервьюэра.

Я явился в дом писателя ровно к назначенному времени – 11.30 вечера. Моппер встретил меня с большим радушием и проводил в гостиную, выходившую стеклянными дверьми в сад. Его сад, в котором сейчас в полную силу расцвела его превосходная коллекция тюльпанов, даже в лунном свете являет собой великолепное зрелище. Присев рядом со мною на диван, Моппер выразил своё сожаление по поводу того, что герой репортажа опаздывает.

– Придётся немного подождать, – сказал он. – Мирослав всегда держит данное слово, и он обязательно явится.

– Разрешите задать вам вопрос, – полюбопытствовал я, – где вы с ним познакомились? Насколько известно читающей публике, вы никогда не бывали ни в одной из стран Восточной Европы?

– В Лондоне, – ответил Моппер. – Я столкнулся с ним десять лет назад, случайно оказавшись участником тех событий, которые я впоследствии описал в романе.

– Полно, мистер Моппер! – рассмеялся я. – Мистификации кончились. Вы же не станете утверждать, что хоть что-то из описанного в «Мирославе боярине» возможно на самом деле.

– Я никого не мистифицирую, – серьёзно ответил писатель, потягивая длинную восточную трубку. – Вещи, которые происходили тогда в Лондоне, странные, но вполне реальные. Я знаком со всеми участниками этих происшествий.

– И с главным виновником?

– С ним в первую очередь.

Я сидел в напряжении, ожидая визита, ради которого пришёл сюда. Читатели меня поймут, если представят себе, что это значит – сидеть в полумраке гостиной, беседуя со знаменитым автором «Мирослава боярина», и под тиканье назойливых часов ждать, когда распахнётся дверь, когда в проёме покажется высокая стройная фигура, облачённая в чёрное, и свет камина упадёт на бледное лицо, знакомое нам по страницам романа… Но минуты шли, а Мирослав всё не появлялся. Моппер предложил мне бренди, но я отказался.

– А как он относится к вашему роману, написанному о нём?

– Об этом вы лучше поговорите с ним самим. Но вообще-то, – добавил Моппер, посмеиваясь, – он скептик по натуре.

Нашу беседу прервал лёгкий стук в стеклянную дверь со стороны сада. Я глянул туда; стучавший был, по всей видимости, садовником Моппера – столь же экзотическое создание, как и всё в этом доме. Небольшого роста человек с неприятной восточной внешностью, одетый лишь в светлый полотняный костюм, довольно поношенный и перепачканный землёй, он стоял перед самой дверью, держа в левой руке небольшой изящный букетик только что срезанных фиалок, а свободной рукой, усмехаясь, ритмично постукивал по стеклу.

Прежде чем я успел как-либо отреагировать, хозяин дома пробормотал:

– Господи! Через забор перелез! – вскочил с дивана и отпер стеклянную дверь.

Незнакомец с достоинством переступил порог гостиной и хрипловатым голосом с мелодичным иностранным акцентом произнёс:

– Приношу извинения, Алистер, за то, что заставил ждать тебя и мистера Джейсона.

С этими словами он запросто положил мне на колени фиалки.

– Ну наконец-то! – воскликнул Моппер. – Мистер Джейсон, позвольте представить вам Мирослава.

– Мирослава? – вырвалось у меня.

Более неловкой ситуации нельзя было себе представить; я застыл в неуклюжей позе, встав с дивана для приветствия и едва успев подхватить соскользнувшие с моих колен фиалки, Моппер же, как ни в чём не бывало, выколачивал трубку в камин. Вошедший улыбнулся странной, ни на что не похожей улыбкой.

– Я – Мирослав, – спокойно кивнул он и протянул мне свою маленькую жилистую руку. Пожатие его оказалось стальным: именно так описывает Моппер хватку Мирослава-боярина, приветствовавшего Тимоти. Но читатель, верно, помнит, что в романе руки Мирослава холодны как лёд; рука же, протянутая мне, была неожиданно горячей – более того, её неестественное тепло, казалось, прошло в моё предплечье до самой кости. Я пребывал в ошеломлённом состоянии, и Моппер это заметил. Проговорив что-то формальное, он усадил меня на диван и придвинул для Мирослава кресло так, чтобы оно находилось напротив меня.

