© Мария Олеговна Буркова, 2017

ISBN 978-5-4485-0298-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Судьба ведёт наёмника сквозь тысячи дорог

На перекрестье городов и трасс.

Театр Последней Битвы пройден вдоль и поперёк,

И с нами Бог – так кто же против нас?!

Алькор. «Марш наёмников».

1. Пытка надеждой

Спрашивается, куда в определённый, один-единственный всего лишь момент девается интуиция и иже с ней прочие рефлексы да инстинкты? Ну почему когда надо, не срабатывает ничего, никакое, даже самое затюканное чувство опасности? А потом уже все сожаления и прочая бесполезны до смехотворности – только вот совсем не до смеха, мягко говоря. И тем более обидно, что тебя, дурака, предупреждали – но у меня же привычка предупреждения игнорировать, мол, не я послушал, а вы принудили, господа окружающие и соратники. Вот и доигрался, вот и доважничал – теперь абсолютно неважно, кто что подумает из каких-то абстрактных людей. А вот то, что до адской боли внутри понятно, кто будет сходить с ума от ужаса – вот тут у тебя, гордый ты наш император, крыть нечем, верно? Больно? Видать, это ещё бутончики… Что, позавидовал успехам Катерозе, что ли, раз так легкомысленно отнёсся к её совету поберечься до того, как она решит проблему со сбежавшими с глаз розентриттерами, решил, что тебя оно не касается, стало быть? Ну вот, явно оно сейчас тебя и касается, придурок – ишь, как от души закрутили жёсткие наручники, этак часов через пять руки дойдут хорошо, до некроза без проблем, а что ты будешь делать с изуродованными руками, даже если тебя оставят в живых? То, что пока оставили – вовсе не плюс, этак запросто может оказаться. Страшно ныло плечо, в которое угодила иголка парализатора. Дозу туда явно закатили, расщедрившись – никакие навыки юности Райнхард применить не смог и не успел, хотя пытался на автомате зажать мыщцами рану и рухнуть хотя бы вниз, к ручью – возможно, именно из-за этой попытки овладеть ситуацией яд подействовал ещё быстрее, и он хотя и сознавал, что застыл стоя, не в силах даже открыть рот, не то, что бы крикнуть – ничего уже сделать было нельзя. Убиваться от сознания того, как по-подлому и просто поступили с ним сразу же, накрыв голову мешком и грубо утащив куда-то, тоже не было ни желания, ни сил – сейчас тело само этим занималось, то и дело взрываясь простреливающими болями – понятно, яд начал бродить в мыщцах, да и после неизвестно сколько длившегося забытья где-то что-то затекло, и поскольку он не может толком шевелиться, надеяться на прекращение этой пытки не приходится. Да и думать о том, что ждёт в ближайшем будущем, сил тоже не было – тем более понятно уже, что ничего хорошего. Это вот как раз интуиция подсказывала весьма настойчиво, как и то, что вряд ли есть на что надеяться, вроде какого чудесного избавления – те, кто смог дождаться, когда он отвяжется настолько, что выйдет за цветами для Хильды совершенно один, никого не предупредив, явно хорошо знали, что делали. Райнхард непроизвольно попытался горько вздохнуть от мысли о Хильде, и это вызвало несколько новых волн боли, от которых впору было вовсе задохнуться. Нет, выжить. Выжить хотя бы ради неё – что бы не ждало впереди… Это слишком тяжёлая цена за всё – знать, что она страдает из-за меня, пусть уж отыграются на мне тогда, сколько смогут – а то на черта было всё это нужно, хоть победы, хоть корона. Что там пел этот самозваный орден, который возглавлял этот странный юноша, что проектировал храмы? «Стоила костра корона в Реймсе, лилии не стоили цены»? Вот ведь весёлая забава, за лилиями-то я нынче и полез, получается – тоже мне, букет с нейтральной полосы, стало быть, из последней строчки. Райнхард вдруг почувствовал, что может улыбнуться – и не без удовольствия шевельнул губами. Всё же, самая лучшая строчка в гимне словодельцев – обозвались ребята с явной претензией, с явной – вовсе не там, а как раз посредине – «если где мерещится свобода, вслед за ней появятся гробы». Что ж, с такой сменой не страшно даже умирать, если что… Господи, позаботься о Хильде, прошу только об этом. Сын поймёт, когда вырастет.