– Спасибо, – сказал Мирослав, садясь. – Итак, мистер Джейсон, вы имеете ко мне несколько вопросов.

– Боюсь, я знаю меньше вас, о чём мне вас спрашивать, – я счёл за лучшее прикрыть неловкость подобием остроумия. Я всё ещё не был уверен, что меня не мистифицируют. В самом деле, трудно представить себе человека, менее похожего на Мирослава-боярина из романа, чем мой собеседник. Всем памятен образ, прославивший его создателя, – образ высокого худого брюнета со смертельно бледным лицом и остроконечной бородкой, одетого во всё чёрное. Я уже сказал, что одет этот человек был нелепо и не по сезону – в одном только полотняном летнем костюме, из-под которого виднелась алая шёлковая рубашка; вместо галстука шея его была обмотана грязноватым пёстрым кашне; ни пальто, ни шляпы, ни перчаток, и это в конце марта. Опишу теперь его внешность как можно более точно, дабы меня не заподозрили в злонамеренном искажении фактов. Ростом он едва свыше пяти футов, лицо его скорее некрасивое, чрезмерно смуглое, но румяное и свежее, и выражение его живое, насмешливое и недоброе. Особенное впечатление производят глаза, непропорционально большие, карие и отражающие ум и проницательность, от которых делается не по себе; белки, однако, кажутся несколько воспалёнными. В целом взгляд его не располагает к дружеской непринуждённости; обладателя такого взгляда не пригласишь посидеть вместе в пабе. Что касается упомянутых Моппером залысин на висках, то отмечу, что волосы моего собеседника (кстати, не чёрные, а тёмно-русые) не тронуты ни природой, ни парикмахером – они чрезвычайно густые и свободно падают на плечи. Никакой бородки, остроконечной или иной, у него нет, подбородок его гладко выбрит, зато верхнюю губу целиком скрывают пышные усы. Нижняя губа выступает вперёд, и край её как-то особенно вывернут, отчего улыбка его приобретает нестерпимо двусмысленное выражение. Встреться мне подобный человек на восточном базаре или даже в кварталах Ист-Энда, я решил бы, что передо мною законченный проходимец. Но, пожалуй, для проходимца его лицо было слишком необычно.

Я не мог отделаться от ощущения, что меня разыгрывают. Слишком не вязался этот улыбающийся гость, в котором всё дышало избытком жизненных сил, с ходячим призраком, созданным воображением Моппера. Томясь от невозможности начать разговор, я спросил первое, что мне пришло в голову:

– Вы не боитесь простудиться без пальто?

– Что-что, а это меня испугает в последнюю очередь, – с ноткой лёгкого презрения ответил Мирослав. Я ухватился за повисшую передо мною ниточку разговора.

– Мне показалось, у вас хриплый голос…

– А, это, – отмахнулся он. – Это последствия ранения, мне рассекли голосовые связки. Давняя история…

– Вы воевали в рукопашном бою? – догадался я. Мирослав снова кивнул.

– Случалось, когда я был в повстанческом отряде.

– У вас, должно быть, очень интересная биография, – не без облегчения заметил я. Разговор наконец-то вошёл в приемлемое русло. Бегло оглянувшись, я увидел, что Моппер куда-то исчез, оставив нас наедине.

– Всё зависит от точки зрения, мистер Джейсон. Вот, например, любопытный ракурс: может ли быть интересна пушке биография пушечного мяса?

Он смотрел на меня, усмехаясь, теребя левой рукой густой тёмный ус. В его позе чувствовалась какая-то небрежная расслабленность, почти вульгарная, но странным образом соединявшаяся с внутренней жёсткостью.

– Вашей беседе со мной мешает то, что я не шести футов ростом и не затянут в чёрное с ног до головы?

– Признаюсь, ваше несходство с героем романа меня несколько обескуражило, – честно ответил я. – Что тогда вообще из романа Моппера имеет отношение к вам, кроме вашего имени?

– События, – коротко сказал он, затем прибавил: – События, в которые мы оба, я и Алистер, оказались вовлечены.

– Простите, мистер… как ваша фамилия? – споткнулся я. Он улыбнулся с мягкой настойчивостью.

– Мирослав. Для вас – просто Мирослав. Моя фамилия в действительности вам совершенно не интересна. Вас волнует другое – могло ли хоть одно из событий, случившихся в романе, иметь место на самом деле.

– Именно это я и хотел спросить, – оживился я. – Как вы могли участвовать в событиях, которые заведомо фантастичны? Не будете же вы утверждать, что, к примеру, собака-оборотень тоже существовала?

– Разумеется, нет, – с готовностью ответил он, – и вы не хуже меня знаете, что оборотней не бывает. Алистер придумал её ради красного словца.

– А девушка в белом?

– Леди, описанная в романе как «девушка в белом», – моя дочь, и она-то как раз существует.

– Позвольте вам не поверить, – возразил я, – поскольку это невозможно. Вы так молоды. Десять лет назад у вас не могло быть взрослой дочери.

(Я хотел добавить: «да и сейчас вряд ли», – но побоялся попасть впросак на тот случай, если ему всё-таки около сорока и он хорошо сохранился).

– Я несколько старше, чем это кажется, – сдержанно отозвался Мирослав. Я не утерпел:

– И сколько же вам в действительности лет?

– А сколько нужно для вашего репортажа? – отрезал Мирослав. Я был раздосадован и отчасти даже оскорблён.

– Неужели для вас так трудно сказать правду?

– Правда написана в «Мирославе боярине», мистер Джейсон. А верить ей или не верить – это уже ваше дело.

Холодок пробежал у меня по коже, но я взял себя в руки.

– Вы утверждаете, что на вашей совести то, что совершил герой романа? – попытался поймать его я. Мирослав не смутился ничуть.

– При чём тут совесть? Мою совесть это совершенно не беспокоит.

– Но как же вам удалось избежать правосудия? – спросил я, подыгрывая и не веря ему. Скорее всего, и он, и Моппер всё-таки мистифицировали меня. Он тщательно оправил на шее шарф (по всей вероятности, скрывавший следы упомянутого им ранения).

– Не нужно вчитываться в роман внимательно, мистер Джейсон, чтобы понять, что такие вещи лежат вне компетенции правосудия. Выпороть море у вас в Англии, к счастью, ещё не пытались. Впрочем, кое-кто из участников событий, как вы помните, попытался осуществить надо мной правосудие частным порядком – с помощью альпенштока. Я настоятельно не рекомендовал ему этого делать, но случилось то, что случилось.

– Неужели вы признаетесь даже в такой ужасной подробности, как… как 27-я глава? – изумлённо переспросил я. – Там, где Элоиза…

– Вы имеете в виду эпизод с бокалом? – беззастенчиво переспросил он. – Что ж, это была неудачная шутка в отчаянном положении. Кстати, её звали вовсе не Элоиза. Все имена в романе, кроме моего, – вымышленные.

– Простите, но я не могу вас понять, – сказал я. – Вы, насколько я могу судить, образованный человек и приятный собеседник; вы не имеете ничего общего с отвратительным чудовищем, выведенным в романе Моппера. Не хотите ли вы заставить меня поверить, что совершить такие вещи возможно? Сама человеческая природа восстаёт против мысли об этом. Как хотите, а такое бывает только в готических романах, но не в Англии двадцатого века.

Мирослав приподнял тонкую изогнутую бровь.

– Вот как? – насмешливо переспросил он. – Посмотрите в окно. Что вы видите?

– Почему в окно? – недоумевая, переспросил я. – Ну, хорошо, я вижу темноту.

– Куда девается темнота при солнечном свете?

– Это вопрос из области физики или из области морали? – уточнил я, иронизируя над детской наивностью этого вопроса. Он встал с кресла и прошёлся по комнате, заложив руки в карманы.

– Боюсь, на этом наш разговор придётся окончить, мистер Джейсон. Вы ещё неинтереснее, чем я ожидал. Я ответил честно и прямо на все ваши вопросы, но мои ответы вас не устраивают, потому что вы заранее решили, чему верить, а чему нет. Я задал вам всего два вопроса, и вы не сумели на них ответить. Считаю бессмысленной дальнейшую трату времени на переливание из пустого в порожнее. Тем более что мне пора.