Он пытался всё же двигать мышцами, чтобы разогнать кровь. Боль накатывалась страшная, но ведь приходилось когда-то в лихорадке терпеть, потерпим и сейчас – хоть какое-то занятие, да и сознавать, что он не совсем погиб, было приятно. И не так позорно будет встречать то, что ждёт вскорости – а там явно что-нибудь мерзкое… Сколько же прошло уже времени? Есть хочется… Ещё и душновато – видать, его всё ещё куда-то везут, видать, это неблизко, конечно. Голова была ватной – точно траванули при захвате неслабо, и никак не улавливала никаких намёков на смену режимов – ну, хотя бы понятно, что старта с планеты не было, и он всё ещё на Одине. Если только… если только он не терял ни разу сознание – а вот за этот пункт поручиться нельзя, перед глазами темень такая, что ничего не разобрать. Людей он вовсе не чувствует – навыки, натренированные в пору слепоты, утрачены не были, однако ничьих эмоций поблизости, в нескольких метрах от себя Райнхард не ощущал, да и с более дальнего расстояния он не был объектом ничьего внимания. Так, а вот это уже подсказка… Катерозе, точно. Не Хильда – ей нельзя волноваться, пока он не выбрался. Катерозе, услышь меня. Услышь меня, пожалуйста. Я в беде, Катерозе, попытайся меня найти. Достань Кисслинга – он скажет тебе, где растут лилии, которые были на твоём свадебном платье, это не совсем они, но похожие. Там должны быть следы, где меня схватили – это уже зацепка. Да даже если и нет – ты можешь почувствовать оттуда, где я. Катерозе, помоги мне – мне очень плохо. Катерозе, ты слышишь меня?

От нового напряжения накатила крепкая волна дурноты, в ушах зазвенело, да ещё пришлось сделать неосторожное движение локтями, пытаясь шевельнуть скованными запястьями, и Райнхард отключился от боли, не успев понять, ушёл ли его мысленный крик в пространство. Он даже не успел представить перед собой лицо леди фон Кройцер, этой невозможной в своей бесшабашности флибустьерши удачи. Да и не знал бы он, обрадовало ли бы его знание одного небольшого события, что произошло через пятнадцать минут после его падения в небытие.

В кабинете Оберштайна раздался звонок по серой линии – по таким он отвечал только сам.

– Слушаю, – с извечной невозмутимостью проговорил он, не посчитав нужным поприветствовать собеседника – коли звонят так, то не до церемоний.

– Пауль, по ходу, у нас проблема, – столь же холодным тоном заявила рыжая бестия на том конце связи. – Оставайся на связи и дай мне Кисслинга, срочно. Немедленно.

– Что, нет времени пояснять? – с ледяным спокойствием ответил Оберштайн, нажимая нужные кнопки. – Пожалуйста, миледи.

– Не до шуток, Пауль, – фыркнула собеседница, и услышав нужный щелчок, рыкнула очень деловито, но грозно, – Кисслинг, срочно сообщите, как давно пропал император и где, чёрт возьми, растут белые лилии, а? Те, которые он мог отправиться рвать, думайте, Кисслинг, а не удивляйтесь!

Райнхард пришёл в себя от нового приступа острой боли и нехорошего ощущения, что с ним что-то делают. На глазах была очень плотная повязка – даже и надеяться нечего, что она сокользнёт или ещё что-то в этом роде. Руки в наручниках так и остались налитыми холодом и тупой болью, но за плечи явно кто-то держал, иначе бы он не смог стоять на коленях и грохнулся бы лицом вниз. Дышать было намного легче, и несло какой-то бредовой смесью пыли, шерстяной одежды, холодного металла и духов разных оттенков. Ужасно хотелось закашляться, но отчего-то Райнхард не спешил этого делать – сейчас он чуть ли не кожей ощущал множество людей вокруг, больше десятка точно, которые воспринимали его очень злобно, как минимум… Что-то подобное он ощущал и в юности, когда кайзер не скупился на титулы за победы, и каждый поход по ковровой красноте между стоящими навытяжку обычно злобными свидетелями его торжества был окутан такой тошнотворной ненавистью, что кто другой мог и споткнуться на ровном месте, а то и рухнуть на подкашивающихся ногах. Ни тогда, ни сейчас он не боялся – но молча выжидал и не торопился с телодвижениями. Но сейчас на шее под рубахой висел нательный крест, – и, как ни странно было это ощущать, он как будто сам шевельнулся и завибрировал секунды на три… Может быть, Кирхайс? Кулон, полученный от призрака основателя рейха, к счастью, остался в кабинете – но с тех пор ни того, ни другого Райнхард поблизости не ощущал. Разве что Катерозе перед свадьбой, так напугавшая его словами про своё сходство с Кирхайсом – тогда ему на секунду показалось, что он слышит смех погибшего друга… Опять на ум пришла озорная мысль – осведомиться, нет ли на горизонте грозы, ага… Кто ж вы такие, злобные тени, радующиеся тому, что получили наконец власть мучать меня? Обличье-то у вас точно людское, надо полагать… Но так жёстко жать за больное плечо, ах, этак через несколько минут я не смогу сдерживаться и закричу, несмотря на всю выдержку.

Но у него отчего-то хватило сил не закричать и даже не скривиться от боли в плече и руках, когда его сильно встряхнули и поволокли куда-то – судя по чётко различимому стуку каблуков, конвоиров было двое. Тащили недалеко, но нарочито грубо держали и так, чтоб оставался на коленях – явно с умыслом. Он не сопротивлялся, но и не помогал – и, вопреки ожиданиям присутствующих, как позже оказалось, молчал. Это порядком разозлило кого-то, и чей-то хриплый трескучий тенор с явным неудовольствием рявкнул едва ли не над ухом:

– Это что ли, знаменитый белобрысый сопляк, получается? А чего он не разговорчив-то?

Райнхард осторожно вздохнул, чтобы не дёрнуться всем телом – давно он не слышал этого старого оскорбления, но именно то, что он слышит его на Одине, уже хорошо объясняло, какого сорта тут командиры… Эх, предупреждала же его Катерозе, что старая аристократия однажды улучит момент для мести – а он только посмеялся. Самоуверенный мальчишка…

В ответ раздалось вполне приятное контральто:

– Да он же под парализатором ещё, по всей видимости. И потом, вы сами на месте этого красавца много бы говорили, а? – заливистый женский смех отзывался тихим, но заметным эхом где-то вдали, значит, помещение отнюдь не тесное…

– Вот уж на чьём месте я не хотел бы вовсе оказаться уже! – с мрачным торжеством расхохотался кто-то ещё, явно не старше самого Райнхарда. – Чистая работа, однако, и если он не хочет разговаривать – не беда, ему придётся кричать.

– Так что вы тут намерены делать-то с этим золотоволосым? – с нарочито праздным интересом прозвучал тот же женский голос. – Меня лично ведь не всякий метод устроит, вы же понимаете. Всё-таки это моя территория.

– Не вы ли, сударыня, желали встретиться с ним в аду, а? – игриво засмеялись ей в ответ. – Вот мы и намерены исполнить Ваше желание, несравненная Вы демоница. Наша корпорация слов на ветер не бросает, но и мы очень желаем откусить от такого симпатичного гостинца кусочек, так что не взыщите.

– Ладно, грубияны, развлекайтесь, но не вздумайте мне оставить щепки, понятно? Не то останетесь без приза, – по полу застучали каблучки, и повисла небольшая пауза, очевидно, остальные ждали, когда говорившая удалится совсем.

Раздался препаскуднейший хохот:

– Парни, нужен ли нам ещё какой-то приз, когда у нас уже есть вот этот? – по раненому плечу ударили так, что перед глазами вспыхнуло белое пламя, и резкий стон всё-таки вырвался из груди, но он потонул в общей какофонии злобного смеха вокруг.

Райнхард ещё почувствовал сильный толчок между лопаток – а потом ощутил, что падает куда-то вперёд, лицом вниз. Он инстинктивно смог повернуться чуть влево – и рухнул на бок, упредив удар головой об жёсткую, кажется, каменную поверхность. Но руки за спиной не ощутили никакой опоры – и спина завалилась дальше вниз, в пустоту, пришлось рисковать раненым плечом ради того, чтоб не удариться виском. Затем рвануло дикой болью в скованных руках – они приложились об твёрдую ступеньку, вот что это такое, но тело уже набрало инерцию и понеслось дальше… Сколько же тут ступенек, что за огромная лестница, этак здесь совсем недолго разбиться насмерть, интересно, если оно так случится, удастся ли испортить врагам праздник? Бесполезно. Боль страшная, но голова цела, а руки, как ни странно, хотя болят безотрывно, но слабее, чем раньше. Плечо… Он лежит на нём, на боку, нужно сдвинуться, так, осторожно… Белая вспышка, и чернота.

– А я говорю вам, это недалеко, даже полсотни километров не будет! – Катерозе выглядела так, будто совсем не разнервничалась, даже лилии вставляла в пышную копну волос совершенно спокойными руками, без намёка на нервную дрожь. – Это по банальной тупой логике конечно, пленника надо бы увезти подальше, лучше на планету на краю системы, якобы чтоб было надёжней, – она перетянула свою странную причёску с многочисленными белыми цветами узкой алой лентой, что пришлась ей через лоб, и надо, сказать, была в этом виде неотразима, это успел против воли заметить всякий присутствующий, тем более, что больше никого из дам не было. – Дайте мне планы окрестных районов, разного масштаба. Установите, кому что принадлежит – на деле, а не на бумаге. Надо искать поблизости – уйти далеко, тем более с планеты тихо стартовать, в их планы не входит – как хотите, но я права, – Катерозе вдруг совсем детским движением схватилась за виски. – Ай, – вскрикнула она, зажмурившись, – уже начали, сволочи. Всё, у нас совсем нет времени, но они-то не знают, что мы в курсе вообще. Они думают, что обогнали нас на шесть часов – пусть думают.