Мирослав несколько картинно наклонил голову в знак прощания, взялся за ручку стеклянной двери, повернул её и растворился в темноте сада. Видимо, он решил уйти тем же путём, каким пришёл сюда.

Я ошеломлённо огляделся, сомневаясь, что беседа, имевшая место в этой комнате, мне не приснилась. Тут дверь, ведущая в холл, открылась, и в гостиной появился Моппер.

– Ваш друг меня покинул, – сказал я, – и несколько неожиданно для меня. У мадьяр так принято?

– Мирослав действует исходя только из своих собственных соображений, одному ему известных, – вздохнул Моппер. – Я знаком с ним вот уже десять лет и не могу похвастаться, что постиг его мотивы и побуждения стопроцентно. Примите мои извинения за то, что он обошёлся с вами не вполне учтиво.

– Скажите, мистер Моппер, – отважился поинтересоваться я, – а вам он тоже задаёт вопросы, не имеющие ответа?

– Все его вопросы имеют ответ, – с непонятным смешком отозвался Моппер, – только ответ часто дорого стоит. О чём он вас спросил?

– «Куда девается темнота при свете дня?». Честно говоря, мне этот вопрос показался дурачеством. Должен ли я взять на себя роль маленького мальчика и ответить «под кровать»?

– Ну, этот вопрос из самых заурядных. Считайте, что он вас пощадил, – сказал Моппер, зажигая свою трубку. – Не хотите ли папиросу? Теперь, когда он ушёл, мы можем закурить. Он не выносит табачного дыма.

– Спасибо, – сказал я, прикуривая. Затяжка несколько успокоила меня, и я смог расслабиться. – И что же, вы знаете ответ?

– Знаю.

Писатель пустил в потолок кольцо дыма и вынул трубку изо рта.

– Солнечный свет прогоняет темноту, – проговорил он, – но он не в силах заглянуть внутрь сердца человека. И при свете дня там остаётся тьма.

Из дневника Вирджинии Вулф.

4 апреля 1913. Сегодня я не утерпела. Честно сказать, всё это время я боялась – что скажут обо мне мои высоколобые друзья, узнав, что я проявляю интерес к чтиву наподобие «Мирослава боярина»? Репутация интеллектуального читателя дорого стоит и зарабатывается с трудом; в крайнем случае, скажу, что мне предложили большие деньги за рецензию. Я ведь так и не прочла роман в первом издании – мой отец счёл его легковесной чепухой, и я должна была ему верить, ведь мне с малолетства стремились привить литературный вкус. Короче говоря, я отправилась в «Хэтчард»¹, где и стала обладательницей весьма любопытного экземпляра второго издания.

Что он любопытный – это я увидела ещё в магазине. Я попросила девушку, стоявшую за прилавком, показать мне книгу поближе и тут увидела на форзаце надпись красными чернилами. К моему удивлению, надпись сделана кириллицей. Я немного читаю по-русски, но дело в том, что это не русский язык – это написано на языке, вовсе мне неизвестном. Я разобрала, впрочем, среди всего остального имя «Мирослав». В полном удивлении я спросила у продавщицы:

– Откуда это у вас?

– Даже не знаю, как объяснить толком, мэм, – отвечала девушка, – вчера явился в магазин какой-то чудак. Дайте, говорит, взглянуть – а сам достаёт авторучку и чирк, чирк! Измарал весь форзац. Я ему говорю: заплатите шиллинг, раз книжку испортили – а он бросает на прилавок полукрону и говорит: «К вашему сведению, эта книга стоит теперь гораздо больше». И книжку не взял…

– Он ведь не иностранец? – спросила я, глядя на кириллическую надпись.

– Похож на иностранца, это да. Выговор не наш и на голове какой-то берет, шея обмотана шарфом и… да, в петлице жёлтая роза.