– Идём к авто, – как всегда, ледяным тоном произнёс Оберштайн. – Пробуй, пока у тебя не было осечек.

Катерозе не без труда открыла глаза и поспешила за ним, сжав кулаки.

– Молитесь все, чтоб сегодня тоже не случилось! – в лучах закатного солнца она выглядела и вовсе как ожившая валькирия – в своём излюбленном чёрном кожане, расклёпанным виньетками из платины, сапогах до колена и кожаных брюках. Тёмно-синий плащ, огромный синий плащ, который носил сам адмирал Ройенталь, и белые лилии в огненно-рыжих волосах – это было слишком прекрасно и слишком сурово для любого восхищённого наблюдателя. Кроме того, Сверхновая-из-Хайнессена никогда не церемонилась с этикетом и субординацией – когда Миттельмайер узнал, что она позволяет себе иной раз называть министра обороны просто по имени, он на полминуты лишился дара речи, как свидетельствовал адъютант. Он тоже был здесь – и хотя восторгался красотой леди фон Кройцер вполне искренне, и пожалуй, был единственным в этом отношении, тоже побаивался её в глубине души. Про неё ходили страшные легенды – будто если она просила сделать человека что-либо, никто не мог отказать ей, а потом сам не знал, отчего так произошло… Будто она на самом деле командовала эскадронами смерти у себя на планете… Будто она собственноручно умела водить все виды транспорта, и сама порой переодевалась мужчиной так, что в любой схватке с кем угодно выходила победительницей, потому что никто не мог смотреть ей в глаза. Будто она лично зарубила не то боевым топором, не то вовсе какой-то саблей нескольких полевых командиров из партизан, что шарахались по Новым землям под флагом с портретом Яна Вэньли. Ну, и прочие ужасы, за пять лет обросшие невиданными подробностями. Даже Кесслер глядел на неё с опаской и не особо старался это скрывать. Тем более, что леди фон Кройцер своими манерами командовать безапелляционным тоном хоть и порядком угнетала, но разумность её приказов была столь неоспорима, что подчинялись даже те, кто по логике должен был сильно возмутиться от самого факта, что она позволяет себе такое. Интересно, как бы они «поладили» с Ройенталем, будь он жив, подумалось вдруг Миттельмайеру. Однако всё говорило в пользу дамы, увы и ах. Кроме того, она то и дело совещалась с кем-то по своему внутреннему каналу, роняя столь непонятные кодовые фразы, что становилось не по себе. Она вроде бы была полностью поглощена какими-то внутренними ощущениями, но ничего не оставляла без внимания – так, стоило приблизиться к месту, с которого всем стало ясно, что непоправимое произошло на самом деле, как фон Кройцер прошипела:

– Не светитесь на местности – императрица может заметить вас из окон и понять, что у нас беда. Забыли, что мундиры видать далеко? – и тут же бодрым и беззаботным голосом наплела августейшей особе что-то про рабочее совещание по розенриттерам, на котором все застряли крепко и надолго. Как ни странно, Хильдегарда не попросила поговорить с мужем – все с суеверным страхом решили, что это чуть ли не колдовство…

Но Миттельмайер увидел-таки, что ничего демонического при внимательном взгляде на леди заметить не пришлось. Более того, она на деле сама боялась, как видно, и очень сильно, только вот вовсе не за себя, понятное дело. Иногда казалось, что она в следующий миг разрыдается, как маленькая девочка, разбившая коленку – особенно ощущение усиливалось каждый раз, как она вздрагивала вне всякой видимой причины или молча закусывала губу. Тем не менее, сомнений в природном хладнокровии миледи у Оберштайна – было у неё среди штабных и такое прозвище – не было, видимо, у всех остальных мужчин, глазевших на то, как она методично разглядывает листы с картами, которые вежливым жестом положил перед ней на капоте авто сам старый айсберг, министр обороны. Катерозе смотрела внимательно, потом проводила пальцами в воздушных золотых кольцах над изображением, молча откладывала в сторону лист и бралась за новый. Где-то на второй половине пачки она сделала резкое движение, схватив пальцами уголок схемы, и холодно спросила:

– Вот здесь, что это за унылые постройки и кому они принадлежали тринадцать лет назад?

– Ничего себе, унылые, – не сдержавшись, фыркнул кто-то из полицейских начальников, посмотрев на карту. – Это вполне себе фешенебельный старый особнячок, ему уже двести лет скоро будет, как ни больше, и это очень завидный кусок для любого желающего элитной недвижимости. Используется как загородная дача владельца, закрытое частное владение.

Катерозе слушала, молча прикрыв глаза, будто от сильной злости – во всяком случае, бледность на её лице окружающие были склонны интерпретировать именно так. Она кивнула в такт своим мыслям и холодно продолжила говорить, излучая в пространство чёткое ощущение натянутой до предела струны.