Речь шла явно не об Алистере Моппере; а я-то думала, что надпись на книге – дело рук писателя, подшутившего над доверчивой публикой. Всё это повергло меня в ещё большее изумление, но на всякий случай я спросила:

– Ну, хорошо, а лицо его вы запомнили? Как он выглядел?

– Не особенно… У меня же много покупателей, разве всех упомнишь, – рассеянно ответила продавщица. – Хотя постойте, у него, кажется, усы были. Да, вспомнила, у него лицо вроде как восточное, и такая издевательская улыбочка, как будто он вас насквозь видит.

Я всё больше и больше терялась в догадках. Понимала я только то, что появление этой надписи на книге куда более таинственно, чем я предполагала ранее.

– Дать вам чистый экземпляр? – обеспокоенно спросила продавщица.

– Нет, что вы, – живо возразила я и вынула из сумочки две полукроны. – Ваш чудак совершенно прав – этой книге цены нет.

(Я действительно испугалась, что книгу купит кто-то другой).

– Но что же… – начала она; я не слушала её дальше. Я пододвинула к ней монеты, схватила книгу и, прижимая её к груди, вышла из магазина. Если только знать наверняка, что статья в The Literate Modernity не журналистская утка! Возможно ли, чтобы в руках у меня оказался автограф самого Мирослава-боярина? Мне кажется, что человек, исписавший форзац этой книги, был именно он.

NB: надпись эта сделана вовсе не красными чернилами, и совсем даже не чернилами. Ошибиться тут нельзя…

Кто же ещё, кроме него?

Голова идёт кругом! Я умолкаю.

Из Pall Mall Gazette от 7 апреля 1913 г.

Вчера нашей редакции выпала необычная честь – нас посетил человек, послуживший прототипом для знаменитого героя книги Алистера Моппера. Вы, конечно, уже догадались, что речь идёт о Мирославе-боярине. В сегодняшний номер мы собирались поместить интервью с Имре Микешем – исполнителем главной роли в снимающемся сейчас фильме по мотивам романа. Но вместо «Блестящего мадьяра» в редакцию пришёл Мирослав Эминович – друг писателя, выведенный в романе под именем Мирослава Э., то есть фактически под своим собственным.

Следует заметить, что внешне он ничуть не походит на героя книги. На вид ему около тридцати пяти лет, он менее пяти с половиной футов ростом, очень смуглый; у него толстые красные губы и чрезвычайно живые тёмные глаза, а с лица не сходит выражение иронической улыбки. Он явился в редакцию в прекрасно сшитом шевиотовом костюме цвета гречишного мёда с ярко-жёлтой розой в петлице; на голове у него был коричневый плисовый берет, чуть светлее его очень длинных волос; свою трость из полированного красного дерева он нёс под мышкой, не опираясь на неё. Походка у него невероятно лёгкая, как бы невесомая. Несколько странное впечатление производит плотно обёрнутый вокруг горла шёлковый шарф кричащей расцветки. Вообще же облик его выдаёт человека образованного и с незаурядным характером.

Наш корреспондент Саймон Дуглас беседовал с ним в течение часа. Содержание их разговора мы и приводим ниже.

Примечание: по каким-то личным соображениям мистер Эминович не позволил снять себя на «кодак», но разрешил зарисовать свой портрет, который вы можете видеть в конце интервью.

Корр.: Мистер Эминович, откуда вы родом?

М. Э.: Из Слатины. Там я родился и провёл большую часть жизни.

Корр.: Насколько мне известно, это не в Венгрии?

М. Э.: Это вот где.

Подходит к карте Европы, висящей на стене в редакции, и показывает в центр северной части Балканского полуострова.

Корр.: Так вы, стало быть, не мадьяр? Или там тоже живут мадьяры?

М. Э.: Я мунтьян.

Корр.: Прошу прощения?

М. Э.: Это такая восточноевропейская народность. Правда, сейчас нас обычно так не называют, но я держусь старых терминов.

Корр.: В любом случае, вы прекрасно говорите по-английски. Вы, должно быть, учились в Англии?

М. Э.: Нет, я освоил язык ещё в Слатине, меня учил один английский путешественник.

Корр.: А всего – сколькими иностранными языками вы владеете?